Минос и Харон взяты из греческой мифологии, но это, полагаю, уже проблемы самого Данте.

Идея Ада, по всей видимости, является собственностью Бога.

На переправе как всегда была толчея. Возмущенный гомон то и дело прорывался истерическими криками и отчаянной руганью. Забившись под ногами остальных кто-то из новеньких плакал навзрыд.

“Надо же, какой понятливый...”, - с ухмылкой подумал перевозчик, равнодушно наблюдая, как охрана сгоняет новоприбывших к сходням. Он уже столько времени исполнял эту работу, что взгляд успел порядком замылиться.

Перевозчик вздохнул, удобнее оперся на весло, рассеянным взглядом скользнул по мрачному опустошенному берегу. Серый дым стелился над широкой полосой унылой земли между рекой и каменным склоном. За камнями несмело жались Недопущенные - бедолаги, которым по тем или иным причинам не было дозволено пересечь реку. К счастью, их было не так уж много, а то от скорбной группы и без того на километр сквозило унынием.

Перевозчик брезгливо поморщился, но тут особенно громкие и прямо-таки взбешенные вопли заставили его оторвать взгляд от этого сосредоточения мировой скорби, и не без внутреннего облегчения он переключил свое внимание на странную потасовку среди вновь прибывших.

Забавно, но возникало отчетливое впечатление будто кто-то из новеньких не желал подниматься в челн. Прищурившись, перевозчик сумел разглядеть худенькое огненно-золотое существо с нечеловеческой яростью отбивающееся от охраны. Причем, на удивление успешно. Хотя слишком уж неправдоподобно, чтобы кто-то из смертных владел достойной техникой сопротивления. Они с ним быстренько разберутся...

Скука. Перевозчик зевнул. И когда ему в последний раз удавалось взять выходной?

Несколько вспышек энергии одна за другой ударили по его зрительным центрам сразу в нескольких спектрах восприятия реальности. Его подневольные пассажиры: часть - уже в челне, часть - еще на берегу - дружно взвыли на сотню глоток, почти что преуспев в том, чтобы заглушить отчаянный мат охраны.

Когда же к звуковому восприятию мира неохотно добавилось и зрительное, после мгновенной растерянности перевозчику все же удалось разобрать, что охрана прижала огненного к камням. С трудом верилось, но некоторые из ребят имели порядком потрепанный вид.

Ради любопытства, а может и из осторожности, опустив себе спектр зрения на низший уровень восприятия, перевозчик чуть не поперхнулся от удивления. Припадая на левую ногу, к камням отступал худенький бледный юноша с перепутанными золотыми кудрями, столь хрупкий и гибкий, что только абсолютная нагота вновь прибывшего позволяла с уверенностью назвать его юношей.

Огромные зеленые глаза горели нечеловеческим огнем и, хоть он и с трудом держался на ногах, по всему было видно, что парень готовится к новому энергетическому удару.

Почувствовав на себе взгляд командира охраны, без сомнения пришедшего к точно таким же выводам, что и он сам, перевозчик снова взглянул на парнишку и только раздраженно махнул рукой.

Бог с ним. Хоть он и не из Недопущенных, но такое уже случалось, чтобы отдельным сущностям не дано было пересечь реку до какого-то определенного момента. Может за человека кто-то отомстить поклялись или еще что? На берегу тусоваться само по себе то еще удовольствие. На такое добровольно не соглашаются. Недопущенные чего только не делают, чтоб на челн прорваться, а этот - дурачок...

Но парень явно разбирался в природе вещей, поэтому связываться с ним тоже не особенно хотелось...

Перевозчик чуть передернул плечами и постучал пальцем по запястью левой руки (как он воспринимал себя в низшем спектре), следом за ним махнул рукой командир охраны, и остальные, для порядка освежив юношу несколькими прощальными ударами силы, побрели обратно. Продолжать погрузку.

Огненный проводил их долгим недобрым взглядом, явно не веря, что охрана оставила его в покое.

Челн уже отчалил от берега, а перевозчик все не мог отвести глаз от хрупкого существа на берегу. Юноша обессилено опустился на колени, плечи его крупно дрожали.

Оставаться на берегу было невыносимо. Ему было холодно, ему было страшно. И хотя энергия и отзывалась на его призывы, каждый раз, когда он использовал ее, отбиваясь от преследующих его непонятных пугающих существ, ощущение было будто он рвал свою собственную суть.

Ему было страшно. Ему было холодно.

И он знал, что должен был позволить этим тварям вести себя в челн, но что-то не давало ему подчиниться. Ему надо было ждать. Ждать здесь. Он должен был...

Ему было страшно... и больно... и очень холодно.

Гнетущая давящая пустота выдавливала тепло из всего тела, глубоко угнездившись в его груди. Боль черными молниями простреливала вдоль костей, комками сворачивалась в горле.

Он чувствовал, что если позволит увести себя с этого берега, ему станет легче. Но он должен был ждать. Разрывая свою сущность, отбивать атаки проклятых тварей, и ждать... ждать...

Ему было холодно, ему было страшно.

Но даже если бы ему сказали, что придется ждать вечно, он все равно бы ждал.

Потому что вопреки ненавистной жестокой пустоте в его груди, вопреки тому, что он почти ничего не помнил и не понимал, в самой глубине души он чувствовал, что ждет то единственное существо, которое стоило того, чтобы перешагнуть через боль и через страх. Единственное существо, которое имело для него значение, которое значило для него больше, чем он мог себе представить. Несмотря ни на что... единственное существо, которое когда-либо беспокоилось о нем. И вряд ли праздновало его смерть...

Всю его огненную натуру неожиданно свело единым мучительным спазмом.

“Как ты там?”

Поэтому он должен был ждать.

Терпеть холод и боль, бороться со страхом и ждать...

Однако к удивлению и даже некоторой досаде перевозчика ожидание огневого юноши не затянулось.

По меркам наружного мира не прошло еще и одного лунного цикла, когда на переправу прибыл некто, чье появление кардинально изменило положение дел.

И хотя новый гость воспринимался как единая глыба льда (удивительно не прозрачного, будто бы молочно-белого изнутри), его общая аура с первого взгляда бескомпромиссно разоблачала в нем сородича огненного подростка.

Все, кроме одного.

Как обычно затаившийся у камней по прибытии челна Огневой превзошел все ожидания перевозчика.

Сдавленный крик, вспышка внутренней сущности, и расталкивая мятущихся вдоль берега вновьприбывших, охрану - всех, кому не повезло оказаться у него на пути, юноша кинулся к Льдистому. Он почти летел, явно не замечая грязной каменистой земли под собственными босыми пятками, спотыкаясь и подворачивая ноги, пока, весь сотрясаемый рыданиями, буквально не врезался в непоколебимую глыбу холода.

На мгновение их ауры слились, создавая нечто совсем иное. Огонь и лед. Лед и огонь. Цвета смешались, слились - и будто теплая вода, Льдистый заключил Огневого в своих объятиях.

Перевозчик невольно снова сменил спектр восприятия: осветившее этих двоих сияние было почти болезненно, чтобы смотреть на него в энергетическом спектре.

Теперь он видел их так, как они сами себя воспринимали: хрупкий бледный юноша с пышными золотыми кудрями замер в руках статного очень смуглого мужчины, чья величественная осанка и военная выправка выразительно не сочетались со странной нежностью этих объятий. Неестественно светлые волосы ниспадали ему ниже плеч, переливаясь тем же мягким холодным светом, что и его аура.

Вне времени, вне пространства, вне всего - они стояли прижавшись друг к другу, и вокруг них переливалась одна общая прекрасная и могучая огненно-ледяная аура.

Потом мужчина чуть отстранил юношу от себя, и такие же ледянистые, как его волосы и аура, светлые глаза впились в лицо маленького огненного существа. Он ничего не говорил, только смотрел, и взор его все пил, и все не мог насытиться нечеловеческой красотой огневого. Но вдруг отчаянно вздрогнув, тот резко припал на колени, отчаянно прижавшись губами к большой смуглой кисти.

Частые, неподвластные его воле рыдания сотрясали худую костлявую спину.

На мгновение перевозчику показалось, что Ледянистый просто растерялся, затем - властное движение могучих рук, и юноша снова оказался в его объятиях. Мужчина наклонился, уткнулся губами в перепутанные золотые кудри на макушке Огневого, и оба снова замерли в невыразимом молчании.

Впрочем, в реальности, он сильно сомневался в том, что его зов мог быть услышан...

Какие-то жалкие создания испуганно шарахнулись от него (так и хотелось сказать: “у него из-под ног”), и вместе со слегка шокирующим осознанием собственной наготы и пробравшим даже его маловосприимчивую натуру ощущением жестокого холода, стоя в одиночестве посреди расступившейся толпы, он неожиданно обнаружил, что совершенно не понимает, ни где он, ни что собственно происходит?

Светлая, очищающая боль под третьим ребром слева мягко отступила, позволяя мышцам привычно распрямить спину характерной горделивой выправкой аристократа и офицера. Он окинул взглядом пустынный берег, перепуганных голых людей вокруг него, грязно-серую широкую реку, остроносый челн и с дюжину рогатых-косматых существ, безуспешно пытающихся согнать паникующую толпу вокруг него в некое подобие очереди для погрузки на судно.

Не закрывая глаз, он вслушался в себя, внутрь, чувствуя, слабое осторожное колебание холодной силы. Он был очень слаб, слабее, чем был, когда ему уже пришлось умирать раньше... Много лет раньше.

Почему? Ведь он был не так уж и ослаблен тем последним боем, конечно, если можно так назвать это жалкое посмешище... Он не понимал…

А потом, его внутренний слух вдруг почувствовал нечто, заставившее все его внутренности сжаться от почти мучительного желания поверить, что...

- Кунсайто-сама!!!!

Срывающийся, такой юный голос будто нож пронзил его душу, где-то совсем рядом со свежей раной от бумеранга.

Все еще находясь в каком-то странном ступоре от всего происходящего, он сумел только повернуться навстречу голосу. Бегущий от камней светлый, почти сияющий силуэт расталкивая людей рванулся к нему, темное золото разметавшихся волос обожгло ему взор, мгновение - и хрупкая фигурка буквально врезалась в него, с удивительной силой отчаянно обвивая руками его талию. А потом он ощутил едкие слезы на своей коже, там, где юноша уткнулся лицом ему под ключицу.

К счастью, мышечная память сработала безупречно - руки сами сомкнулись крепко сжимая худую спину в нежном, утешительном объятии. И даже самому себе он не хотел бы признаться, но глубоко зарывшиеся в пышное золото волос смуглые пальцы неудержимо сотрясала крупная дрожь.

Перепуганные людские животные на берегу, кричащая охрана, темный челн в неторопливо качающих его водах неведомой неприветливой реки; прошлое, будущее - все это было вторично и несущественно, потому что у него на груди рыдало единственное существо во вселенной, которое что-то значило для него и, увы, значило больше, чем он хотел бы думать.

Его глаза сияли любовью. Ты ведь всегда знал это, да? Не смей говорить, что ты не мог догадаться. Твой ученик отдавался тебе всем сердцем, всей своей чистотою и искренностью, душой и телом, а ты упорно продолжал твердить себе, что в этом мире не существует любви.

Ему было стыдно и больно, он хотел попросить прощения, но не знал как.

Злоба на самого себя за вечное неумение выразить свои чувства озарила холодный лед его глаз, отраженных в беспомощно-счастливой зелени глаз юноши.

Маленький рот сложился вопросительным “О”, слезы застыли в глазах, затем тонкие черты почти болезненным спазмом неожиданно исполнились спокойной уверенностью. Снова взметнулись золотые кудри и, выскальзывая из рук мужчины, хрупкий юноша припал на колено у его ног. Нежные прохладные ладони поймали руку и трепетно поднесли ее к губам.

- Кунсайто-сама... - голос его дрогнул. - Простите меня, Кунсайто-сама. Я... я... такая бездарность!

И не в силах выразить свою мысль, по-прежнему прижимаясь лицом к большой ладони, он разрыдался.

Это было уже слишком.

“Как ты можешь винить себя! - хотел крикнуть на него мужчина. - Как ты можешь, когда это я... Милый мой, маленький мой...”

Но он так ничего и не сказал, просто молча склонился и поднял своего любовника на ноги, крепко прижал к своей груди и сам склонился, зарываясь лицом в пушистые золотые волосы.

- Зойсайто...

Низкий глубокий голос заставил юношу отчаянно вздрогнуть в его объятиях.

Перевозчик смотрел, как расступилась охрана, когда Ледянистый и Огневой сами поднялись в челн, и излучаемая будто радиация, безмерная, бескрайняя радость Огневого невольно заставила его в очередной раз задуматься над несправедливостью мироздания. Почему это прекрасное создание должно было ждать на этом безумном берегу? Стоил ли этого Ледянистый? Что он пережил там, откуда они приходят?

Но он не знал ответов на эти вопросы и оборвал себя.

Под днищем привычно заскрипел щебень, когда охрана оттолкнула причудливое судно от берега, и перевозчик уверенно взялся за рулевое весло. Внизу, на узкой и вытянутой палубе, как обычно, скулила новая партия, и взор сам нашел знакомую пару.

Они стояли на носу, и их по-прежнему смешанная, чуть ли не слитая воедино общая аура знаменем полоскалась на ветру. Горделивая фигура Ледянистого своим холодным и невозмутимым величием будто бы бросала вызов иному далекому берегу, и даже не меняя спектров восприятия перевозчик мог сказать, что Ледянистый обнимает своего маленького спутника за плечи и тот всем телом льнет к его боку.

Вероятно, там, в человеческом спектре зрения, это должно было смотреться красиво.

Судья давно уже устал любопытствовать, помнят ли там, Наверху, что существам его порядка тоже не помешал бы отдых. А то, по его собственным подсчетам, последняя бесконечность его трудовых будней несколько затянулась...

Впрочем, если быть окончательно честным с самим собой, судью раздражали вовсе не привычные однообразные обязанности, которые он исполнял в этой системе с самого начала времен, а скорее законы, которым выпало определять его решения и приговоры в последнюю пару тысяч лет.

Меланхолично волоча за собой по камням длинный крысиный хвост, он неторопливо вернулся от открывающейся глубоко вниз грандиозной бездны провала к своему одиноко стоящему посреди безрадостного пустого плато каменному трону.

- Новая партия, Ваша честь, - тихо, будто чувствуя охватившее его уныние, осторожно напомнил секретарь.

- Спасибо, я их приму, - судья кивнул, вновь устраиваясь на своем неудобном троне, пропустив хвост под подлокотником.

Когда-то, когда его почитали, как старшего из сыновей самого Времени, он был безраздельным владыкой этих мрачных подземелий. Они были несколько иначе организованы, но все так же безнадежны и безысходны. Что ж, по меньшей мере, тогда он не должен был ни перед кем отчитываться и судил так, как сам считал правильным. Он не мог сделать жизнь обитателей этой земли много лучше, но и смысла карать их за мельчайшую провинность тоже не видел.

Теперь же он чувствовал себя какой-то нелепой машиной, с рабским покорством исполняющей законы, приписанные ему системой.

“Что ж, хотя бы тело более-менее нормальное” , - цинично подумал он, обернув хвост вокруг собственных щиколоток, потом не удержался - сжал в кулак правую руку, разжал, смакуя глазами незатейливое зрелище темной ладони с длинными суставчатыми пальцами. Все лучше, чем растущая прямо из предплечья удавка.

Хотя, тогда, давно, даже имея удавку вместо руки, он хотя бы мог сказать, что действительно был Царем Справедливости.

Теперь он этого не чувствовал.

Судья вообще не понимал этой новой справедливости.

Холод медленно подполз к его босым безобразным ступням, холод от провала, и взгляд сам устремился в сторону спуска в бездну. Какая может быть справедливость, когда малейшее проявление свободной воли каралось без разбора и исключения? Когда там, Наверху, так обошлись со Светозарным?

- Ваша честь? - осторожный вежливый звук вернул его к реальности.

- Да, да, начнем.

Новоприбывшие затравленно жались друг к другу, столпившись неуверенной кучей, будто животные перед бойней.

Что поделать, в последнее время ему все чаще доставались отбросы человеческого общества, он привык работать именно с таким контингентом. Редко попадалось что-либо действительно стоящее.

Редко...

Взгляд кошачьих желтых глаз судьи остановился на неподвижно замершей в стороне от остальных необычной паре существ. Они стояли рядом, не касаясь друг друга, но их ауры столь свободно перетекали одна в другую, что вопрос о том, в каких эти двое отношениях можно было даже не ставить.

Но не это заинтересовало судью.

На обеих душах была печать - отчетливая темная печать силы. Одна из тех, которые дают человеку все что угодно, но неизбежно отравляют душу и сердце. Никто, оскверненный такой печатью, не должен был излучать столько тепла и покоя, тихой радости и умиротворения.

“Хорошо, что они не касаются друг друга, если это эффект от взаимного присутствия - любой физический контакт между ними должен излучать почти болезненное сияние для остальных”, - подумал судья и, мгновенно почувствовав себя гурманом, тут же решил оставить этих двоих “на сладкое”.

Случай обещал быть весьма увлекательным. По меньшей мере, не тривиальным...

Секретарь зачитывал приговоры, автоматом работала привычная пружина хвоста. Он не торопился, растягивая себе удовольствие от одного ожидания чего-то необычного.

Наконец плато опустело. Тянущий из глубин холодный ветер от крыльев самого Светозарного нес снизу золу и гарь, осыпая серой пылью камни и немногочисленные фигуры над бездной.

- Подведите сюда. Обоих, - подчеркнуто безразлично распорядился судья.

Охрана двинулась к двум одиноким фигурам, но отчетливо выделяясь из общей ауры, больший из них - существо удивительно чистой белизны - величественно повел рукой, останавливая их и сам уверенно двинулся к импровизированному трону судьи.

Маленький, огненно-золотой и такой же пламенный по самой сути своей натуры замер, затем рванулся за ним следом, с такой забавной, почти трогательной заботой, заступив белого перед судьей, будто хотел закрыть его собой. Тот мягко отстранил своего защитника и сам шагнул вперед.

- Хорошо, начнем с белого, раз ему самому так угодно, - кивнул судья своему секретарю. - Или давай, я начну, а ты скажешь, когда ответы разойдутся.

Тот кивнул и позволил себе легонько усмехнуться:

- Ну, я думаю, вопрос о некрещенных младенцах и славных язычниках можно опустить сразу? - в мягком голосе секретаря отчетливо звучала издевка, без сомнения он тоже наслаждался таким редким исключительным случаем. - Тем более, что Лимб они уже все равно миновали.

- Сладострастники? - продолжил дальше по анкете судья.

Секретарь промолчал, одарив его красноречивым взглядом из серии: “А ты что, слепой?” Впрочем, вслух он сказать подобное все равно не посмел и только молча кивнул.

Белый гордо выпрямился, закрывая спиной своего маленького друга (о, простите – любовника), но выглядел при этом немного смущенным, настолько немного, что это вряд ли проявилось как-либо внешне и было заметно только по легкому колебанию ауры. Аура невидимого за ним золотистого расцвела пристыженно-напуганными вспышками. Значит, они не афишировали свои отношения? Забавно...

И тут судье неожиданно показалось, что эти двое понимают его, хотя он и говорил на латыни, не слишком распространенной в последнее время. Во всяком случае, большинство ее не понимало.

- Чревоугодники?

- Нет, не замечены.

Золотистое создание выглянуло из-за плеча своего спутника, одновременно напуганное и любопытное.

“Да, немудрено, что они любовники”, - подмечая это, непроизвольно подумал судья. Даже не переходя в низший спектр видения, он почти физически мог ощущать исключительную красоту золотого.

- Ленивые?

- Белый.

- Да? А по виду не скажешь... Пометь там, - он подождал, слушая как скрипит по пергаменту перо. - Скупцы? Расточители?

- Нет.

- Гневные?

- Меньший. Исключительно гневен, - секретарь поставил галочку в формуляре и чуть тише шепнул судье. - Настолько гневен, что сам себя доводил до слез и истерик.

- Как мило, - хмыкнул судья и продолжил: - Еретики?

Странное чувство, что эти двое понимают его слова, снова пронзило судью, когда подсудимые озадаченно переглянулись после этого слова, тогда как предыдущие явно не вызывали у них сомнений.

- Ладно, проехали, - кивнул судья своему секретарю. Итак, еще один пример сильных существ, даже и не слышавших о так называемой “Истинной вере”, правящей теперь бал. – Гордецы?

- Оба. Даже не знаю, кто больше, - хмыкнул секретарь, затем, помедлив, добавил: - Хотя, учитывая их отношения, маленькому это, наверное, можно не засчитывать. Он все что угодно готов был делать и - делал – для этого типа. Какая уж тут гордыня…

- Ладно, согласен, - не отрывая пытливого взгляда от двух фигур перед ним, кивнул Судья. - Преступники против людей?

- В принципе, да. Самих себя считали выше людей, а людей и вовсе за людей не считали, - хмыкнул секретарь. – При необходимости, будут убивать на завтрак, на обед и на ужин. Впрочем, они же воины.

- Пометь это тоже.

- Хорошо.

- Насильники над собой? Своим состоянием?

Это была достаточно туманная и обтекаемая формулировка, под которую можно было подвести в принципе кого угодно, но белый явно понял, о чем речь, и одна большая рука властным и уверенным движением защиты обвила худенькие плечи золотистого. Соприкосновение, которого подсознательно ждал и немножко боялся судья. К счастью, он вовремя перешел в другой спектр зрения, потому что секретарь рядом шумно выдохнул, как от боли, а охрана попятилась назад.

- Преступники против божества? Хотя, проехали, они даже не знают, о чем речь.

- Маленький напал на человека на католическом кладбище. Мне записать это?

- Пиши, - согласился судья и не удержался от замечания: - Тебя послушать, так малыш просто сосредоточение вселенского зла, так что ли? Ладно, насильники над естеством?

- А как ты думаешь, учитывая, что оба мужчины? - в узких алых глазах секретаря мерцали шаловливые искорки, но он с невозмутимым видом продолжал царапать в формуляре.

- Ростовщики?

- Нет, аристократия.

- Какой ужас. Что там дальше? Сводники, да?

- Да, сводники. В смысле, по списку “сводники”. Эти, нет.

- Обольстители.

- Маленький, - кивнул секретарь и поспешно спрятался за формуляром, - но он не нарочно.

- Ладно, можешь не записывать. Льстецы?

- В принципе, нет. Маленький был искренен в своем восхищении.

- Дай угадаю, кем?

- Перестань, пожалуйста. В общем, я не записываю.

- Хорошо. Ну, торговлю церковными должностями опустим.

- Опустим. Хотя знаешь, белый получил повышение, потому что спал с королевой.

- Ну, он же не священник. Хотя пометь это на полях.

Пока секретарь скрипел пером, судья получал удовольствие разглядывая своих подсудимых в различных спектрах зрения. Особенно интересно они смотрелись в спектре доверия. Белый не верил никому, хотя и умел четко оценивать, кто может угрожать ему, а кто нет, но к золотому он бы без колебания повернулся спиной. Золотой доказал ему это хотя бы и тем, что просто истекал собственным бесконечным доверием к белому. И при этом немного боялся, боялся и готов был принять все, что угодно. Знал, что верить бессмысленно, но хотел верить. Знал, что нельзя доверять, и доверялся, готовый поплатиться за это.

Короткое тихое “кхе” секретаря дипломатично напомнило судье о его обязанностях.

- Прорицатели? Колдуны? Звездочеты?

- Прорицатели - нет. Колдуны - да, точнее маги. Сильные маги. Человеческие демоны. Но звездочеты - нет.

- Странно, я почти ожидал.

- Почему?

- А помнишь, был уже один такой, с похожей печатью. Как раз звездочет.

- Да, кажется, припоминаю. Это, у которого куча смягчающих обстоятельств.

- Он самый. Ну, не звездочеты, и им же лучше.

- Хотя маленький интересовался.

- Перестань на него наезжать. Взяточники?

- Опять же, нельзя так сказать.

- Лицемеры?

- Белый.

- Ушам своим не верю. Впрочем, судя по тому, как он контролирует свою ауру... Ладно, в чем он конкретно лицемерил?

- Ну, культурно говоря, был вежлив с королевой, хотя думал, что хочет ее убить, но при этом на самом деле ничего не хотел.

- Это, с которой он спал?

- Да, хотя он давно уже с ней не спал к тому времени. Большей частью, за ним стало замечаться такое поведение, после того как умер маленький.

- Трогательно, - усмехнулся судья, неотрывно наблюдая, как подсудимые молча обмениваются долгими взглядами, содержащими больше, чем простые диалоги. - Ладно, не засчитывай ему этот пункт. Это же скорее плюс, нежели минус. Воры?

- Белый охотился за чужим оружием, но делал это по приказу. Что же касается маленького, так вот, помнишь звездочета? Это он его убил. Официально оправдался необходимостью забрать у него один незначительный магический предмет.

- А на самом деле?

- Просто его не любил.

- Он и вправду милый, - усмехнулся судья. - Убил своего товарища. Ну, это попозже. Поехали дальше; коварные советчики?

- Нет. Кстати, белый давал очень полезные советы.

- Ну, этим наша контора не занимается. Зачинщики раздоров?

- Едва ли. Тут даже мелкий не отличился. В основном пытались оберегать собственные взаимоотношения от остальных.

- Алхимики?

- Маленький.

- Ты меня убиваешь, - судья чуть хохотнул. - Выдавали себя за других?

- Маленький. Однажды. За девушку.

- Почему мне кажется, что я почти ожидал этого?

- Но под чужими именами никогда не скрывались.

- Странно. Звездочет за этим замечен. Фальшивомонетчики?

- Не было необходимости.

- Лгуны?

- По большому счету, случалось. Но не как данность.

- Не усложняй. Друг другу лгали?

- Нет, никогда.

- Хорошо. Похоже, добрались до последней категории. Родных предавали?

- Какие у них родные?

- Ну, это тебе виднее, всевидец.

- Не предавали, но засчитать это невозможно в виду отсутствия родных. Я ставлю прочерк.

- Ладно. Как насчет предательства единомышленников?

- Оно самое. Звездочет. Не вполне единомышленник, но боевой товарищ и коллега. Был убит по приказу маленького, причем в точности приказ содержал указание “замучить до смерти”.

Странная смесь эмоций взвилась в ауре золотого: гордость и сожаление, и снова гордость, и растерянность, и какая-то почти детская обида, и немножко страх.

“Чудесная аура, - невольно подивился судья. - Такая четкая и открытая. И правду как у ребенка...”

- А что белый?

- В принципе это он навел малыша на эту мысль, но убийства никак не подразумевал, просто высказал чисто теоретическое соображение. Инкриминировать это никак нельзя, - будто чувствуя его мысли, секретарь отрицательно покачал головой.

Судья позволил себе с сожалением прицокнуть языком и продолжил:

- Предатели друзей?

- Нет, за неимением последних, - ответил секретарь и снова сверкнул красными глазами. - Все душевное тепло отдавали только друг другу, но это ведь никак нельзя назвать дружбой?

Судья хмыкнул и, чтобы закрыть список, спросил:

- Предатели благодетелей?

- Нет и нет. Белый Королеву никоим образом так и не предал, даже умер на поле боя, а о том, что маленький был ему всесторонне предан, по-моему, и говорить не обязательно.

- Понятно, - кивнул судья и взял из когтистой птичьей лапы свиток формуляра. - Значит, что мы имеем. По делу белого: язычество, сладострастие, ленность, гордыня, колдовство, преступления против людей, против естества и самого себя плюс кое-какие смягчающие обстоятельства, по мелочи. - Судья задумался, подвел черту и нацарапал поданым ему химерьим пером: “Седьмой круг”.

- Самоубийцы? - выдохнул у него над ухом секретарь.

Боковым зрением судья отметил, как взметнулись ресницы золотистого. Обеими руками юноша сжал большую смуглую руку, трепетно заглянул снизу-вверх в сияющие ослепительно-ледяные глаза. Белый отвел взгляд. Не отнимая руки, чуть пожал плечами.

- Самоубийцы, - твердо и однозначно повторил судья.

- И все равно я бы отправил его к колдунам и магам, - себе под нос пробормотал секретарь, но судья уже не слушал его. Решение выглядело справедливым, и судья был вполне доволен собой.

- Теперь малыш. Так, язычество, сладострастие... Что это ты здесь затирал? - он внимательнее присмотрелся к мелким каракулям секретаря.

- Я хотел занести к последнему пункту определенный мазохизм, - мило улыбнулся тот, - но счел это нецелесообразным.

- Подожди, причем, здесь мазохизм? - он не чувствовал в ауре юноши, чтобы тот был фанатом боли. Хотя... судья снова посмотрел на двоих людей перед ним. Учитывая в каких взаимоотношениях они находились друг с другом... и разницу в пропорциях... Нельзя было сказать, что секретарь настолько уж и не прав.

Фыркнув чуть раздраженно, судья продолжил чтение списка:

- Гневливость, преступления против людей и против собственного естества, - “кладбище все-таки не внес, умница” мысленно похвалил он секретаря, - колдовство, воровство при отягчающих обстоятельствах, алхимия и предательство. Все.

- Серьезный список, - тихо заметил рядом секретарь.

Секретарь промолчал и по тому, как он демонстративно посмотрел в сторону, судье стало понятно, что не одному ему не хотелось вмораживать ребенка в Коцит...

Однако система есть система, а они итак уже много скинули золотому.

- “Девятый круг”, - вслух произнес судья, царапая то же самое на бланке приговора. - “Антенора”, - и уже непосредственно секретарю. - Не забывай, у нас инспекция на носу.

Секретарь предпочел промолчать, но резкость движений, с которой он зашуршал своими формулярами будто говорила судье: “Я хотел как лучше, ты знаешь”.

“Как всегда... Поэтому ты и здесь, впрочем как и я...” - молча ответил ему судья и повернулся к осужденным. “Простите, ребята, придется вас разлучить”.

Они поняли это. Зеленые глаза переполнились с трудом сдерживаемой истерикой. Но смуглая рука сдавила тонкие пальчики с такой силой, что юноша скривился от боли. Ни звука, лишь общая аура неожиданно потемнела, разделяясь, когда белый уверенно шагнул вперед.

- Вы ошибаетесь, Ваша честь, - низкий голос белого прозвучал тяжело и властно, приковывая к себе внимание и заставляя прислушаться. - Могу я получить разрешение, обратить внимание Высокого суда на некоторые упущенные им обстоятельства.

Латынь белого рождалась чуть более грубо и рвано, чем следовало, со специфическим не-западным акцентом, но спокойная уверенность его голоса невольно приковывала к себе внимание, заставляла слушать.

Судья кивнул. Давно ему не случалось разговаривать с подсудимыми. Очень давно. Да и максимум, что можно было, как правило, услышать от тех из них, кто не корячился у его трона в панике, были мольбы о пощаде, реже - и в лучшем случае - проклятия. Но белый явно не собирался ничего вымаливать, он рассуждал.

- Я прошу Высокий суд пересмотреть решение по моему делу, - продолжил белый, и судья с секретарем невольно обменялись красноречивыми взглядами:

- “А я был почти уверен, что он попросит за своего любовника”.

- “Тем хуже для него, лишнее проявление благородства здорово улучшило бы общий вид его дела. Да, и вообще, не люблю я эгоистов, дело ведь можно пересмотреть и в худшую сторону”.

- Я позволю себе настаивать, чтобы мне было инкриминировано предательство.

- Кунсайто-сама!!!

Пытаясь сохранить солидный вид и не ронять челюсть, судья поздравил себя с тем, что хотя бы не свалился с трона от такой просьбы. Рядом кашлял поперхнувшийся секретарь.

- Вы знаете, что не имеете права просить о повышении Вам меры наказания, не имея на то никаких реальных оснований? - судья даже и не заметил насколько естественно легла ему на язык уважительная форма обращения к этому белому человеку-демону.

Спокойный сдержанный кивок.

- Я могу обосновать.

- Нет, Кунсайто-сама! - юноша уткнулся лбом в плечо своего любовника. - Не надо делать этого... для меня.

Такую чистую, исполненную самопожертвования и любви, сияющую ауру судье не приходилось видеть и на верхних ярусах...

Ледяной взгляд заставил юношу замолчать, и тот покорно затих, молча плача и кусая дрожащие губы.

В повисшей тишине, было слышно, как золотой тихонечко выдохнул.

- Кунсайто-сама, вы говорите прямо, как Джед...

Это прозвучало почти нелепо, слишком не к месту здесь и сейчас, но слезы потрясения и благодарности, дрожащие в голосе юноши, сами по себе говорили больше любых слов.

Белый даже головы не повернул к своему маленькому спутнику. Он смотрел прямо на судью, и в этом стоическом величии “Высокому суду” было видно, что Великий белый маг просто не смеет встретиться глазами со своим любовником.

- Он сам просит, - шепнул под ухом секретарь. - Ты накажешь его хуже, чем маленького, если позволишь ему думать, что тот страдает несоизмеримо страшнее и больше, - секретарь чуть вздохнул. - И в то же время само сознание того, что его любимый не смог без него жить и готов на завышение наказания только для того, чтобы остаться рядом с ним, так согреет маленькую душу его любовничка, что он рискует растопить нам Коцит, - секретарь издал странный короткий звук, видимо предназначенный изобразить собою смешок, и после странной паузы, тихо добавил: - Пожалуйста, позволь им... Пожалуйста.

- “Тебе то что?” - хотел огрызнуться на него судья, но передумал. Он сам был опьянен и подавлен величием эмоций этих заклейменных темной печатью демонов-любовников.

- Высокий суд принял Ваши замечания к сведению, - глухо начал он, - и нашел Ваш запрос... справедливым.

Это было не то слово.

Справедливость требовала другого, но - это было большее, что он мог подарить им.

- Учитывая, что пожелание об увеличении меры наказания исходит непосредственно от осужденного, я нахожу возможным пересмотреть дело, - судья вычеркнул “Седьмой круг” и написал: - “Джудекка. Антенора. Предательство. Приговор окончательный и пересмотру не подлежит”.

- Моя благодарность Высокому суду, - сдержанно ответил белый.

“Лучше бы просто сказал, спасибо”, - с легкой досадой подметил судья и, отдав бумаги довольному секретарю, грациозно поднялся с трона.

Касаться любовников казалось почти кощунственным, но длинный хвост автоматическим движением кошмарного кнута впился в их ноги возле колен, прижимая осужденных друг к другу, лицом к лицу. Юноша вскрикнул, чуть не потеряв равновесие, но белый поймал его за талию. Хвост змеей обвился вторым и третьим кольцами, вверх от их коленей и к бедрам. Золотой юноша смотрел прямо в глаза своему любовнику, и краска мягко заливала его нежные щеки. Четвертый, пятый, шестой обороты хвоста... Тонкие руки обвили шею мужчины, и сияние и тепло их душ почти что жгло, почти ранило огрубелую кожу крысиного хвоста. Седьмой, восьмой... Большие смуглые руки, все еще удерживающие юношу за талию исчезли под беспощадными звеньями. И когда девятый последний оборот наконец окончательно вдавил их друг в друга, губы двоих осужденных встретились в поцелуе.

И несмотря на боль под кожей хвоста, судье было даже жаль, расстаться с этим пугающим ощущением любви и привязанности и швырнуть их в бездну.

Но система, это механизм. И этот механизм, черт его подери, будет работать без перебоев. Если не ради справедливости, то ради порядка!

У подлокотника шумно возился, шурша бесчисленными бумагами, секретарь.

И он, и судья оба знали, на что идет вся эта бюрократия.

Две крепко прильнувшие друг к другу фигуры стремительно неслись в бездну.

Они все падали и падали, и каменные стены все ближе, все неизбежнее сжимались вокруг них. Поднимающийся снизу мощный вихревой поток воздуха несколько замедлил падение, и сплетенные тесным объятием тела обожгло безжалостным холодом.

Против собственного желания выпустив губы друг друга, мужчина и юноша молча прижимались лбами, дыша друг другом,