Bishoujo Senshi Sailormoon is the property of Naoko Takeuchi, Kodanshi Comics, and Toei Animation.  

Веда 

Темносветие

Часть  IV 

Я слеп, но я вижу тебя.

Я глух, но я слышу тебя.

Я не сплю, но я вижу сны.

Здесь нет моей вины.

Я нем, но ты слышишь меня.

И этим мы сильны.

… 

Ты видишь мою звезду.

Ты веришь, что я пойду.

Я слеп, я не вижу звезд.

Я пьян, но я помню свой пост.

Ты смотришь на Млечный Путь.

Я – ночь, а ты утра суть.

Я – сон, я – миф, а ты нет.

Я слеп, но я вижу свет. 

В.Цой   

 

1. Не время умирать

 

У Мораны-Смерти есть спутница. Верная и отважная Ауд. Она повсюду со своей госпожой и помогает Моране отыскивать тех, кто достоин умереть, чтобы переродиться вновь – в другом мире. Это ее видят с копьем-сулицей над полем брани, бьющейся за души со свирепыми пожирательницами падали лемниями, это Ауд стоит у постели умирающего с тонким кинжалом. У Мораны черный крылатый конь, свирепый боевой жеребец. У Ауд – мышастая кобыла с черным ремнем на спине, с черными, под цвет гривы, крыльями.  

Шаморон видел смерть, бывало – чувствовал ее взгляд, и каждый раз ему казалось, будто где-то рядом, отогнав лемний и служанку Морока – старуху с косой, чертило темно-серое крыло: еще не время.  

Высокая, похожая на колодец комната, стены которой от пола до потолка занимали книжные полки. Темного дерева стол со множеством ящиков и отделений. На тяжелой столешнице не было ничего, кроме набора чернильниц и перьев. Чернила вылили давно, зная, что они все ровно засохнут, а перья пришли в негодность за много лет. Пыли здесь не было – чьи-то старательные руки каждый день бережно стряхивали налет, чудом не задевая налета времени, едва уловимой ауры. Ауры того времени, когда кабинет был пуст. Время это увеличивалось год от года до сегодняшнего дня. До дня, когда, наконец, рука хозяина раскрыла тяжелую дверь, и лорд Кунсайт, испытывая странное волнение, сел за тяжелый стол. Впервые с того временя, когда поднялся из-за стола лорд Кунцит. Поднялся, чтобы больше никогда не сесть. 

Здесь, в этом доме, отделенном от столицы и высшего света сотнями миль, днями пути и суровым холодом Севера, провел большую часть своей жизни лорд Кунцит. Здесь, в этом кабинете, похожем на колодец, он работал, спасался от "высшего общества", от жизни Первого Лорда, которой должен был жить. Эта комната была частью него самого. Его миром. Его обителью.  

Кунцит никого никогда не пускал в свой кабинет. Только несколько человек имели право оказаться в комнате, полной книг, увидеть стол, на котором всегда царил идеальный порядок, не говоря о том, чтобы  пристроиться на широком подлокотнике кресла (а других сидений в кабинете не было) и через плечо Кунцита разглядывать, чем он занят. Такое могли себе позволить только трое: королева Металлия, знавшая его с детства и бывшая для него больше, чем просто госпожа; мать Кунцита Аймин, да еще одна Аймин – его дочь, бывавшая на Севере не в пример чаще брата. Да еще Кунсайт мог бы себе позволить такое поведение. Если бы однажды не вбил себе в голову, что ненавидит отца. Со временем эта дурь из него вылетела. Но, как оказалось – слишком поздно. 

Теперь Кунсайт сам сел в тяжелое кресло. Странное волнение пробежало по позвоночнику, когда он осторожно потянул один из ящиков. Не стыд перед отцом – какое-то едва заметное прикосновение померещилось. Как теплая рука, тронувшая плечо: "Вот ты и вернулся". 

Бумаг в столе было мало. Только то, что Кунцит сохранил – он сжег все бумаги, которые считал ненужными или опасными. Большую часть из того, что сообщали сохраненные бумаги, Кунсайт и сам знал. Меньшая – неизвестная ему часть – была перепиской отца. Кунцит, как оказалось, никогда не уничтожал писем. Все, что он получал, черновики ответов или письма, не отправленные по каким-то причинам – все это было аккуратно разложено по ящикам. Кунсайт наугад взял одну из стопок – всего несколько листков – и пробежал глазами по строкам черновика: "…при всем моем уважении к Вам, лорд Цезий, я считаю неоправданными и бессмысленными подобные меры. Кто бы ни был виновен, наказание должен понести он, а не те, кто, по стечению обстоятельств, могли бы  быть виновниками…". Кунсайт отложил пожелтевшие листки. Лорд Цезий когда-то хотел казнить юм-лесничих, всего около сотни, за то, что те, не сразу заметили пожар в одном из его лесов. Причиной пожара, как выяснилось, был поджог. Никто тогда не знал, что заставило Цезия отказаться от своих намерений и, ограничившись взысканием с недоглядевших юм, искать истинного виновника. Оказывается, причиной был Кунцит. В нем всегда было это северное отношение к жизни – каждая жизнь на счету, каждая драгоценна. Уверенность, которую поселил в его предках жестокий Север, крепко сидела и в потомке.  

Кунсайт быстро пересмотрел все ящики, располагавшиеся справа под столешницей – деловая переписка, письма, выдержанные в строгом официальном тоне. Кунсайт открыл верхний левый ящик, и первая же строчка, лежавшего сверху листа бросилась в глаза: "Здравствуй, друг мой!" – было написано незнакомым Кунсайту почерком. Удивленный, он вытащил лист и посмотрел на сургучную печать. Северо-Запад. Когда он еще не был частью Темносветия, но склонялся к этому.  

Человек, обращавшийся к Кунциту просто "друг мой" был сыном одного из древнейших родов Северо-Запада, залогом мира и дружбы между государствами. Добровольным заложником Темносветия.  

Кунсайт помнил северянина. Огромного роста, он был на четверть головы выше Кунцита (а даже сравняться с ним в росте немногим удавалось), широкоплечий, с сильным волевым лицом и удивительно живым проницательным взглядом, наделенный к тому же немалым остроумием.  

Кунсайт приподнял стопку писем – под ней лежала еще одна такая же, отделенная листом с указанием года. Кунцит нигде не терпел беспорядка. Кунсайт закрыл ящик и открыл следующий. 

Немногие письма, обращенные к его матери, леди Име ан-Хаос. Со странным смешанным чувством Кунсайт пробежал глазами по строчкам. Витиеватый почерк матери; строгий, лишенный каких бы то ни было украшений и завитушек – отца. Она упрекала мужа в невнимании к ней, к детям, в бессердечии. Кунцит отвечал сурово и сжато, напоминая, что он не только ее муж, но и Первый Лорд королевства, советовал ей почаще вспоминать о своих обязанностях. Только такого Кунцита – холодного, жестокого, не терпящего возражений – Кунсайт знал почти до пятнадцати лет. Только таким всегда описывала его детям леди Има. 

Кунсайт аккуратно сложил письма на место и открыл следующий ящик. Толстая пачка, аккуратно перевязанная лентой, хотя обычно Кунцит так не делал. Только его письма и даже не черновики. Кунсайт вытащил их из ящика и заметил в глубине еще такую же пачку. Лежавший сверху лист дорогой белой бумаги с темно-синим обрезом были исписан четким и ровным, строгим женским почерком. Кунсайту понадобилось прочитать роспись, чтобы понять, кто это писал. Металлия – стояло внизу короткого послания. Просто Металлия. Без титулов, без печати, перстень был приложен только к сургучу. Под подписью стояла странная, какая-то зло-ироничная  приписка: Хвала Тьме, я еще помню свое имя.  

Незачем врать: Кунсайту хотелось прочитать это письмо, но…  

…Шаморон. Сын Металлии. Его друг. Почти брат. "Это касается его – не меня", - решил Кунсайт, убирая письма Металлии обратно в ящик. 

Кунсайт долго смотрел на аккуратные стопки писем отца, видневшиеся из приоткрытых ящиков. Потом он не смог бы сказать, что за мысли тогда проносились в его голове. Только, в конце концов, он аккуратно сложил все, как было, и закрыл ящики. Кажется, я еще не готов это прочесть.  

Невозмутимые мохноногие кони ступали неподкованными копытами по утоптанной снежной дороге. Рядом шел, без труда поспевая и не переходя на бег, огромный пес, покрытый густой зимней шерстью. Он не устал и не свесил язык, хотя пробежал немало. Только жесткие усы заиндевели от дыхания. Всадники переговаривались в полголоса, насколько то было возможно: людей на дороге было много, и каждый почтительно кланялся. Не отвечать всадники не могли. А потому через слово поворачивались и кивали людям. 

Оба были одеты так, как требовал суровый Север: кожаные штаны, меховые сапоги, куртки на густом теплом меху, шапки и теплые плащи.  

- …я никогда раньше не думал, что когда-нибудь вернусь сюда, а уж тем более – полноправным хозяином, - говорил один из них: рослый мужчина, казавшийся южанином из-за смуглой кожи. Но глаза у него были северные – холодные и льдистые.

-   Но ты вернулся. И я этому рад, - ответил ему второй, у которого непокорные черные волосы выбивались из-под шапки, и черные глаза внимательно глядели из-под заиндевелых ресниц.  

Мороз стоял нешуточный. Как говорили местные: "Плевок на лету мерзнет". 

Потому всадники ехали шагом. На таком морозе ветер, как бьющий по лицу кнут. Ветерок был – он шевелил густой теплый мех, трогал гривы фыркающих коней. Скачка умножит ветер, швырнет в лицо горсти ледяных игл. Мохноногие же кони мороза не боялись, в их густом мехе тонула рука, и не рвались вскачь.

 

Когда друзья добрались до дома, сняли меховую одежду и, бесшумно ступая по сшитому из шкур ковру, прошли из неосвещенного коридора в комнату, полную красноватых бликов и мягкого каминного тепла, стало видно, что одеты оба просто. Обманчивая простота. 

Стоило взглянуть на осанку воинов, за плечами которых сами собой чудились мечи, на спокойный взгляд людей, уверенных в своей силе, на походку тех, кто привык, чтобы перед ними расступались, чтобы понять – это не знатные воины севера и не вассалы тех, кто стоит у власти. Эти – сами себе хозяева.  

-   Я нашел в кабинете отца письма твоей матери, - сразу начал Кунсайт, - Думаю, тебе лучше забрать их. 

Шаморон посмотрел на друга и кивнул: "Ладно, когда соберусь обратно".  

- Шаморон, - вздохнул Кунсайт, - я не читал писем твоей матери…

-   Я тебе верю.

-Подожди. Там сверху лежал лист, и я, собственно, только подпись прочел, но под ней стояла приписка: "Хвала Богам, я еще помню свое имя"…

-    Вот ты о чем… Ладно… Помнишь, последние годы – после рождения Эндимиона – она медленно сходила с ума. Но как-то странно, как будто припадкам. Причем, припадки длились несколько часов, а перерывы между ними – неделями, - Шаморон  замолчал, посмотрел в огонь и продолжил, - Потом припадки стали чаще и длиннее. Но странно то, что она прекрасно помнила, что делала в состоянии помешательства, помнила, сознавала, но сделать ничего не могла, - Шаморон снова замолчал, и заговорил медленнее, подбирая слова. Ему было очень нелегко вспоминать все это, - потом начались провалы в памяти. А это письмо… Если я правильно понял, то это ее последнее письмо. Потом она умерла.

-   Извини, - сказал Кунсайт. Он не знал, что еще можно было сказать. 

Они молчали какое-то время. Никто просто не знал, о чем можно было сейчас говорить. Но, в конце концов, на то и есть друзья, чтобы верить им, говорить все, что не скажешь никому больше. Чтобы в такие вот минуты говорить о чем-то – о чем угодно, лишь бы этот разговор увел подальше от грусти, от давно пережитой, но все еще не прошедшей до конца боли. 

-Так что в столице? – спросил Кунсайт.

-Да ничего особенного, - ответил Шаморон, откидывая голову на спинку и разглядывая потолок, - Вернулась экспедиция – та из-за которой, помнишь, было столько споров – привезли образцы, результаты. Джедайт, - Шаморон усмехнулся, - носится с ними, как курица с яйцом. Знаешь, украл у Зойсайта Таля и посадил за работу. Тот отбивался, что он больше по технике, но Джедайт и слушать не стал.

-   И как успехи? – Кунсайт тихо усмехнулся, представив впавшего в ажиотаж Джедайта. В таком состоянии тот не замечал ничего вокруг.

- Через две недели должны отчитаться. Джедайт ничего толком не говорит, только сыплет научными терминами, да восторгается образцами.

-   Быстро же вернулась экспедиция…

-Да, из-за атмосферы. Она похожа на земную, но не настолько, чтобы можно было обходиться без защиты. Содержит некоторые газы, не слишком благотворно влияющие на организм. Правда, это не препятствие для изучения…

- Респираторы?

- Скорее кислородные баллоны. Таль уже отдал на рассмотрение проект специального устройства. Нечто среднее между респиратором и кислородной маской: фильтрует воздух, задерживая вредные газы, и содержит запас кислорода. Причем по размеру не намного больше обычного респиратора.

-А конструкция?

-   Честно говоря, я так до конца в деталях и не разобрался. Сам знаешь, какой из меня инженер, - Шаморон криво усмехнулся.

-   В общем-то, никакой.

-   Вот-вот. Во всяком случае, этот "респиратор" не просто набор фильтров. То есть, фильтры там, конечно, есть, но не только они: респиратор рассчитан на экстремальные условия работы. В нем все, от защиты от повреждений, до автоматического регулирования подачи кислорода и фильтрации воздуха.

-   И зачем такие сложности в респираторе? – скептически поинтересовался Кунсайт.

-   Честно говоря, не понимаю. По-моему, Таль просто засиделся без работы, вот и вымещает накопившуюся энергию.  

Правду сказать, Талю было, от чего затосковать. С момента, когда Зойсайт привел его Темносветие, ученый практически ничего не сделал. Сначала его, слабого здоровьем, с трудом переносящего последствия первого в жизни портала, определили в клинику. По выздоровлении, Таль попал в руки Зойсайта, который почти не отпускал его от себя. В конце концов, Таля отвоевал Джедайт, по образцам, которые Таль захватил во время поспешного бегства, понявший, что в руки ему попал, по меньшей мере, очень талантливый ученый. Таль искренне радовался, что наконец-то сможет снова работать, но и тут ему не повезло. Демоны и юмы то ли не доверяли человеку из другого мира, то ли сомневались в его знаниях, то ли опасались, что с Талем что-то случится – боялись начальственного гнева. Бледный, веснушчатый с прозрачной кожей Таль производил впечатление болезненного слабого создания. В общем, понятно, почему Таль, дорвавшись до любимого дела, работал как одержимый, подчас забывая о цели своей работы. Потому респиратор получился чересчур сложным – это был, по сути, не респиратор, а демонстрация возможностей. Энергия слишком долго копилась в нем и, получив выход на волю, грозила смести все на своем пути.  

-   Ладно, Таль Талем, а ты как? – разговор сворачивал не совсем в то русло, куда хотел его направить Кунсайт, - И не вздумай отмалчиваться!

-   Да какие у меня дела? – пренебрежительно махнул рукой Шаморон. При этом на его лице было написано: "Ну, да. И ничего-то ты обо мне не знаешь? Ври кому другому", - Потом, никаких дел, кроме служебных у меня в последнее время просто нет.

-   Ну, да. Как всегда, - усмехнулся Кунсайт: "Знаю тебя как облупленного. Опять молчишь. Недоговариваешь". И вдруг резко и уверенно, так что Шаморон едва не вздрогнул, - Ты мне не доверяешь.

-Нет, почему же? – недобрый резкий прищур, ставший уже привычным, - Черт, - Шаморон опустил голову и молчал какое-то время, - Прости, - открытый взгляд – прямо в глаза. И резко – в сторону, снова опустив голову. Кунсайт знал этот взгляд еще с детства.

-Да ладно, чего уж там, - Кунсайт откинул голову, глядя в потолок, - Может, ты и прав.

-   Да нет, не прав, - быстро перебил Шаморон, - просто…

-   От того, что тебя пытаются убить, разговорчивее не становишься, - угадал Кунсайт.

-   Да.

-   Расскажи, легче станет.

-   Зато тебе тяжелее. Да ты и так все знаешь.

-Тогда тем более рассказывай. А то домолчишься до паранойи.

-Ладно. 

 Шаморона снова пытались убить, на этот раз тонким, похожим на шпильку ножом. Нож этот, как и предыдущий, проходил сквозь магический щит, будто его и не было. 

-   Вот, значит, как, - сказал Кунсайт, дослушав, - А почему ножи пробивают щиты, ты знаешь?

-Первый проверить не успели – если какие-то особые свойства у него и были, он их потерял за несколько дней. Толковый маг накладывал заклятье. А второй проверили сразу. Он расплавляет щит. 

Какое-то время Кунсайт сидел, глядя в камин. Потом произнес: "Немного магов найдется в королевстве, способных наложить такое заклинание. Расплавить щит – это не металл плавить". 

Шаморон молчал, понимая, что Кунсайт хочет что-то сказать. Что-то, что не слишком хотелось говорить. 

- Когда-то, - сказал он, - это было любимым приемом Зойсайта.

-   Я знаю, - ответил Шаморон, - Я тоже об этом думал. Только, знаешь, это было бы слишком просто. Зойсайт – первый на кого все подумали. Он слишком хитер, чтобы так просто попасться.

-   Может, на это он и рассчитывал. Слишком хитер, чтобы так попасться, значит, на него подумают, а потом отметут как "слишком хитрого".

- Может быть. А тут еще и Эгле "проснулась"… Но с какой стати ему пытаться меня убивать? Власть – глупо. Если умру я, мое место займешь сначала ты, потом Нефрит, потом, скорее всего, Джедайт. А уж потом кандидатом станет Зойсайт. За время, необходимое, чтобы убить нас всех, убийцу можно раскрыть несколько раз. Да и не стал бы он действовать так "топорно". Ножи, подсыльные убийцы, не говорящие ничего. Ножи, с такими явными отпечатками магии Огня. Меньше всего это напоминает заговор. Скорее месть…

-Месть?

-   Ну да. Месть с этаким налетом романтики и доблести. Открытые попытки убить. Честь и воинский долг, веление сердца и так далее. Наверняка, попади в меня один из ножей, мне бы перед смертью открыли имя заговорщика. Нет, это именно какая-то картинная месть…

?   Или предупреждение… - задумчиво проговорил Кунсайт, - Но предупреждение резкое и безжалостное. Повезло – понял. Не повезло – и понять ничего не успел. Расчет на то, что ты или поймешь – что-то не так сделал, и изменишь мнение из страха за жизнь. Или просто перестанешь быть кому-то помехой.

?   Но никто не сказал, что я делаю не так, - Шаморон сдвинул брови.

?   Чтобы ты, поняв, кто пытается тебя убить, быстренько перебил их? – парировал Кунсайт, - Нет, в том то и дело. Предупреждение для умного человека – сам поймешь, кому не угодил.

?   Ну ты загнул! Да я с момента появлений успел стольким насолить: от балованных фаворитов Берилл до аристократов, метивших во власть и жрецов морокопоклонников…

Шаморон застыл, не договорив. Жрецы. Ни у аристократов, ни у фаворитов не хватило бы наглости так себя вести. Благо сил одного Шаморона было достаточно, чтобы искоренить любой из родов, кроме разве что Четырех Сильнейших. Да и не в правилах аристократии так бороться за свои идеалы. Дли них главное, чтобы никто не оспаривал их знатность и значимость, почет и дали бы возможность с апломбом рассуждать о высших материях на светских приемах. Это Четыре Сильнейших рода – неизменные уже тысячелетия – могли ставить на кон все во имя своих убеждений. Только они и жрецы.  

В Темносветии чтили многих Богов. Самыми могущественными были Тьма, Свет, Тень, Морана и Тишина. И с недавних пор – Морок. И если Божественных Сестер и Света чтили и уважали все, то культ Морока держался на страхе.  

Морок всегда был символом искушения властью и силой. С ним боролись всегда, но даже Металлия не выступала против Морока открыто. Шаморон же, отвыкнув бояться кого бы то ни было, вернувшись, прогнал из дворца всех жрецов Морока, а роскошный алтарь, сооруженный во дворце, велел целиком перенести в Его храм. Это был вызов: "Я не боюсь ни Тебя, ни Твоих служителей, Морок. Смотри: я даже не стану разбивать Твой алтарь, потому что ты и без этого не сможешь меня одолеть. Ни разу еще не было, чтобы Боги Своими руками карали людей. Если Ты это сделаешь – это будет уроком мне. А Твоих прислужников я не боюсь". 

Жрецы Морока были в ярости, но сделать ничего не могли – только проклинать хранимого Тенью еретика.  

Мейра, узнав о поступке Шаморона, лукаво прищурилась и сказала: "Тень, верно, рассмеялась сегодня в лицо Мороку. И даже Тьма не могла бы ее приструнить". 

И вот теперь жрецы Морока, не надеясь на Чудо своего Властелина, начали мстить. Или предупреждать. Но от этого мало что менялось. 

-    Скорее, это предупреждение. Если бы они хотели меня убить, они бы это сделали.

-     Не знаю, - ответил Кунсайт, - жрецы Морока – это не воины Мораны. Они больше грозятся, чем убивают. Культ Морока держится угрозами. Культ Мораны – страхом перед неизбежным. Помнишь поговорку: тот, чья смерть нужна Моране, уже мертв. Это моранопоклонники, если хотят убить – делают это сразу.

-     Считаешь, у морокопоклонников просто не хватило квалификации, чтобы отправить меня к прародителям?

-   Не смейся. Но, в общем, ты прав. Искать убийц надо среди тех, кто молится Мороку. Может быть, это даже не жрецы, а какие-нибудь фанатики.

-   Но в любом случае, искать их нужно среди морокопоклонников. И искать в столице. Потому что убийцы точно знали, где и когда меня найти. Это не провинциальная секта, фанатичная, но бессильная.

-     Скорее всего. Что ж, теперь, по крайней мере, известно, кого искать.

- Ага. Ты когда собираешься возвращаться? – Шаморон резко сменил тему. Они уже выяснили все, что  могли выяснить, сидя за сотни миль от столицы. А мусолить исчерпанную тему, Шаморон считал бессмысленным.

-   Когда здесь наступит весна. То есть не раньше апреля. А в чем дело? – Кунсайт, в общем, тоже не хотел переливать из пустого в порожнее.

- Да, ерунда. Хотел попросить у тебя лошадь. Уголь ушиб ногу, конюхи недоглядели, и он захромал. Сам знаешь, я без лошади как без рук. Точнее, без ног.

-Ладно, - Кунсайту не слишком понравился такой резкий уход  в сторону, -  Только по-моему, и без моих лошадей их в королевской конюшне полно…

-Полно-то, полно, только сам посуди, зачем мне изнеженный конек, с которого всю жизнь слизывали пылинки? Да еще такой, который ничего кроме ипподрома никогда не видел? Мне без надобности лошадь, шарахающаяся от каждой тени и за полдня свешивающая язык.

-   А охотничьи лошади?

-Слишком горячие. Чуть что – несутся сломя голову.

 

Шаморон, конечно, наговаривал на лошадей королевских конюшен. При Берилл конюшенный приказ разросся и расцвел. Но это были именно элитные скакуны, непривычные к долгим поездкам. Шаморон не слишком любил заносчивую гордость, присущую породистым лошадям и их привычку обгонять все, что движется впереди. Да и ему не слишком хотелось доверять кому-то постороннему выбор лошади. Просто, правильно подобрав лошадь, или вовремя подмешав ей что-нибудь в еду, можно запросто отправить всадника на тот свет. Не копытами, так ножом, вовремя подставленным падающему. Смерти Шаморон боялся мало – ровно столько, сколько боится ее любой человек – ему не чудилась за каждым углом Старуха или Ауд. Просто умирать не хотелось.  

И еще не хотелось больше говорить о делах. О чем Шаморон и заявил Кунсайту: "Не видели друг друга, Боги знают, сколько, мне через два дня возвращаться в столицу, а тратим время на разговоры о том, что оба прекрасно знаем. Не глупо ли?". 

Друзья встретились после того, как больше месяца не могли даже поговорить. Кунсайт пропадал на севере. Шаморон в столице. Дел у обоих было по горло, и они от этих дел порядком устали. А потому приятно было сидеть у камина и разговаривать, не думая о государственных делах. И оба удивлялись тому, что еще не разучились забывать о титулах и должностях, что могли поговорить не король с первым лордом, а просто Шаморон с Кунсайтом. Шаморон рассказывал одну из немногих веселых историй, приключившихся с ним за годы странствий: 

-   …и представь картину: просыпаюсь, а рядом, как ни в чем не бывало, лежит волк и жует то, что осталось от моего хлеба. Потом, правда, оказалось, что волк был ручной и просто сбежал от хозяев. Он так и шел за мной до самой деревни. А лошадь я потом так и не поймал – испугалась, убежала. 

Кунсайт посмеивался, слушая друга. 

-   Нет, на самом деле все было смешнее, просто я не сумею так рассказать, - Шаморон махнул рукой. Он, и правда, не умел рассказывать смешно. 

Потрескивали в камине дрова, огонь бросал отблески на деревянные стены, пол, устланный мягким ковром из шкур, людей, сидевших в уютных креслах, на волкодава, лежавшего у их ног. Тихая идиллия.  

Идиллии тоже бывают разные: когда сидят рядом двое влюбленных, хочется уйти и не мешать им, а когда, как сейчас, встретились двое друзей, хочется сесть радом с ними у камина и послушать неспешный разговор, слушая треск дров в очаге и чуть слышное сопение пса, претворяющегося, что спит. Было здесь то особенное тепло, которое бывает, только когда встречаются истинные друзья, которые не братья только потому, что родились в разных семьях. И правда, будь Шаморон и Кунсайт чуть менее несхожи – будь один не таким смуглым, а второй не таким черноволосым, никто бы не усомнился, что встретились после долгой разлуки под крышей отчего дома два брата. И души предков с одобрением смотрят на потомков. 

Души, и правда, смотрели на одного из них – на Кунсайта, впервые за столько лет вернувшегося в родной дом. Дом, выстроенный на севере Темносветия, когда оно еще так не называлось, а прапрадед деда Кунсайта был мальчишкой и деревянным мечом разил соломенное чучело, мечтая о будущих подвигах.  

Дом выстроили умелые добрые руки. Выстроили из сосновых бревен, потому что строить каменный дом там, где холодное лето длится, от силы, месяца два – безумие. Мигом превратится в ледышку и он сам, и те, кто в нем. Не поможет и огонь. А этот дом стоял уже не одно тысячелетие, не нажил ни гнили, ни трещин, ни коварного жучка. И теперь, наверное, радовался возвращению потомка тех, кто его выстроил. Вернулся хозяин. Вернулся, и был безмерно рад, найдя свой дом таким, каким помнил его, хотя был здесь еще юношей всего раз или два.  

Северяне – народ, не любящий перемен. Любые другие разбежались бы, бросив и дом и людей своего лорда на произвол судьбы, потому что он не был здесь уже столько, что его уже мало кто помнил. Или сделали бы это еще раньше – когда Кунцит впервые впал в немилость короля-регента Реюса. Нет, здесь помнили еще прадедов Кунсайта, помнили, как те защищали немногочисленные в те времена дворы от всякого, кто хотел поживиться чужим добром. А потому, когда Кунсайт въехал во двор на невозмутимой мохнатой лошади (верного Ветра он оставил в столице), к воротам высыпали все: и рабы-юмы, и вольные, отличавшиеся от первых только тем, что не были собственностью хозяина. И из толпы бросилась к стремени – Кунсайт не успел спешиться – старуха, воскликнув: "Лорд Кунцит!". Ревнивый Ат не тронул старую рабыню. Кунсайт спрыгнул наземь, поднял ее с колен и сказал: "Ты немного ошиблась, бабушка, - и поднял голову, обращаясь уже ко всем, - Я – Кунсайт".

 

Друзья разговаривали, покачивая в руках кружки с горячим ароматным питьем, смеялись, щурились, глядя в теплый огонь. Огромный пес лежал и почти дремал, и лишь когда люди особенно громко смеялись, поднимал уши и приоткрывал влажный карий глаз. А за стенами пела пурга. 

И в этот зимний вечер у камина, Шаморон почувствовал, что не может больше молчать. И Кунсайт, ошеломленный, слушал исповедь своего друга, когда тот рассказал ему то сокровенное, что не рассказал бы больше никому.  

Исгерд. Бой на берегу. И кровавый орел, почти запустивший когти ему в спину…

 -     А что было дальше? – осторожно спросил Кунсайт, когда Шаморон внезапно замолчал.   

Шаморон отрывисто вздохнул и сказал: 

-   Дальше… я потерял сознание прежде, чем успел открыться телепорт. А очнулся я через неделю. Уж не знаю, зачем меня хранила судьба, но мир, в который меня швырнуло, оказался почти необитаем. Там жил только один человек. Сильный маг, бывший оборотень. Он вылечил меня. И знаешь, Кунсайт, однажды, когда я уже выздоравливал, мне почему-то снова стало хуже. И когда он отпаивал меня каким-то настоем, что-то говорил, я не помню, что, когда буквально вытаскивал меня с того света, я почему-то подумал, что таким мог бы быть мой старший брат… 

От этих слов Кунсайту стало не по себе. Старший брат Шаморона умер, едва родившись. Это было за три года до появления на свет самого Шаморона. Их мать – Металлия – изящная красавица, несмотря на рождение сыновей сохранившая до конца жизни девичью гибкость и изящество, была узкобедрой, от чего в ранней молодости походила на хрупкого длинноволосого юношу.  

Ее первый сын умер, едва родившись, чудом не убив ее саму. Все говорили тогда, что в Темносветии не будет наследника, потому что вторые-то роды точно убьют королеву. Но Шаморон родился три года спустя, страшной зимней ночью. Тогда Морана, видно, сохранила жизни обоих. Все увидели в этом милость Богов.  

И все ужаснулись, когда Металлия назвала сына Шамороном. Так должны были звать ее первого сына. Воин Смерти. Воин Мораны. Хранимый Великой Богиней. Мало об этом кто знал, но только один человек не отговаривал Металлию дать сыну такое имя – Кунцит. Он один не испугался, что мальчик будет носить имя умершего брата и, напротив, сказал тогда: это имя будет хранить его, как дух брата.  

Много лет Шаморон не разговаривал ни с кем о своем брате, а вот теперь: "Я подумал, что таким мог бы быть мой старший брат…". 

-      Таким мог бы быть мой старший брат, если бы дожил до этого времени.

-    Он был так похож? – проворчал Кунсайт. Ему было не по себе. Как будто в комнате вдруг появился кто-то третий.

-     Не знаю, как описать это сходство. Он же разъединенный оборотень. Знаешь, какие у них глаза – сплошная радужка, белка почти не видно. Потом волосы цвета темной волчьей шерсти. Но лицо. Сходство невероятное. Такого просто не бывает. Если поставить радом меня, его и Эндимиона, любой сказал бы, что мы братья, а Эндимион – так, приблудился.

-     А сколько ему было лет? – негромко спросил Кунсайт, уже зная ответ. По-крайней мере ему так казалось. Редко, невероятно редко перерождаются умершие в той же Плоскости Спирали, в которой они умерли. Но такое бывает.

-     Не знаю, - ответил Шаморон.

- Как? – Кунсайт озадаченно воззрился на друга. Как так – не знает?

-     Вот так, - вздохнул Шаморон, - Я спрашивал, но он сказал, что сам уже не помнит. Знаешь, если человек много путешествовал по мирам, переходил из одного временного пояса в другой, он перестает воспринимать время. Он живет, стареет, но не может сказать, сколько ему лет – сколько лет прошло в его родном мире. Вот так и он. Был оборотнем, а у них и своего мира-то нет. Потом отказался от оборотничества, чтобы стать магом. Он мало об этом говорил, но насколько я понял, кто-то предложил ему стать человеком и совершенствоваться в магии. И он согласился. В общем, он не помнит уже, сколько ему лет. Внешне – он вряд ли старше нас с тобой. Но по тому, что он рассказывал, я понял, что он старше. И намного, - Шаморон помолчал, вспоминая, - Когда я до конца поправился, он дал мне боккен и велел нападать. Мы долго сражались, я даже не смог его коснуться. И так во всем… А знаешь, когда мне нужно было уходить – уже в Темносветие, потому что его мир находился на том перекрестке, откуда можно попасть куда угодно – я понял, что уходить не хочу. Впервые за триста лет я настолько привязался к человеку, что не мог уйти… 

 

Он не мог, не хотел уходить. И тогда Волк положил ему на плечо тяжелую руку со шрамом на запястье и сказал: 

"Если должен – иди. Всегда есть что-то, что выше нашей воли, наших желаний и мыслей. Так что иди. И знай, что мы еще увидимся, брат".

"Прощай, брат", - сказал он и ушел. С кровью вырвав из души еще одного человека, ради которого готов был бросить все. Думал, что вырвал. Потому что побратимство, пусть и на словах, не вырвать никогда. 

 

-    А Исгерд? – спросил Кунсайт.

-    Исгерд… Она умерла. Люди с трудом переносят первый телепорт. А она была ранена. И я даже не знаю, куда вышвырнул ее тогда, - надо было очень хорошо знать Шаморона, чтобы заметить, как он едва слышно вздохнул и прикрыл глаза на мгновение дольше, чем если бы просто моргнул.

-   А если она жива? – Кунсайт в который раз уже подумал, до чего Шаморон привык справляться с болью один. Молча, никому ничего не говоря, чтобы его боль вдруг не стала еще чьей-то.

-     И что? – Шаморон поднял голову и, прищурившись, посмотрел в камин куда-то поверх пламени. – Даже если случилось чудо и она выжила, я не найду ее. Сколько есть миров, в которые можно было открыть оттуда телепорт, а сколько тех, о которых мы не знаем? Годы и годы уйдут на поиски. Тем более, искать ее я должен сам…

-    Именно сам?

-     А кому я это доверю?! И кто пойдет искать "не знаю, кого, не знаю, где"?..

-     А сам?

-     Хватит, - Шаморон медленно положил ладонь на подлокотник, - я не для того возвращался, чтобы уйти снова неведомо куда. Это только на словах просто: пойти и найти. Годы, миры, и смерть за плечом – а здесь люди, за которых я в ответе. Хочу того или нет, любят меня или ненавидят, я в ответе за них.

-     Так. Все так, - Кунсайт смотрел на друга и видел, почти чувствовал его боль.  

Только как бы больно ни было, Шаморон никогда в этом не признается. Потому он и рассуждает сейчас так холодно и ровно, чтобы никто случайно не разглядел его тоску. Он всегда был таким: пусть лучше считают бездушным отморозком, чем знают мои слабости. Так оно и было. Никого не любит, ни от кого не зависит. Холодный и твердый, как выглаженная морем скала. И сейчас любой, кто услышал бы его слова, наверняка обвинил бы Шаморона в бездушии.  

Как рассказывал он об Исгерд минуту назад – не сказал ни слова лишнего, но   в каждом негромком слове была любовь. А теперь – я не буду ее искать. А все потому, что минуту назад говорил тот Шаморон, которого в Темносветии знал только Кунсайт, да еще Эгле. А теперь сидел в кресле и глядел в огонь тот Шаморон, которого знали все. Казавшийся живым, но равнодушный ко всему, что не касалось государственных дел, для которого расчет всегда брал верх над эмоциями. 

Шаморон сидел, глядя в огонь, и не видел пламени – его мысли были далеко.

Солнце уползало за горизонт, окрашивая лес во все оттенки огня и крови. Двое людей и огромный волк, бывший частью одного из них, сидели на поляне у подножия вековой сосны. 

"…когда-то я был уверен во всем – что делать, чему следовать. А теперь не знаю. Мне кажется иногда, все мои идеалы – пустой звук. И надо стирать их из памяти, и начинать жизнь заново".

"Спина не болит? – ворчливо осведомился второй и, получив недоуменный взгляд, добавил, - А голова? А то, думаю, у тебя жар".

"Нет у меня жара", - проворчал Шаморон и подобрал вытянутые ноги. Спина заныла, и их пришлось снова вытянуть.

"Запомни, парень, что если что-то становится идеалом хотя бы для одного человека, да и просто разумного существа, оно уже не пустой звук. А раз ты со своими идеалами умудрился дожить до возраста, когда задумываются об их ценности, значит, твои идеалы чего-нибудь да стоят. А раз уж ты сумел с ними промотаться столько лет по мирам, при этом выжил, нажил смертельных врагов и друзей, которые готовы были за тебя умереть, значит, твои идеалы – идеалы человека, а не говорящей обезьяны. А что лезут в голову подобные мысли… Знаешь, они ко всем лезут, кто вернулся в Того света".

"Не называй меня "парень". Уж не на столько ты старше", - ответил Шаморон. Спорить с Волком на темы идеалов и смысла жизни он не умел. Тем более, сейчас спорить и не хотелось.

"Знаешь, - доверительно поведал Волк, - когда ты валялся больной, неподвижный и замотанный по уши, я тебя и малышом называл. И ты не возмущался".

"Не до того было", - буркнул Шаморон, чувствуя, что краснеет – впервые за много лет. Вообще впервые за много лет он встретил человека, которому не стыдился пожаловаться на боль, перед которым не стыдился покраснеть за сказанную глупость. Да и глупости он снова начал говорить, когда после многих лет встретил Волка, которому почему-то безоговорочно верил и с которым хотел говорить – безразлично о чем, просто говорить. Может, потому, что этот Волк вытащил его с Того света.

"Пошли-ка домой", - сказал Волк, поднимаясь с земли и помогая подняться Шаморону – тот еще не до конца оправился. 

Они шли через лес, и Волк думал о том, что вот так, как об этом человеке, упорно не называющем своего настоящего имени, он последний раз заботился о своем младшем брате. Волчонке, не увернувшемся от стрелы с серебряным наконечником. Мальчишка-волчонок, он погиб, когда Волк еще был оборотнем и не думал даже, чтобы разъединиться.