Bishoujo Senshi Sailormoon is the property of Naoko Takeuchi, Kodanshi Comics, and Toei Animation.  

Веда 

Темносветие

Часть IV

То ли у Судьбы были свои планы на этот вечер, сведший таки вместе двух друзей, то ли эти друзья просто вдоволь намолчались, и откровенность одного побудила к ответному шагу другого, но Кунсайт, разоткровенничавшись, рассказал Шаморону о Таме. Не все, потому что рассказать все просто не мог. Какова была бы реакция Шаморона, узнай он, что его друг, Первый Лорд королевства влюбился, да еще помог бежать шпионке Хайрана, давно точившего зубы на колонии Земли демонов? Потому Кунсайт последовал принципу "если врешь, будь как можно ближе к правде". 

-    Я не знаю, куда она пошла. Думал, куда-то, где у нее не было врагов. А потом узнал, что она была хайранкой. Да еще шпионкой. А через полгода Хайран исчез. Тогда я понял, что она умерла.

-    Кто-нибудь еще знал, что она была из Хайрана?

-     Нет. Только я. И та юма, которая достала информацию. Но она умела молчать.

-    То есть теперь, если кто и вспомнит, будет думать, что Тама была просто дерзкой самозванкой.

-     Именно так, - не сказать, чтобы Кунсайту было приятно говорить об этом. Но за годы, прошедшие с исчезновения Хайрана, боль утраты притупилась и исчезла, превратившись в воспоминание – и грустное и приятное одновременно, одно из тех, из которых состоит по большей части память. А было время, Кунсайт так же тосковал по Таме, так же прятал боль за холодной маской, как сейчас Шаморон.

-   Чему ты усмехаешься? – спросил Кунсайт, заметив, что по губам Шаморона блуждает рассеянно-кривая усмешка.

-    Просто думаю, - ответил тот, - что у Судьбы потрясающее чувство юмора. Чугунное. 

 

Айфос сидела, вытянув ноги, под огромной сосной, теплой и особенно душистой на исходе дня. Корзина, полная грибов, стояла рядом между корней. Было тепло и хорошо. Айфос, чертя острой палочкой на земле, вспоминала заклинание. Она и не думала, что так крепко забыла все, чему научилась когда-то.  

Заклинание было единственным в своем роде. Его придумала мать Айфос и открыла только своей дочери. Заклинание, позволяющее понять, какие изменения, и почему, произошли со временем или пространством. Заклинание, позволяющее сущности освобождаться от тела и парить над мирами. И это заклинание была сейчас крайне необходимо Айфос. В былые годы она написала бы его с закрытыми глазами левой рукой, не ошибившись ни в букве, но сейчас мучительно вспоминала древние руны и вязь магических слов.

 То, что появление Исгерд, переброшенной сразу через множество витков Спирали, всколыхнуло тихий морок, не знавший магии, Айфос знала точно. Она чувствовала это как легкий ветерок, перебирающий волосы. Но она знала, сколько бед может причинить такой "ветерок". Добро, если мир мало изменится – ну высохнет пара рек, будет падеж скота в деревнях – неприятно, конечно, но все ж лучше, чем, если начнется перестроение мира целиком. О, Айфос видела перестраивающиеся миры и знала: началось – беги, пока цел. 

Но было еще что-то. Еще одно перемещение, только куда более мощное приблизительно месяц спустя. И если перемещение Исгерд было сравнимо с камешком, упавшим на мелководье, то второе перемещение было булыжником, упавшим в омут. Надо сказать, булыжник запустила умелая наметанная рука. И если волны от первого "камешка" разошлись лишь по тому миру, в который этот "камешек" попал, то волны от второго исполинскими кругами расходились во все стороны, колыхая миры. И чувствуя силу этих колебаний, Айфос была несказанно рада, что ее мир не оказался близко к эпицентру. Эти огромные волны сдвинули время – оно замедлилось, но так, что заметить это мог лишь тот, кто владеет магией, кто сам перемещался в пространстве и времени. И теперь время выровнялось и, вроде бы, пошло быстрее, наверстывая упущенное. 

Утверждение "волна не перемещает материю, волна перемещает энергию" было верно и для таких волн, но Айфос-то прекрасно знала, что может натворить такая перемещенная энергия.

"Этот мир не знает магии, - думала Айфос, вспоминая кротких суеверных жителей, - и всколыхнувшееся время здесь опасно".  

Миры, населенные магами были надежно защищены от подобных колебаний огромными Щитами. Щиты, конечно,   качали энергию из мира, но это была разумная плата за безопасность. Тем более что количество способных к межмирному перемещению росло с каждым годом. 

Недостающее в заклинании слово всплыло в памяти, и Айфос торопливо закончила фразу, начертанную на земле. Еще раз придирчиво оглядела, не нашла ошибок, и медленно нараспев прочла певучие слова… 

... Она была уже не в своем мире. Она была НАД мирами. Айфос знала, что это всего лишь иллюзия, что над мирами не она, а ее сознание, но все же… чувство было непередаваемое.  

Айфос оглядела огромную Спираль Миров. И почти сразу увидела, то, что искала. 

Плоскость, в которой располагались миры, доступные ей, приближалась, точнее, это Айфос летела навстречу ей. Огромная спираль, витки которой были связаны тысячами переходов – торных троп перемещений – и тонкими жемчужными нитями, сплетавшимися в густую паутину – путями тех, кто не пошел общей тропой. Нити поярче – свежие. Бледные, готовые исчезнуть – старые. Айфос приблизилась еще. Вот ее мир – маленькая точка на витке ближе к середине. К нему тянулся единственный относительно свежий след. Исгерд. Ее перемещение.­

Айфос приблизилась еще и полетела по этому следу к центру спирали. Еще одна точка, от которой отходило ничтожно мало перламутровых нитей. Еще один мир, не знавший магии. Айфос еще приблизилась. Мир был молодой, он ровно блестел небольшой аккуратной жемчужиной, нанизанной на Спираль. Айфос приблизилась еще и разглядела, что жемчужина тревожно пульсировала. Слишком много магии вторглось в него вдруг. Яркий перламутровый след тянулся прочь – к внешним виткам. 

Айфос сдержала желание полететь туда сразу, хотя что-то подсказывало искать ответ именно там. Она поднялась над плоскостью и еще раз огляделась, на сей раз, немного сменив зрение. Точно: от маленького мира расходились, так называемые, пассивные круги. Кто-то ушел из него не так уж давно. Активные круги, возникающее, когда в мир кто-то приходит, поблекли и почти растаяли. Айфос снова приблизилась и пристальнее пригляделась – так и есть: пассивные круги разной силы расходились, почти совпадая вблизи эпицентра. Два человека перенеслись, примерно, из одной точки. Перенеслись на разные расстояния и с разной силой. Айфос отметила, что Щита у этого мира не было. 

Айфос сменила зрение и снова увидела жемчужную спираль. Она полетела по направлению свежего следа, тянувшегося от прежнего мира Исгерд. След вел к внешним виткам. Чем дальше от центра, тем крупнее становились жемчужины миров, тем гуще были перламутровые паутинки следов и серебристые ниточки переходов. 

Пролетая средние кольца, Айфос остановилась, чтобы посмотреть на Землю. По-своему исключительный мир. В эпоху Росстани он разделился на два: Земля людей пошла по пути науки, Земля демонов – по пути магии. С тех пор миры тесно соприкасались, часто наслаивались, но, как ни странно, до сих пор не исчезли. Перетянутая посредине жемчужина Земли, похожая на делящуюся клетку, была едва видна за густой сетью следов и переходов. Оп! – прямо на глазах Айфос от Земли протянулся тонкий свежий след. Жизнь била ключом. Айфос знала: если сменить зрение, вокруг Земли будет виден Щит – один из самых мощных на всей Плоскости. 

Айфос сообразила, что теряет время, и полетела дальше по следу. Вскоре она разглядела молодую жемчужину, от которой тянулись тонкие нити путей. Постоянных переходов здесь еще не было. Айфос сменила зрение, с некоторым удивлением отметила вокруг молодого мира крепкий Щит и разглядела расходившиеся от него круги – активные и пассивные, они накладывались друг на друга, но плыли, как будто между витками Спирали, не задевая их. Тот, кто перемещался здесь, позаботился о том, чтобы не беспокоить "соседей". Правда, круги одного перемещения были обычные. Айфос прислушалась – каждый след несет неповторимую ауру. Нашла! Этот след всколыхнул миры, в числе которых был и ее мир. Айфос почувствовала себя гончей, долго бежавшей по свежему следу и вдруг увидевшей на снегу следы, говорившие – добыча устала, долго она не протянет. Но… пути – тонкой перламутровой нити, показывающей направление не было.  

"Что за чертовщина?! – подумала Айфос, - Быть не может, чтобы он исчез бесследно!". Увы, но след и правда исчез. И, похоже, теперь что-то мог сказать разве только хозяин этого мира. 

Айфос кинулась к миру. Проникнуть в него в таком состоянии она не могла, но наблюдать – запросто. Она подлетела вплотную к миру, преодолела тонкую оболочку и увидела его Вселенную. Планеты, галактики, системы пролетали мимо и все ближе сходились жемчужные паутинки троп, говоря о том, что желанная добыча близко… 

... Айфос натолкнулась на глухую стену и оказалась в полной темноте. Она остановилась. Глухая магическая стена отгораживала от нее одну из систем. Айфос чувствовала – слабины здесь нет. Умелый и сильный маг создал эту завесу. Айфос протянула руку и коснулась стены. Волчья морда появилась из темноты, зеленые глаза стража сверкнули, говоря: "Это мой мир, убирайся отсюда!". 

"Я хочу только кое-что узнать! Я не желаю тебе зла".

"Уходи! – ответил волк, - Хозяин не терпит соглядатаев".

"Я вернусь, если позволит твой хозяин. Мне нужно говорить с ним".

"Если на то будет его воля", - с почтением к хозяину ответила голова. Айфос кивнула и полетела назад.  

Хозяин и страж. Да, сильный маг обитал в этом мире. К такому, и правда, стыдно наведываться одним сознанием. Такого если навещать, так уж целиком. И с парочкой защитных заклинаний наготове. А то костей не соберешь. 

Отлетев подальше, так что открылась вся спираль, Айфос еще раз оглядела круги, оставшиеся от перемещений. След, всколыхнувший ее мир, был не таким, как остальные, совершенно одинаковые. Значит, принадлежал не хозяину… 

Айфос очнулась оттого, что кто-то тронул ее за плечо. Это страшно, когда вырывают из транса – Айфос вскочила… и тут же села обратно. Перед ней стояла и смотрела любопытными глазенками девчонка из ближней деревни.  

-   Тебе приснился страшный сон? – участливо спросило существо с льняными волосенками и тонким голоском.

-Да, - Айфос встала, - ты чего забралась так далеко?

-А я грибы собирала, - ответила девчушка, пряча за спину пустую корзинку.

-Понятно, - "Знаем мы эти грибы, - подумала Айфос, - на живую ведьму посмотреть захотелось? Ну-ну". 

Девчонка сверкала любопытными глазенками, открывала рот, все хотела что-то спросить, и, наконец, решилась: 

-А ты, правда, в волчицу обращаешься? – девчонка так и затаила дыхание: вот сейчас и…

-   Нет, - спокойно ответила Айфос, - не обращаюсь.  

На самом деле она могла принять любой облик, но давно уже этим не пользовалась. По лицу ребенка скользнуло разочарование: ну вот, ничего интересного… Но и ничего страшного! Значит, можно спросить еще. 

-   А правда, что тебя звери слушаются? – и снова затаила дыханье.

-   Нет, - опять ответила Айфос, - но они меня и не трогают.

-  Хорошего человека зверь не тронет, - рассудительно произнесла девочка.

- Я к ним зазря не лезу, вот они и не злятся, - ответила ведунья. 

Девочка помолчала, и задала вопрос, который, видно, больше всего ее волновал: 

-   Правда, что твой пес – сын волка, и есть только маленьких детей?

-  Еще чего! – возмутилась Айфос. Много она про себя слышала, кое-что было на часть правдой, но это уж чистейшая галиматья! – Тебе кто такое наплел?

-   Матушка говорила, - пролепетала девочка. 

"Дожила, - подумала Айфос, - мной уже детей пугают". 

-  Ладно, не бойся, - загорелая ладонь легла на льняные волосики, - это я сгоряча. А пес мой ласковый и добрый. Он и зайчиков-то не трогает, уж не то, что детей.

-  Правда? – девчушка подняла изумленные глазенки.

- Правда, - Айфос улыбнулась, как могла ласково, подняла голову и отыскала на небе солнце, - Ну, вот что, вечереет уже, беги домой, а то мать волноваться будет.

-  А ты к нам придешь?

-  Сама знаешь, я ведь не по праздникам прихожу. Иду, если кто-то жестоко хворает. Ко мне не от радости ходят. Ну, хватит. Беги домой, - Айфос подхватила с земли корзинку, полную грибов, посмотрела на пустую – девчонки, - Подставь-ка корзинку, а то мать ругаться станет.

- А ты как же? – спросила девочка, когда добрая половина грибов из большой корзинки перекочевала в ее – маленькую.

-А я еще наберу. Беги, - Айфос, не оглядываясь, зашагала в сторону дома. Она и так задержалась в лесу.  

 

Еще подходя к дому, она услышала знакомый звук: звонкое "стук – стук – стук". И, выйдя из-за деревьев, убедилась: Исгерд колола дрова. 

- С ума сошла?! – воскликнула Айфос, выхватывая у нее топор, - погубишь и себя и ребенка!

-   Я скорее погублю и своего сына, и себя, если буду целый день валяться на лавке, - резко ответила Исгерд.

- Откуда ты знаешь, что будет сын, -  Айфос удивленно подняла брови. Она-то давно чувствовала, что будет именно мальчик, но откуда могла знать Исгерд, не знавшая магии.

- Знаю, - спокойно ответила Исгерд. Ответила с такой уверенностью, что можно было не сомневаться – знает.

-   Ладно, пошли в дом, - проворчала Айфос. Она допускала, что люди, а особенно женщины, бессознательно способны к кое-какой мелкой магии. 

Айфос уже давно поняла упрямство Исгерд и по пустякам не спорила. Тем более, пришла к выводу Айфос, от того, что она помашет немного топором или мечом вреда не будет. Упражняться с мечом Исгерд пока не рисковала, так припоминала кое-какие замашки, да ухватки. Но гордость не позволяла сидеть сложа руки. Да и Исгерд прекрасно знала, что тело скорее окрепнет, если заставлять его работать с тех пор, как это станет возможно. Не до изнеможения, конечно.  

Исгерд забрала у Айфос топор, всадила в чурбак и пошла к дому. Мохнатый пес трусил рядом с Айфос, придирчиво обнюхивая ее. Пес привык ходить в лес с ней вместе, но теперь стался дома. Умный зверь понимал, что Исгерд, еще все же не до конца оправившейся, его защита нужнее. Это был мощный мохнатый зверь из тех, которых справедливо называют волкодавами.

 

Шаморон стоял, прислонившись лбом к холодному стеклу. За окном начиналась весна. Капель звонко падала с крыши, снег, еще не успевший растаять, нестерпимо сверкал на весеннем солнце, деревья стояли голые и черные. Шаморон подумал о Севере. Он вернулся всего ночь назад, и ему все еще казалось, что вернулся из другого мира. На Севере снег начнет таять не раньше середины апреля. А может и позже. Север. Вотчина зимы.  

А в столице уже наступила весна. Снег на улицах подтаивал за день, за ночь смерзался ледяной коркой, за день снова подтаивал. И с каждым днем его становилось все меньше и меньше, потому что бесчисленные ноги разносили мокрый талый снег, втаптывали его в старую брусчатку.  

За городом весна еще не вступила толком в свои права, зима отчаянно воевала с молодой пришелицей. И та еще не могла одержать верх. В лесу снег и не думал таять, а под окнами таял лишь потому, что дом стоял на расчищенной от леса площадке. Мать Шаморона любила солнечный свет. Сосен вокруг дома было ровно столько, чтобы он был виден лишь со стороны главного входа. 

Но мысли Шаморона были теперь далеки от весны и снега. В день приезда ему донесли, что Эндимион опять отказался есть и таял на глазах. Это было правдой. "Похоже, - думал Шаморон, - братец решил уморить себя голодом, в надежде, что меня сгрызет совесть. Псих. Неужели же он думает, что я и правда пойду на уступки, лишь бы он ел? Да все давно знают, что он не более чем знатный узник, хоть его и держат не в камере. Кроме того, это узник, не имеющий никакой ценности. Умори он себя голодом – мне будет только легче. Не придется его убивать. Хотя надо бы". 

Впрочем, Эндимион был не единственной проблемой. Вторая более неожиданная и куда более неприятная свалилась как снег на голову всем. А Шаморону особенно, потому что проблемой был его непосредственный подчиненный – лорд Зойсайт. Доносчиков во дворце, да и где угодно, хватало. А потому Шаморон знал в деталях (половина из которых, впрочем, была придумана теми, кто доносил), что и когда натворил огненный лорд.  

Вспыльчивость и импульсивность повелителя Огня была известна всем, на этой благодатной почве цвели, подчас самые невероятные сплетни. Но, даже отбросив то, что было явным наговором, Шаморон получил неутешительную картину…  

…Рядом раскрылся телепорт. Эгле. Ее магия. Шаморон повернулся: 

-   Здравствуй, Змейка, - улыбнулся Шаморон, отрываясь от мыслей, занимавших его все утро.

-   Здравствуй, - Эгле опустилась в кресло, прислонив свой извечный посох   столу. Она была не в обычном черно-зеленом платье, а в кителе и штанах с высокими сапогами. Значит, муштровала своих юм, - Я тут проверяла своих подопечных, - подтвердила Эгле мысли Шаморона.  

Она довольно улыбнулась. 

-   Да, видел я твоих юм, - усмехнулся Шаморон, - Не дайте Боги поссориться с тобой!

-   Не шути так! – посерьезнела Эгле, - Мне хватит того, что Зойсайт, похоже, поставил себе такую цель.

- О чем это ты? – Шаморон сел. Эгле явно пришла с чем-то важным. 

Эгле посмотрела на старого друга и закатила глаза: 

-   О-о! Ну вот всегда так: идешь поплакаться тебе в жилетку, как в далекой юности, а ты все вечно превращаешь в разговор повышенной серьезности!

-   Вот такая у тебя штатная жилетка, -  усмехнулся Шаморон, - не всем везет в этой жизни.

- Это точно, - согласилась Эгле.

- Так что ты говорила о Зойсайте? – Шаморон никогда не обладал пророческим даром, но интуиция его редко подводила, и теперь он чувствовал, что речь пойдет не о невинном развлечении, вроде очередной перебранки с Нефритом, в результате которой кто-то кому-то поставил "фонарь" под глаз.

- Все о том же. Я, конечно, могу ошибаться, но, по-моему, он не в себе.

-   И в чем это заключается? – Шаморон допускал, что женщина может не так что-то понять, сделать что-то из вредности. Но только не Эгле. Она давно выжгла в себе желание плести интриги и женское желание нравиться. Эгле было сделана из камня. Из змеевика, как шутила порой.

-Ведет себя так, словно его слово – закон для всех. Сегодня занял мой плац. Без разрешения. Но это мелочь. Ерунда. Просто это подтолкнуло меня кое-что разузнать. Ты, конечно, знаешь, что не далее, чем вчера, дело едва не дошло до обвинения в богохульстве. Он разругался со жрецами Тени, потому что они отказались пустить его в свою библиотеку. Нефрит с Джедайтом взяли Зоя за шкирку и заставили извиниться перед тенепоклонниками. Но не далее чем два часа назад Зойсайта выкинули из храма Мораны за неучтивое обращение к жрице… 

Перо, которое Шаморон по привычке вертел в руках, хрустнуло, ломаясь. Моранопоклонники отличались каменным спокойствием и таким же терпением. Чтобы они приказали выкинуть кого-то из храма, надо было очень постараться. Но что натворил Зойсайт?! "За неучтивое обращение к жрице" – формулировка, применявшаяся, на памяти Шаморона, всего один или два раза. В те далекие годы, когда он был только Наследником. Формулировка, означавшая, что кто-то наговорил жрице такого, за что в миру был бы давно убит. И любой, самый суровый суд оправдал бы убийцу. Жрецы стремились во всем походить на свою госпожу. А терпение Мораны давно уже вошло в поговорку.  

-   Что он сделал? – спросил Шаморон. Лицо его было спокойно, а глаза нехорошо сузились.

- Откуда мне знать? – дернула плечами Эгле, - Требовать ответа у Ее жрецов можете только вы с Кунсайтом. Но оба пропадаете на Севере. Но ты не дослушал! Зойсайт с утра объезжает все храмы Высших Богов, говорит со жрецами, читает архивы – там, где ему это позволяют. Я знаю, ты сейчас скажешь, что казнить за желание знать – обычай варваров. Но желание знать не выливается в оскорбления жрецам! Тень, Морана. Зойсайт хотел отправиться в храм Тишины, но Нефрит приказал ему даже не думать об этом.

-   А почему я узнаю обо всем последним? – раздельно спросил Шаморон. 

Эгле внимательно посмотрела на него и четко произнесла: "Потому что кто-то не хочет, чтобы ты обо всем сразу знал". 

-   Хорошо, Эгле. Найди этого "стремящегося к знаниям" демона. А заодно и остальных. Этот скандал не замяла бы даже Берилл. 

"Ты не стал бы и пробовать", - одобрительно подумала Эгле. 

-    Да,  - Шаморон, уже готовый открыть телепорт, остановился,   - что известно и морокопоклонниках? Или кто там охотился за моей шкурой?

- Морокопоклонники, - утвердительно кивнула Эгле. – Ты им – как кость в горле. Кстати, ты и сам знаешь, что вчера ночью провели хорошую чистку. Пять сект последователей Морока баловались человеческими жертвоприношениями. Помнишь парня с перебитыми суставами, которого ночью подбросили к статуе Морока? Это дело рук одной из этих сект. Кое-кто уже начал говорить – жрецы Морока прекрасно осведомлены обо всем, что творят сектанты. Хорошо бы и наоборот, потому что самое трудное – поймать на преступлении жрецов.

-   Ты считаешь, это именно жрецы?

-   Ты и сам так считаешь. Но, если хочешь, то сектанты слишком мелки, чтобы, во-первых, наложить подобное заклинание на ножи, во-вторых, чтобы пробраться во дворец, в-третьих, чтобы действовать так нагло.

- Хорошо. А что с тем парнем? – спросил Шаморон. 

Черноволосый парень, брошенный в ноги Мороку. Кровавая жертва Богу, окончательно укрепившая Шаморона в мысли, что убить его хотят именно морокопоклонники.  

Тому парню было не больше двадцати лет. Это был сын одного из дворцовых стражников, пропавший в ту ночь. Как выяснилось, его ударили по голове чем-то вроде дубинки, обмотанной тканью – чтобы не было синяка, - перебили кости в суставах и нанесли ножом шесть ран, так, чтобы умирал он как можно дольше и мучительней.

 На счастье юноши, его нашли солдаты, что-то ночью праздновавшие и успевшие выпить ровно столько, сколько нужно, чтобы потерять всякий страх, но ноги, руки и рассудок в какой-то степени еще слушались. Потому-то они не приняли парня за уснувшего пьяницу, не побоялись утащить у Морока жертву и смогли донести израненного  до ближайшей больницы. Вообще, парень оказался на редкость живуч – врачи говорили, он не будет даже хромать, когда поправиться.  

Но дело было не в том, кого и кто спас и лечил. Дело было в том, что несчастного парня завернули в дорогой черный плащ на двух серебряных фибулах, а на голову – на перепачканные кровью черные волосы – надели обруч из электрона с крупным темным аметистом. Намека не понял бы только полный идиот. Да еще по странному совпадению,  парень был похож на Шаморона, как младший брат.  

Жрецы Морока гневно отрицали свою причастность, валили все на сектантов. Но раз сектанты утверждали, что жрецы обо всем прекрасно осведомлены…  

Странно полагаться в таких делах на интуицию, но именно она подсказывала Эгле: как бы ни старались жрецы, уличить их – вопрос времени. Интуиция твердила настойчиво, и Эгле ей, как ни странно, верила.

 

Храм Мораны возносился ввысь, окруженный, как могучими стражами, соснами, помнящими не одно столетие. Храм Богини, что в Лесу. 

Серый жеребец по имени Альгьер – Благородное Серебро – мерно рысил по лесу, внимательно принюхиваясь и оглядываясь. И вдруг встал как вкопанный, взрыв мощными копытами рыхлый снег до самой земли, и заржал, вскинув благородную голову. Шаморон, успокаивая,  похлопал жеребца по шее – тот не боялся, не рвался бежать. Он предупреждал хозяина об опасности.  

У Шаморона не было звериного чутья, но и он чувствовал смутную тревогу. Казалось, на него смотрели чьи-то внимательные глаза, решая, что с ним делать. Смотрели не злобно, но и не добро – равнодушно, как смотрят те, кто обладает огромной властью. Страж, взирающий на пришедшего к храму. Шаморон глубоко вдохнул стылый воздух и вытащил из-под одежды оберег – Кинжал Мораны. 

Альгьер тревожно озирался, рыл копытом. Он чуял храмовых волков. Шаморон потрепал густую гриву, спрыгнул наземь и погладил широкий конский лоб, украшенный белой звездой. Альгьер мотнул головой и дернул повод – уйти отсюда поскорее. Шаморон погладил умную голову: "Успокойся, хороший. Все в порядке" – и пошел к воротам. Альгьер не верил, что все в порядке, озирался и раздувал ноздри. И иногда скалил зубы, всхрапывая – привычка древних боевых коней, для которых зубы с копытами были оружием. Альгьер был их прямым потомком.

Конь тревожно всхрапнул, когда тяжелый кулак Шаморона трижды грянул в высоченные ворота, и зычный голос спросил с той стороны: 

-   Кто ты и зачем пришел к Той, Что Хранит Врата.

- Я тот, кто посвящен Ей, кто молится Ей.  

Калитка, сделанная так, что заметить ее было невозможно, тихо раскрылась. Калитка – плохо сказано. Целые ворота, в которые могли бы проехать три всадника, у каждого из которых стоял бы на плечах человек. Но рядом с воротами в стене, ограждающей храм, это было калитка. 

Просторный двор в утоптанном снегу, Храм, прекрасный и пугающий, как утес, восстающий из темной воды. Как вековая сосна, возвышающаяся над всеми остальными, грозно гремящая сучьями над головой. 

Страж поглядел на оберег Шаморона – Кинжал Мораны, сделанный из стали. Такой носили только те, кто был рожден в один из редких дней, отданный во власть суровой Богине. Шаморон повернулся к храму и по очереди низко поклонился двум статуям, стоявшим по обе стороны от дверей храма.  

Морана – грозная и величественная, в боевом облачении, восседала на крылатом коне, с суровым спокойствием глядя на вошедшего. Священный Кинжал – грозное оружие и ключ от врат между Жизнью и Смертью – висел на широком поясе, стягивавшем кольчугу. 

Ауд – верная спутница грозной Богини – внимательная и спокойная, держала в правой руке сулицу, правой сдерживая крылатую кобылу, танцевавшую под всадницей. 

Статуи были вырезаны из дерева в незапамятные времена с таким редким мастерством, что казалось – сейчас оживут. Дерево, за которое и в те времена платили золотом, не покорилось времени, хоть статуи и стояли века под открытым небом.  

Страж кивнул кому-то, облаченному в черную одежду, и тот увел к коновязи настороженно косящегося Альгьера.  

Никем не остановленный Шаморон прошел между статуями к высокому крыльцу храма той, которой его посвятили при рождении. 

Статуя Мораны из того же драгоценного дерева, что и во дворе высилась над плоской чашей алтаря. Волк – легендарный прародитель храмовых волков, верный слуга Мораны – стоял у Ее левой ноги. За правым плечом Богини, придерживая правой рукой сулицу, стояла Ауд. За спинами их проступали, едва видимые из темноты Врата.

 Морана, и правда, наверное, была благосклонная к Шаморону, потому что перед алтарем стояла, воздев руки к подножию суровой Воительницы Нерожденная – верховная жрица Мораны.

 

Древняя легенда говорит: Боги вечны, и власть Их неизмеримо велика, но Они живые, а не сделаны из камня. Даже самые суровые из Них. 

Морана, неколебимая Хранительница Врат, полюбила Воина, пришедшего с Той стороны. Единственный, кто прошел Врата из Смерти в Жизнь. Но Мороку было предсказано, что дитя Мораны убьет его, убьет навсегда. Морок знал, что убить Морану он не может, но знал, что ее дитя, пока не родилось, смертно. И смертен, несмотря ни на что, тот, кто пришел с Той стороны. Бог раздора и злобы убил сначала Воина, а потом проткнул мечом саму Морану. Она выжила, но дитя, не успевшее родиться, было смертно… 

Боги сжалились над Мораной, но велели выбирать между мужем и дочерью. Морана выбрала дочь. Тишина, покровительница невинных душ, уберегла сущность неродившейся дочери Мораны от перерождения в другом мире. Тень, безраздельно властвовавшая над животными, приказала одному из них отнести душу Нерожденной на землю. Вызвался Волк. 

Нерожденная стала первой жрицей своей матери – Мораны. Она пришла в мир и построила себе дом на том месте, где стоял сейчас Храм Мораны в Лесу. Нерожденная занимала тела смертных женщин, потому что сама была бестелесна, покидала их, когда те слишком старели или совершали недостойное (они все же оставались людьми). А Волк хранил ее до своей смерти и после нее, потому что Тень позволила ему остаться с хозяйкой. 

С тех пор душа Волка хранит Нерожденную, а потомки зверя ту, чье тело она занимает. Верховная жрица, та, которую выбрала Нерожденная, забывает свое имя, потому что теряет свою душу – Нерожденная оставляет ей лишь разум. 

Нерожденная обернулась, услышав шаги.

-   Здравствуй, Нерожденная, - Шаморон остановился, и низко поклонился высокой молодой женщине, одетой по-мужски.-

-   И ты здравствуй, Хранимый Мораной, - спокойно кивнула жрица. На ее шее тускло поблескивала гривна с узоров из "волчьих клыков". Такой же узор тянулся по вороту черной рубахи, - Зачем ты пришел в Ее храм. Я вижу – не молиться.  

Темные глаза Нерожденной смотрели проницательно и спокойно. Величественная осанка, суровое лицо и гордо поднятая голова отодвигали ее от людей, возвышая над ними. И спокойный взгляд в сочетании с суровой гордостью придавал ей едва уловимое и одновременно очевидное сходство с Мораной, смотревшей с возвышения. 

-   Твоя правда, Нерожденная, - сказал Шаморон, - я пришел спрашивать, и надеюсь получить ответы.

-   Ты пришел из-за этого лорда, Зойсайта? – ничто не изменилось в облике Нерожденной, только глаза вдруг грозно сверкнули, как меч, покинувший ножны.

-   Из-за него, Нерожденная, - Шаморон смиренно склонил голову.

-   Терпение Мораны безгранично, - Нерожденная сложила руки на груди и сощурилась, глядя поверх головы Шаморона, - И мы, Ее слуги, стремимся во всем походить на свою Госпожу. Но мы люди, и Божественным терпением не наделены, - веско сказала жрица.

-   Ты не приказала вырвать ему язык.

- Язык, - усмехнулась Нерожденная, - Языки пусть вырывает Морок, боящийся слов. Ты пришел узнать, что наговорил здесь твой лорд?

-   Да, Нерожденная.

-   Он ищет все, что связано с его отцом. И не останавливается ни перед чем. Ему нужны записи, сделанные жрецами. Из храма Тени его выгнали. К Тишине не пустили. В храм Тьмы он не пошел. Его приняли только жрецы Морока. Это все, что я могу сказать.

-   Что он говорил здесь?

-    Здесь? – Нерожденная усмехнулась, - Никто никогда не узнает. Я уже сказала тебе все, что было нужно. 

Нерожденная замолчала. Шаморон поблагодарил ее и, поклонившись, пошел прочь. Он знал, что больше Нерожденная ничего не скажет. Уже на пороге что-то заставило Шаморона оглянуться. Нерожденная стояла у подножья Мораны и глядела на него, прощальным жестом подняв руку. 

 

-  Мне нужно будет уйти завтра, - сказала Айфос.  

Исгерд только кивнула. Она знала – спорить с ведунами, все ровно, что бросаться с высоты на камни, но не спорила не поэтому. Айфос спасла ей жизнь, дала приют. Исгерд была перед ней в долгу. А еще она была гостьей. А гости с хозяевами не спорят. Никогда. И не расспрашивают лишнего. Даже если видят, как хозяева читают книги, а потому вызывают странный свет, пляшущий вокруг ладоней. Ведуны, они на то и ведуны. Так что Исгерд только кивнула. Если Айфос считает нужным уйти – не ее дело расспрашивать, куда и зачем. 

Айфос посмотрела на Исгерд, почти полностью поправившуюся и окрепшую. Вспомнила, как та управлялась с мечом. И мысленно поблагодарила за то, что та ни о чем не расспрашивала. Айфос видела свою гостью почти насквозь: сильная, гордая, уверенная и независимая, она испытывала суеверный страх перед магией, обычный для людей из молодых миров. Но Айфос чувствовала, как этот страх уходил из сознания воительницы. Потому ли это, что ты живешь под одной крышей со мной, многое видишь, хотя и не признаешься в этом, думала Айфос, или по другой причине? Кто перебросил тебя в мой мир? Не он ли отец твоего сына? Исгерд ни о чем не рассказывала Айфос, а та не расспрашивала. 

Айфос ушла на другое утро, едва начало рассветать. Она сказала, что еще не знает, когда вернется. Это было правдой. Как правдой было то, что она не знала, вернется ли вообще. 

Через лес, пешком, с мешком на спине, видя, как в лучах рассвета становится из синего кроваво-красным, а затем и белым снег, и тени деревьев четче вырисовываются на белом. Айфос шла туда, куда никогда не заходили местные люди. Даже ражие молодые парни, выхваляясь отвагой, не ходили на поляну, прозванную Злой. Айфос не боялась. Она знала, что когда-то на этой поляне стоял обелиск, открывающий проход. Обелиск оборотней. Зачем они пришли сюда и почему ушли, Айфос не знала. Догадывалась, что оборотни просто пришли сюда однажды в поисках дома, а потом ушли, найдя более подходящий мир. Или ушли, когда кто-то из местных убил Вожака. Они всегда уходили из мест, где погиб Вожак. Но, скорее всего, они просто нашли мир лучше. Потому что, если убивали Вожака, оборотни мстили за него. Мстили страшно. Но этот мир не хранил памяти о мести оборотней. А такое не забывают даже целые миры. 

Поляна оборотней. Средоточие энергии мира. Но Айфос пришла сюда не за этим. Ей нужно было знать, что никто не пойдет за ней. Сюда не заходили даже дикие звери.

 Айфос сняла мешок, поставила его на снег и глубоко вздохнула. Она вновь читала свои книги. Она вспоминала заклятья и руны.

 Айфос встала посреди поляны туда, где раньше стоял обелиск (оборотни точно нашли перекрестье линий силы), и произнесла заклятье. 

Морда волка, уже знакомая, возникла из темноты и спросила ровным голосом: "Кто ты и зачем явилась". 

-   Я пришла к твоему хозяину с миром, не неся оружия в руках и зла в душе, - произнесла Айфос. Страж довольно прищурился. Совсем как человек, подумала Айфос.

-   Входи, - кивнул волк, - но помни, что каждый в ответе за свои слова. 

Слова Стража, слова, которые произносит каждый Страж. Они означают: нарушь слово – и не уйдешь живым из этого мира. Потому что Стражи есть не в каждом мире, не у каждого мага. Лишь у тех, кто успел нажить смертельных врагов. 

 Среди многих магов – особенно молодых – крепко убеждение, что стражами обзаводятся лишь трусы. Так считала когда-то и Айфос. Считала, пока жизнь не выбила из нее эту дурь, пока она не поняла: чтобы обрести силу, достаточную для создания стража, нужно разучиться бояться смерти. И входя в мир, охраняемый волком, она понимала, что хозяин Стража, скорее всего, просто устал от людей. 

Мир встретил Айфос сиянием снега и холодным солнцем на пронзительно-голубом небосводе. Странно, здесь тоже была зима. 

Этот человек возник из ниоткуда. Просто появился в пяти шагах от нее. И не столько по ауре, сколько по уверенному спокойному взгляду она поняла – перед ней хозяин. 

?Здравствуй, - просто произнесла Айфос на языке, понятно любому путешественнику по мирам. 

Хозяин внимательно посмотрел на нее и произнес по-златоградски: 

-  Здравствуй, Жемчужная Дева. 

Айфос вздрогнула. Она успела уже забыть, как звучит язык Златограда. И никто – никто – уже много лет не узнавал в ней Жемчужной Девы. Айфос быстро с ног до головы оглядела хозяина и вздрогнула вновь – рядом с ним стоял, недоверчиво опустив голову, огромный волк. Самый большой и могучий из всех, что только приходилось видеть Айфос. Хозяин поймал ее взгляд и негромко произнес: 

-  Ты не ошиблась, Жемчужная. Я был оборотнем.  

Айфос вскинула глаза и встретилась с его взглядом. Холодные глаза с яркими голубоватыми белками и большим сине-серой радужкой, занимавшей едва не всю глазницу вокруг черного зрачка. Глаза, какие только и бывают у бывших оборотней.  

-Ты проделала немалый путь, чтобы попасть сюда, - спокойно произнес хозяин, - а я держу тебя на морозе. Прости, отвык от присутствия людей. Не откажешься стать мое гостьей, раз уж пришла сюда? – и он повел рукой, приглашая и показывая туда, где деревья становились реже, а между стволами виднелось что-то темное. Дом. 

Волк сидел, обхватив руками колени, на шкуре у огня. Огромный серый зверь дремал рядом, иногда подергивая ушами и чуть заметно шевеля лапами – видел какой-то сон. Айфос сидела на низкой скамейке, чувствуя себя неловко из-за того, что хозяин сидит на полу. И хотя чувствовалось, что он к этому привык и ему нравится вот так сидеть у самого огня, Айфос хотелось, чтобы он сел по-человечески. Или чтобы она набралась смелости сползти на пол. Пока смелости не хватало, и она сидела, согнувшись в три погибели, и глядела в огонь. 

-Значит, его перемещение все-таки всколыхнуло миры, - говорил Волк, досадливо кривясь, - Что ж, этого следовало ожидать. Хотя, я пытался сгладить воздействие… Нет, надо было ему еще хотя бы месяц полечиться…. А я все-таки недооценил его. Миры-то всколыхнуло, но его след я так и не нашел.

-И ты не нашел? – невольно воскликнула Айфос.

-   Нет. Я же говорю, парень оказался сильным магом. Щиты, круги – это все замечательно, а вот след скрыть… Насколько я знаю, такое из гуманоидов умели только несколько Путешественников, мой учитель и Тама – Янтарноглазая Ведьма – твоя мать. А ты?

-   Нет, - покачала головой Айфос, - У меня недостаточно для этого сил. То есть не то что бы недостаточно. Понимаешь, я не знаю, кто был мой отец, но он был сильным магом. И две силы живут во мне и иногда мешают друг другу. Так я могу легко просматривать Спираль, но не могу скрывать следы. Такое вот наследство.

-  Постой, чтобы просматривать Спираль, нужно иметь власть над Пространством, да не столько над ним, сколько над Хаосом.

-   Стало быть мой отец этим всем обладал, - усмехнулась Айфос, - могу также сообщить, что у него были белые волосы и смуглая кожа, что следует из моего облика. В общем-то, примет достаточно, может я и нашла бы отца, если бы хотела. Хотя вряд ли. Я знакома с десятками смуглых беловолосых людей со всей плоскости. Ладно, оставим эту тему.

-   Как хочешь. Так вот, о скрытых следах. Видимо тот парень был еще одним из тех, кто научился "замазывать" следы. Либо учился у Путешественников, либо сам дошел. Умный, в общем, парень. Хотя и несдержанный: поскакал через миры, еще толком не поправившись. Надеюсь, выжил.

-   Но ты говоришь, глобальных последствий у этого перемещения не будет.

- Нет. Если бы что-то должно было случиться, случилось бы уже давно, - Волк покосился на Айфос, - Послушай, если  тебе не удобно на табурете, садись на пол.

-  Спасибо, - буркнула Айфос, сползая на шкуру, - А почему ты сидишь на полу?

-  Я привык, - Волк повернулся к ней. Зверь проснулся и поднял голову, - трудно избавиться от старых привычек. Я даже сейчас иногда чувствую себя больше волком, чем человеком.

-  А зверь? Он – часть тебя.

-И да, и нет. Мы уже не одно целое. Но я вижу все, что видит он, знаю все его мысли. И также он. Мы нераздельны, и если умрет один – умрет и другой, - Волк посмотрел на Айфос. 

Она смотрела бывшему оборотню в глаза и думала, что таких глаз у людей не бывает. И дело даже не в радужке, почти не оставившей место белку, а в том, что внутри этих глаз плескалась память и сила зверя. Оборотня. И в этих  же глазах был ум человека, талантливого мага, который был больше человеком, чем многие, рожденные людьми. 

Они долго говорили в тот вечер. И тому скептику, который стал бы утверждать, что любви с первого взгляда не бывает, следовало бы хорошенько приглядеться, как смотрели друг на друга Айфос и Волк, и как переводил взгляд с одного на другого серый зверь, видевший многое из того, что недоступно людям. 

Когда пришло время прощаться, Волк долго смотрел на Айфос, а потом произнес только: "Я всегда буду ждать тебя". 

"Я вернусь", - пообещала Айфос. 

 

Шаморон пристально глядел в глаза своему отражению. И ему очень хотелось, чтобы зеркало сейчас вдруг треснуло и с громким звоном разлетелось на куски. Он ясно представил, как полетят осколки, и он рефлекторно закроет голову руками, пригибаясь. Эгле и Кунсайт, скорее всего, по привычке раскроют щиты. А потом будут поджимать губы и закатывать глаза, всем своим видом говоря, что дурь и блажь – пренебрегать магической защитой. По крайней мере, это избавило бы от необходимости тупо пялиться в полированное стекло и подозрительно коситься на Эгле, которая сновала за спиной, хмыкала и хмурилась. 

-Ну? – спросил Шаморон.

-Тебя от твоей же стражи можно отличить только по фибулам, - изрекла, наконец, Эгле.

- Ну и? – Шаморону, откровенно, было глубоко плевать, отличат его от стражи или нет, главное, чтобы эти садисты, называемые друзьями, не заставили "одеться, соответственно случаю и положению". Шаморон даже мысленно готовил аргументы против. Он сказал бы, что это не праздник, а ритуал, освященный веками. Что жертвоприношение Тьме требует сосредоточения и ясности ума, но никак не праздничности одеяния...

-   Ладно, сойдет, - изрекла Эгле. Аргументы пропали впустую, - Вот, - Эгле протянула Шаморону два серебряных запястья и с садистской улыбочкой напомнила, - Должен. 

Шаморон воздохнул и взял запястья. Вкусы вкусами, но обычаи требовали. Правое запястье было просто украшением, а вот левое несло священный знак Тьмы. Обычай требовал, чтобы на приносящем жертву были оба. 

Шаморон замкнул запястья и, чтобы не мешались, наполовину закрыл их рукавами. 

Это был  священный день Тьмы. День, когда Ей приносились жертвы, и у Нее просили милости.  

Длинная широкая улица, ведущая от дворца к храму Тьмы, была заполнена людьми. И из-за этого она, обычно широкая, сузилась настолько, что проехать по ней теперь могли только три лошади в ряд. Впрочем, больше и не требовалось.  

Люди теснились по сторонам, оставив посредине своеобразный коридор. По брусчатке шел, гордо подняв благородную голову, Альгьер. Шаморон сидел в селе, прямой и неподвижный, сложив руки на луку седла. В день Тьмы неуместно шумное шествие. Праздник Богини требует сосредоточения, чтобы все мысли были устремлены на обращение к Ней. И всадники ехали молча. 

Впереди – Шаморон на сером Альгьере, крытом черной попоной, расшитой серебряными звездами. Звезда мерцала во лбу коня, на перекрестье ремней. Справа на полшага позади ехал Кунсайт. Ветер выступал сильными ногами, косился на Альгьера, но, чувствуя настроение всадника, шел уверенно и спокойно. Слева ехала на темно-гнедом южном коньке Эгле.  

Шаморон не любил скоплений большого числа людей. Еще меньше он любил "работать на публику". К счастью, сейчас этого никто не требовал. Некстати пришла в голову и теперь вертелась там мысль, что легче всего человека убить именно в толпе. Эта мысль крутилась, как назойливый комар, досаждая все больше, и Шаморону очень хотелось хотя бы оглянуться, но было нельзя. 

Поворот, единственный на всем пути, и единственное место, где можно было бы обернуться, не нарушив строгого правила. Шаморон повернул Альгьера и немного придержал, чтобы не нарушить ровного строя, и оглянулся на Кунсайта… 

Хвала тому Богу, который на заре Мира вложил в человека инстинкт самосохранения!  

… Шаморон не увидел Кунсайта – он увидел только занесенную руку с остро отточенным лезвием. И успел понять, что лезвие предназначалось не ему… 

Железный квадрат с отточенными гранями просвистел в воздухе и упал в толпу, люди испуганно шарахнулись в стороны. Кунсайт и Шаморон поднимались с земли, и Шаморон быстро в полголоса объяснял Кунсайту, что произошло. 

-    Почему ты решил, что целились в меня? – проворчал Кунсайт.

-   Понял, - пожал плечами Шаморон и добавил с тихой злобой, - Вот вам и день Тьмы… 

Люди уже заполонили всю улицу, поняв, что произошло что-то поинтереснее жертвоприношения Тьме, рассказывали друг другу, что произошло, на ходу додумывая детали. Неприметные люди, подчинявшиеся почти незаметным приказам Эгле, прочесывали толпу. Кому-то выкручивали руки, слышались добродушные пожелания "убить на месте", " выпустить кишки", "набить морду" или "вырвать руки". 

Рассеянно кивая охраннику, объяснявшему то, что было и без него известно, Шаморон пробрался туда, где явно намечалась драка. 

Человека, лежавшего на земле с заломленными руками и уже не пытавшегося сопротивляться, Шаморон узнал сразу. Равно как и того, кто сидел на нем верхом, придерживая тому запястья и пытаясь их связать. Лежал неудавшийся убийца. Сидел тот самый парень, которого пытались пожертвовать Мороку. Шаморон вспомнил, что юношу звали Ксалтор. Похоже, он был здоров, только худ и бледен. И руки его не шибко слушались, то ли он волнения, но скорее просто еще не окрепли. 

Неприметные люди, беспрекословно подчинявшиеся Эгле, подняли с земли убийцу, связали и тихо увели.  

Ксалтор стоял и смотрел на Шаморона со странным выражением в глазах. Будь на его месте кто другой, Шаморон сказал бы спасибо и ушел, но этот мальчишка едва не погиб из-за него. И теперь сцепился с наемным убийцей, еще не окрепший после болезни. Надо было что-то сказать. 

-     Я спросил бы, как тебя зовут, - проговорил Шаморон, - но уже знаю, Ксалтор. Спасибо тебе, - он разомкнул запястье на правой руке и протянул юноше, - Спасибо, - он не хлопнул Ксалтора по плечу – просто коротко положил на плечо руку, – и обвел взглядом остальных людей, в глазах многих еще горело желание разорвать неудавшегося убийцу на части, - Спасибо вам всем. 

Подошла Эгле и протянула Шаморон оружие: тяжелый металлический квадрат с отточенными гранями. Им можно было колоть и резать, его можно было метать. И раны он наносил страшные. Эгле глянула в глаза Шаморону и произнесла, улыбаясь: "Этот заговорит".  

Потом была молитва Тьме. Шаморону, казалось, было плевать, что Кунсайта (да и его, наверное) чуть не убили. На самом деле просто он не мог не прийти в храм Тьмы сегодня. Не поблагодарить Властительницу.   

Эпилог 

Шаморон лежал в траве, закинув руки за голову, и рассматривал плывшие в синей вышине облака. 

-    Ты говорил, узнал, почему Зойсайт перессорился со всеми жрецами? – Кунсайт лежал рядом, теребя уши Ата и рассеянно жуя длинную травинку.

-    Говорил, - согласился Шаморон.

-    Ну?

-    Кризис переходного возраста или как там это называется. Узнал, что когда-то ты убил на дуэли Циозита, а я был секундантом, и взбесился. Объявил нас своими злейшими врагами, стал искать улики, чтобы потом картинно бросить в лицо вместе с перчаткой.

-    И все?

-   И все.

-    А морокопоклонники?

-Суд через неделю. В новолуние. Думаю, культ Морока будет долго зализывать раны.

-    Нечего покушаться на кого ни попадя! А вообще, мне кажется, потом нам надо будет защищать жрецов, а не нас от жрецов.

-    Людей слишком долго пугали Мороком. Теперь они будут рады швырнуть в него камень. А-а, слушай, ну его к дьяволу этого Морока, ничего о нем не хочу слышать!

-    Ладно. Скоро закат. Вернемся?

-    Зачем?

- Незачем. 

Садилось солнце, окрашивая лес во все оттенки огня и крови. Шаморон с Кунсайтом долго еще лежали в траве, разглядывая яркие звезды, и говорили обо всем, что приходило в голову… 

Время шло, текло своим чередом, по своим законам. Шаморон женился только потому, что Темносветию нужен был Наследник. Его сын перенял хорошо, если половину отцовской силы. Почему – догадывались многие, но только один Кунсайт был уверен. Сам Шаморон и знал и не верил в эту причину. Как бы то ни было, младший ребенок никогда не воспримет больше. 

У Кунсайта тоже родился сын. Слабый и болезненный. И теперь уже Шаморон был уверен – почему, а Кунсайт боялся в это поверить.

 Ксалтор стал учеником Кунсайта, проявив удивительные способности к магии Хаоса. Пройдет много лет и Ксалтор станет регентом при Наследнике… 

За стенами деревянного дома начиналась весна, когда Исгерд родила мальчика. У него были серые материнские глаза, и Айфос утверждала, что он – вылитая мать. Но Исгерд знала, что сын вырастет во всем похожим на отца.  

Когда придет время дать мальчику настоящее имя, она назовет его Асольвом. А когда Асольв попросит рассказать об отце, расскажет, что тот был воином и погиб, защищая ее... 

Конец 

28 марта 2003 г.