Bishoujo Senshi Sailormoon is the property of Naoko Takeuchi, Kodanshi Comics, and Toei Animation.

Урава

Встреча выпускников

— Металлия, мальчики! Мальчики, Металлия...

Ящерка Кат и Злобский Мурчик,
«Конец тысячелетия»

— Я вхожу — полказармы л-лежит! Я выхожу — у меня в-вся казарма лежит!
— Постой-постой, Гематит, какая казарма? Ты же рассказывал, как тебе лекцию хотели сорвать...
— Да! Л-лекция!
— Оставь выпивку, родной, Гематит интересно говорит...
— Про что?
— Про то, как ему хотели сорвать лекцию...
— Лекцию? Он что, преподавал у нас в училище? Позвольте...
— А, аккуратнее надо!
— Я прошу прощения... Гематит! Гематит! Ты преподавал в нашем училище?
— ... и я ему говорю — голодранец! Ты у меня будешь свечку держать и сказку рассказывать!
— ... опять он про казарму...
— Он путается!
— Гематит! Ты действительно преподавал в нашем училище? Однако он не слышит...
— Да брось, о чём ты говоришь...
— ... заслали, знаешь... под хвост кое-кому...
— Кр-ровь и гной! Сейчас всё объясню... А... Друг! Дай обниму, сто лет тебя не видел...
Выпускник высшего командного училища Мёркборгского военного округа капитан внутренних войск Гематит по прозвищу Болячка несколько переборщил с выпивкой и в силу указанного обстоятельства затруднялся с выбором одной из множества реплик, что копошились и пихались в его голове не хуже сельских бабок на толкучем. Врут, будто у пьяного что на языке, то и на уме. Наоборот, прошу покорнейше простить. Не родился человек с таким быстрым языком, и не родится, допрежь всесильная наука не прольёт свет на тайны бытия, сопряжённые, сопряжённые, с устройством снастей речевых, кои с достойным лучшего применения упорством упираются, сопротивляются изучению всепроницающим умом учёных служителей славного Тёмного королевства. Не родился, нет.
— Дорогая, неужели тебе это интересно?
— Что именно, милочка? Слушать, как в очередной раз кто-то приделал ноги сейфу, который по ошибке вверили нашему одноклассничку?
Сложно артикулированный вдох-выдох, сопряжённый, сопряжённый с медленным вскидыванием головы и закатыванием огромных невыразительных глаз.
— Или наслаждаться очередным описанием дружеской попойки, сопряжённой с циничным пренебрежением служебными обязанностями, растратой казённых денег и разнузданным мужеложством?
Слабый писклявый стон на вдохе и изломанные нарисованные брови.
— Ну как ты так можешь!
— А ты знаешь, в определённых кругах это даже модно! По крайней мере, на некоторых великосветских вечеринках...
— Я вижу, тебе нечем больше заняться, как только шокировать меня своими вечными гадостями! И ещё эти вечные модные словечки!
Резкий разворот всем корпусом с демонстрацией холёной обнажённой спины и отработанная молниеносная улыбка в адрес соседа.

Гематит прямой наводкой метнул содержимое стопки в глотку. Тяжёлая глушь простёрлась в по-армейски стриженой голове; утомляло мельтешение расхристанных штатских тряпок, скроенных как попало лиц, неуставных причёсок. Один, совсем один.
— Ребята! Мужики!!
Притихли... все? Четверо-пятеро, не больше. Те, у стойки, трещат. Эти вообще.
— Господа!!! Господа-к-кур-рсанты, кр-ровь и гной!!!
Гомон? Плевать.
— Как это? Получилось?! — кулаки в стол, выпрямиться. — Для того ли мы все... все как один! учились — готовились — служить — драться — умирать! — чтобы теперь?
Почти тихо — двое обменялись парой слов. Охрана. Куплены до кишок, а ведь тоже свой брат, военный.
— Где наши наставники? Где школа? Что стало с нашей подготовкой? С долгом перед стр-раной! Чтобы всем завладели... эти пёсьи торгаши? И мы платим им за выпивку!
— О, а ты бы на халяву хотел? Да?
— За казённый счёт, ага!
— По фронтовому шкалику он соскучился!
Погано, как от палёной водки. А ещё товарищ.
— На кого ты работаешь? Вот ты? Кто тебе платит?!
— Ай, да что с ним... Смотри, охрана спокойно стоит слушает. Хотя они тут...
— А ведь он прав, лет семь назад ты бы на своего начальника и не посмотрел. Крыса штатская...
— А лет пять назад и пришил бы за милую душу.
— Ну, хватит.
— Продались, продались... Всей страной!
— Да ну его. Зануда! Сейчас пого-онит...
— Он с самого начала так.
— Нет, вот неймётся человеку! Он бы ещё возмутился, почему это мы все как один после училища стройными рядами служить не пошли.
— Как раз в училище мы и служили! И все как один, заметь!
— Время такое было...
— Ха! Да, знаешь... только успевай! Главное, банк найти понадёжней...

— И вы это пьёте? Пф-ф-ф-х-ха-ха... Простите, девушки.
— Слу-ушай, Цоизит, а кто из девушек тебе нравился в классе?
— Да ну, такой дурацкий вопрос. Как интервью в журнал!
— Скажи! Ну пожалуйста.
— Ну нам же так интересно! Мы даже пари заключали!
— Ха-ха! Ну вы даёте. А может, правда скажет?
— Ну, скажи! Стесняешься, что ли?
Остренький взгляд — укол рапирой. У девочек обязательным предметом шло фехтование.
Чёрные распрямлённые волосы кругло обнимают голову, чёрная прядь занавеской прикрывает пол-лба и щёку. Умело подведённый глаз редкого цвета стареющей бирюзы. Выбеленные веснушки — не меньше часа работы утром. Молодец Цоизит, не каждая девушка так за собой следит.
— Видишь ли, дорогая... А впрочем, что я...
— Ну вот, вот! Ты знаешь, как нам интересно?
— Видишь ли, «нравиться» — это такое растяжимое понятие... Как же тебе объяснить... Что, в сущности, кроется за этим понятием? Вы сами точно понимаете, о чём хотите меня спросить? Чувства — это такая тема...
— Ну, говори же!
— Да какая разница!
— Цоизит, мне ты точно можешь доверять. Хочешь — на ушко?
— Нечестно!
— Ну пусть. Берилл.
Два одновременных взгляда на одинокую яркую женщину в креслах, в платье, с фужером, с драгоценностями. С глазами.
— Та-ак! Вот ты где, Цоизит! Почему в таком виде? От-твечать!
Вскинул голову вверх и вбок: зверёк, зверёк в норке.
— Кур-рсант... вышшво-кманнво-училища! В каком виде? Пер-ред вами офицер стоит! Извольте встать и приветствовать согласно устава!
Что делают девки? Девки переглядываются. Надо встать. Слова, слова, где вы?
— Н-ну? Что ты скажешь бывшему однокашнику? Вспомни, Цоизит, — руку на плечо, тяжёлая, — ведь мы вместе сидели за партой! Вместе ломали голову над стратагемами! Вместе к-кормили мошкару в том пёсьем лесу! Ты прутья для шалаша таскал! Нос воротишь? В шалаше не воротил, а здесь! В кабаке!
— Гематит. Оставим это. Я прекрасно знаю, что ты единственный из всех пошёл на военную службу. И я прекрасно понимаю твои чувства. С твоими представлениями о долге...
— Чувства, кр-ровь демонская! Чувства у него! Представления! Зарядил п-песню! Не так надо заряжать, ох не так!
— Послушай. Послушай...
— Ну? Ну?
Вздох, пожатие плеч. Стихоплёт, гнойная душа.
— Ты кем стал? Кому продался, а? У-у!
— Гематит! Девчонки!
Стройная фигура в рубашечке, брюках в обтяжку — как смел! — и мужик в камуфляже. Красивый-здоровенный. Мама, я курсанта люблю. С ума сошла, детка?
— Пидор!
Мама, я его люблю! Тяжёлого кулака отведать захотелось, дура?
— Что смотришь, мразь?!
Мама, сейчас все военные!
Поворот круглой головы: дёрнулись блики на причёске. Лица и лица. Случайно упал взгляд. Безмятежная громада на софе в дальнем углу, всё внимание — на стакане. На софе Кунцит, в стакане виски и лёд.
— Я не понимаю тебя, Гематит. Ты приходишь на вечеринку, напиваешься и портишь всем праздник? Теперь в армии так принято? Прописано в уставе?
Бесконечно долгая секунда. Штамп из романа. Сто восьмая страница. В сумочке, сумочка в раздевалке. Нет, там было бесконечно долгое мгновение.
— Только не думай, что вы — что такие как ты! — победили! Недолго вам радоваться!
— Я радуюсь!
Рухнуть на стул. Узкими пальцами взяться за полосатый нашейный платок, раскрутить край перед собой, как опахало.
— Я — радуюсь. Посмотрите на меня, девушки. Я похож на человека, у которого много радости в жизни? Нет, ничего не буду заказывать! Болван... О тьма... и кого он хотел удивить своим идиотским камуфлом? Регалиями своими?
— А разве так не полагается?
— Ха! Он их хорошо если раз в год наденет! Митингующих гонять...
— Лучше расскажи мне про свою жизнь, Цоизит. Только мне. Как вы живёте? Встречи? Стихи? Наряды? Ты знаешь, меня всегда это так занимало...
Ломаная выцветшая бровь. Покачалась занавеска: лёгкий ветерок. Чем он закрепляет чёлку?
— А хочешь, поговорим про Берилл.
Тёплое дыхание, рука почти накрывает руку. Нет.
— Знаешь... Вот ты говоришь: моя жизнь. Да я бы отказался от всего. Променял бы всё на... а, что говорить!
Доверительный взгляд тёплых голубых глаз.
— Я ведь не хотел сюда приходить.
Небольшое разочарование, отказ верить: лёгкая рябь поверх голубой глади.
— У тебя были такие милые кудряшки!
Тяжёлый, тяжёлый вздох.
— Представь, сколько раз мне это говорили!
Плавная внимательная улыбка.
— Какая разница, кто что говорил? Сейчас я — говорю с тобой.
— Сегодня говоришь, а завтра и не вспомнишь обо мне.
— Как ты можешь! — горячо.
— Подруга... милая подруга. Ты даже не представляешь, как ты далека от всего... от всего, что происходит в моей жизни. И как трудно это объяснить сейчас... Но всё же... всё же я — ещё дальше от... людей своего круга. Мыслями, чувствами своими я не с ними. О, нет. Ведь меня манит совсем, совсем иное... Нет, словами этого не выразить.
Молчание. Два молчания.
— Это что же, Цоизита поколотили?
— Минуту... что? Кажется, нет. Да, груз отослан.
— Знаешь, скажу тебе по секрету — хорошо, что мы не пошли служить.
— Идиот.
— Позволь?!
— Открыл Луну. Газету раскрой любую.
— Не скажи, идиоты как раз те, кто верят газетам.
— Ну глянь на Гематита.
— Кто работает в газете? А, из параллельного класса...
— А ты знаешь, что в армии поломанную мебель теперь называют сопряжёнными потерями?
— Неужели?
— Да, дома больше не расстреливают, машины танками не плющат, а красивый термин пропадает!
— Ха-ха-ха!
— Почему Берилл, Цоизит?
Томный и чуть усталый взгляд. Аптекарски строгая дозировка чувств, выверенная пауза.
— Она — сильная.

— Цоизит, — густой, густой потёк бордового вина: голос.
— Берилл? — взволнованно.
— Цоизит, — улыбка, зубы. — Наша с тобой встреча — точь-в-точь как в книге. Ну что ж, можем разыграть диалог по ролям. Или ты хотел бы — поговорить?
— Я устал, Берилл. К тому же немного выпил. Одиночество всегда было моим любимым состоянием, ты ведь помнишь. Если ты хочешь спросить о сплетнях тех времён, когда мы учились вместе, — я всё знаю. Нет, ни одна из догадок не верна. У девочек чересчур богатая фантазия... А у кого-то — чересчур бедная.
— Ну что ж, тогда оставим это. Сядь рядом. Что ж, значит, мир богемы поглотил тебя без остатка? Ты блистаешь на поэтических вечерах — и даже не вспоминаешь, как пламенел твой дух на патриотических сходках? Вспомни: больший монархист, чем сам монарх, — не про тебя ли сказано?
— Сказано не кем иным, как Нефритом, верховным краснобаем, королём лжецов и пустейшим человеком. Прости, я резок — говорил же, что немного выпил.
— Удивительно. Не ты ли братался с ним накануне той последней ночи? Не тебя ли он зазывал в ту злосчастную затею с мятежом?
— И хвала всем богам, Берилл, что меня вовремя предупредили о его истинных намерениях. Надеюсь, вы все смогли позабавиться, воображая первые полосы газет на следующий день? «Кошмарное самоубийство юного одержимца»? «Балаган в генштабе окончился кровавой баней»? «Либералы ликуют»? Нравится? Экспромт!
— Не совсем понимаю, о чём ты.
— Объяснить? Проклятый Нефрит предусмотрел всё! Кроме одного: того, что мои чувства могли оказаться искренними! Как это называется на современном жаргоне — «оседлать волну»? То есть он оседлал волну, а я, старомодный болван, не оседлал! Прекрасная идея! Конечно! В наш век, когда ничего нельзя воспринимать всерьёз, — взять и отправить друга на верную смерть! Он что, не понимал, что я доиграл бы тот треклятый спектакль до конца? Что я был настроен серьёзней, чем страж внешних врат ада? Что комической развязки, на которую он так надеялся, не было бы вовсе? Вернее, была бы, о да, но намного комичнее, чем он мог представить в самых радужных мечтах! И я бы её — не увидел, Берилл! Самоубийцам не разрешается наблюдать последствия своего поступка, кому, как не тебе, это знать!
— Что ж. Будь я персонажем дешёвого романа, я бы помрачнела. До меня рассказ о том инциденте дошёл... в несколько искажённом виде.
— Брось эти игры, Берилл! Не представляю, зачем ты заставила меня говорить всё это вслух — нас что, подслушивают? Что, кто-то не поверил, что Нефрит провернул такой сногсшибательный розыгрыш?
— Он не провернул его, Цоизит, — мягко. — Ты оказался умнее. И сильнее.
— Ты знаешь... Мы с Нефритом всегда понимали друг друга без слов. И я всё понял — даже тогда. И он, как мне кажется, тоже. Просто потом... он уже не мог смотреть мне в глаза. Я и сейчас его отлично понимаю. Но ради всех богов...
— Да.
— Ну и хорошо. И ещё... с тех пор я могу играть в любые игры. Жизнь научила... Я — актёр любой роли. Кроме той... та — отрезана навеки. Как Нефрит. Как наша с ним дружба.
— Ты и не мог сказать иначе.

— О, Берилл? Вы так интересно шушукались с нашим красавчиком...
— Оставь.
— Ну и к лешему. За что выпьем?
— За силу. И за понимание.

— Цены? А что цены? Это в абсолютных величинах всё дорожает, а по отношению к заработку — вовсе нет.
— А и Б сидели на трубе, знаешь?
Взрыв смеха. Немного сдержанный, но взрыв.
— ... трубу разорвало...
— Неужели больше не о чем поговорить?
— ... такое зло взяло...
— О, да. Ещё скажи: о том ли мы мечтали в детстве. К тому ли стремились.
— ... а что с теми, кто зарабатывает по-старому?
— Смеёшься, что ли. Кто о них думает? Ты не понимаешь, это рынок! У него свои законы!
— Ну, а раньше не рынок был?
— Ха!
— Слушай, вот мы не виделись десять лет. Парни не в счёт. Парни с девчонками по большей части десять лет не виделись. Ну что? Изменились мы, как по-твоему?
— Ну, конечно! Вот тебя встретила бы на улице — ни за что бы не узнала.
— Это внешне!
— А как ещё?
— Сидим как миленькие!
— ... лунатиков только зацепить, и всё их краюху дырявую вот где держать будем! Кхм, не при девушках...
— Ну, а по сути?
— ... ишь как завернул...
— К чему мы стремились тогда и к чему теперь?
Недоумённый взгляд.
— У нас есть один любитель пофилософствовать — вон, к нему иди, если мозги встряхнуть захотелось... Небось насиделся в финотделе, так залежались совсем?
— Охота была...
— ... а я тебе говорю, что это политика! По-ли-ти-ка!
— ... продолжение войны другими средствами...
— Труба! Дело-то было — труба!
— Ну, теперь-то тоже дело — труба... в некотором смысле...
Смех.
— Жадеит? Ни за что не снизойдёт. Он даже не пьёт. Вообще не пьёт, представляешь?
— И правильно делает. Если б пил, пил бы по-чёрному.
— У нас каждый второй по-чёрному пьёт.
— Ой, да ладно! Завёл волынку!
— И кто бы тогда науку вперёд двигал, если бы Жад спился?
— Ой! О-ай!
— Ну, устроил я к себе племяша своего... ну, сперва, конечно, так, полотёром... хе-хе... потом пошё-ол...
— Не, девчонки, правда?!
— Ну что, Жадеит? Может, хоть теперь расскажешь? Ну, как устроился, планы, перспективы какие? Не хочешь?
— Не, слушай, я бы тебя точно не узнал.
— Каким же ты ожидал меня увидеть?
— Ну... знаешь... таким чистеньким, в очочках... в костюме...
— Я никогда не ношу костюм.
— Да ты что? А мы-то тут... — медленно описанная около бесформенной массы однокашников окружность. — Да чуть ли не все. На работу-то ходить как... И Гематит вон при параде. Хы...
— Нас не ограничивают в одежде.
— И что? Как хочешь можно приходить? Хоть в шортах и шлёпанцах, как на курорте?
Недолгий, но выразительный взгляд.
— Не каждый аспект поведения нуждается в нормировании.
Долгий, маловыразительный взгляд.
— Во всяком случае, когда речь идёт о разумных существах.
— А... Значит, начальство лояльное попалось. Ну, тоже хорошо. Ты не в настроении, да, сегодня?
— Я не позволяю себе перемен настроения.
— Тьфу, как не родной. Дай обниму тебя, душа, смерть люблю тебя. Чего смеёшься? А? Чего почти точно? А?! ... Без меня? Ну во-от... Так, дуралеи, сейчас я вас догоню и тогда всё! Давай, Жад. А, ладно.
— Ну вот что ты там с ними делал? Пожалуйста! Всё пропустил! Да, перескажу, конечно, но уже совсем не то будет... Эх, ты. В общем, Нефрит сейчас такое рассказал! Да, драка, да, суд! Нет, не дуэль! А, интересно? Вот не будешь в следующий раз с этими выпивохами... А, главное, Берилл хороша! Послушала-послушала, потом раз — кивнула молча и только её и видели. Да, сейчас расскажу. В общем, он ошивался в космопорту. Не спрашивай, зачем, я сам там никогда не был. Нет, не был. А, да ты лучше меня всё знаешь? Нет, не цыганка, приличный человек... Да знаю, что там бродяги и шваль всякая... Откуда-откуда, газеты читать надо. В общем, слушай. Попросили его присмотреть за вещами, ну, человек какой-то ему сказал, дескать, отойду на минуту и вернусь. Именно. Именно! Но, во-первых, воришку он вычислил мигом. Говорит ему: «Скверно работаешь, парниша». Того ветром сдуло! Но это ладно. Потом является какой-то детина, и стал ему это, в общем, отдавай, говорит, мои вещи, а то прямо тут тебя измордую! Незнакомый! Ну, это когда было! Так Нефрит на полном серьёзе полез в драку! Ну! За чужие вещи! За неизвестно чьи, представляешь? И неизвестно, что там было! Раз ему по морде, а у того нож! Потом раз! В общем, выбил, ну, ты его знаешь, и давай мутузить! Тот его покусал даже, не поверишь! Вот чудной! Не Нефрит, конечно, этот его... ну, в общем, в бессильной ярости... Стоп, ты что, думаешь, на этом всё закончилось? Ха! Самое интересное начинается! Конечно, они все были в сговоре, ты даже не представляешь, до какой степени... мало того, мужика, чей чемодан изначально был, даже не нашли! Искали и не нашли! Стоп, по порядку! В общем, завели дело. Да, конечно, когда драка в общественном месте, то их как бы и нет, а потом нужному человеку сказали слово, и всё, всех, кого надо, сразу повязали. Нефрит вёл себя, как граф. Я прямо представляю, как будто сам там был. Поправляет воротник: «Господин офицер... Я надеюсь, это маленькое недоразумение вскоре разрешится...». Ну да, да, какой-нибудь унтерок плюгавый, тьфу, выскочил его арестовывать, сам чуть не трясётся от усердия, а тот стоит с видом королевского достоинства... нда... корректный весь, подтянутый... Конечно, по гражданке! Да, как представлю! Что у нас с судами — ты сам знаешь. Особенно тогда. В общем, ему предлагали мировую, какую-то жуткую сумму требовали заплатить, иначе тюрьма, бесчестье... И денег, конечно, ни на какого адвоката не хватало, а у тех-то, оказывается, сила, с обвинением договорились, казённый защитник с ним один раз только поговорил, слышишь, — сказал сразу сдаваться на все их условия. Знаешь, как снежный ком, накручивается и накручивается без конца! Вот как тут выкрутишься? Но он везунчик, что, не помнишь, что ли... Ну? Как думаешь? Ха, брат! Ещё бы не выкрутился... У него был адвокат! Женщина! Благородная! С Луны!
Да, брат, история! Он с ней познакомился в том же космопорту, и судя по его описанию — я просто не могу понять, что она в этой клоаке делала... а он не рассказал, к сожалению. Да сидел небось в закусочной и охмурил походя... Умница! Красавица! Волосы во! Фигура — во! Знаешь, какие там бывают, у них же это целая культура... И не только благородные дамы, простые женщины знаешь как за собой следят? А она из благородных! И образование! Наши законы знала — судья челюсть на полу искал! Не вставную, свою собственную! Р-раз ему статью-параграф... р-раз ему поправку, да с датой! По нашему, демоны его задери, реформированному лунному календарю! Чего им с солнечным не жилось, так хорошо было... До сих пор привыкнуть не могу... Да, вот Нефрит сейчас рассказывал про неё, а я сижу и чуть не плачу... в нашем, прости, говне, и такая белочка! Зайка такая стройненькая! Да что я тебе говорю, если судьба, через десять лет опять встретимся, сам послушаешь, не прохлопай только опять... Хотя за десять лет Нефрит ещё и почище найдёт, если не убьют его, конечно... Да был разговор ещё через десять лет всем встретиться, всё равно раньше не соберёмся... В общем, был суд, тогда ещё открытые устраивали иногда, и народ в проходах стоял, за место чуть не бились — снимать запретили, так люди под арест шли, только чтоб её щёлкнуть! Что? Завираюсь? Нефрита спроси! Ха! Она речь сказала, слушай, там Нефрит в двух словах передал... ну, это такое было! И сам тоже выступил, как без этого, оделся, побрился... Сначала народ не верил, но эта адвокатша... эххх... в общем, ей бы сам Жад поверил, да кто угодно поверил бы... Талант! Школа! И в конце одно только оставалось — никто просто не понимал, зачем он это сделал. Все от любопытства изнывают, ну сам посуди, так чётко благородного офицера из себя изобразить, и такая история потрясающая, ну сам же понимаешь, ну неужели же она будет со своей Луны просто так прилетать ишачить по нашим, ешь их блохи, присутственным местам (ох, как представлю, сколько ей побегать пришлось... сколько выслушать...), и неужели же у него нашлись бы деньги всё это оплатить... Ну любовь, конечно, что ещё можно подумать. Одним словом! Судья его так и спрашивает, в лоб: зачем вы это сделали? И что ты думаешь! Он сказал, что дал тому мужику слово посмотреть за вещами, а его слово — закон! И превыше всего! И это в те времена! У меня аж слёзы наворачиваются, как я их представлю... Сколько смелости надо! И лунарка, стройная, губки алые, глазищи, голосок как колокольчик — и наш Нефрит! Осанка, выправка! Старый режим, семь демонов его задери... как будто не было ничего... И вот посреди всего этого, ну помнишь же... того не хватает, этого, тут недоплатили, там недостроили, бардак везде... публика одета леший знает во что, кто в старье, кто в тряпках этих гуманитарных, дрова трещат, с труб капает... В магазинах жратвы тогда вообще не было, на чёрном рынке все отоваривались, даже преподы наши, я сам видел... А он — как будто и нет этого ничего... Про училище им там такое двигал... Честь курсанта, рань её в душу! Сейчас тебе точно скажу! Честь курсанта не ниже чести офицера, ибо если нет первой, то откуда взяться второй? Прямо так и сказал! Слов нет, аж слёзы наворачиваются...
— И оправдали его, конечно?
— Ты ещё спрашиваешь! Там все в шоке были! Конечно, без лунарки у него бы ничего не получилось, она его буквально на каждый вопрос натаскала, но и он тоже! Всё ведь до точки правильно обсказал! И я абсолютно уверен, что если бы у неё не было разрешения у нас работать, — никакая сила бы его не спасла. Вот хоть ты что! Ну нет у нас таких людей — взять, спокойно сесть, всё продумать и по уму сделать. И никакие деньги! Которых у него всё равно не было, да и сейчас нет, насколько я понял... Понимаешь? Когда от одной мысли, что против тебя — вот вся вот эта махина... Ну ты понял, в общем... А, вот ещё что, слушай, помнишь, тогда ведь разговоры шли... радикалы тогда начали через госсовет добиваться, чтобы вытурить всех иностранцев, с работой там, не с работой, легалов, нелегалов — всех одной метлой, в космопорт загнать и дуй откуда приехал, так вот я думаю — а если бы добились? Ведь тогда бы они не встретились, а с казённым защитником его бы точно засадили, до сих пор бы, небось, задарма слюду ломал, бедолага...
— Ну так, может, потому-то и не прошёл у них этот номер?
— Ну, ты ещё скажи, что Нефрит там нажал по старым связям... чтобы отложили, пока свои проблемы решит, хе-хе...
— Слушай, метлой не метлой, а ведь примерно тогда иностранцам действительно ужесточили допуск? У меня ещё босс убивался — денег специально выделил, хотел пару мальчишек выписать с Луны, для этого самого дела, так нет — наша таможня упёрлась и ни в какую! Мы ещё духарились с ребятами, что если всё-таки пропустят, то босс уж не обрадуется — представь, если их каждый второй шелудивец с таможни оприходует... И так довольно долго было — ну, пока трубу тянуть не начали... Там-то уже понятно... Так вот, может, это как раз из-за того случая?
— Босс... Да нет, смешно.
— А что, забавно, можно бы репортаж сделать. К годовщине какой-нибудь привязать, информационный повод будет.
— Не привлекли бы тебя за такие репортажи.
— Много ты понимаешь.
— А что потом было с той лунаркой?
— А вот это самый интересный момент! Ты не поверишь! Узнала, что он астролог, и сбежала, представляешь? Прямо ночью, как я понял, прямо из приватных комнат, ну, они ж праздновать пошли, сам понимаешь... в кабак куда-нибудь, потом на второй этаж, они ж все втихаря это самое... Да, скрывал как-то... А у них же там строго-настрого запрещено, а она, представляешь, верноподданная оказалась... своей этой, лунного величества. Почём я знаю, закон такой. У них-то тоже не забалуешь, это ж, знаешь, разговоры одни, что там свобода и равенство. Власть-то там на самом деле та ещё, крепко народец держат. Сказано — не связываться с астрологией, и точка. Подсудное дело, статья! Ну вот, а он как-то — из принципа, что ли, я не знаю — всё то время, пока следствие шло, ни ей ни слова, ни вообще никак не проявлял. Хотя, казалось бы, мог ведь, да? Раз оно по правде работает? Вот тоже загадка. И, главное, я его потом спрашиваю, Нефрит, говорю, вы хоть переписывались с тех пор? Она же, как я понял, на Луну к себе сбежала, раз такое потрясение... А он ухмыльнулся так горько и говорит — не ответила... Наверное, не то что-то написал... Но сам вроде ничего, да вон, глянь, сидит настоечку потягивает, хоть дети не родись...
— А?
— Прости...
— Ничего-ничего...
— Сейчас, извини... Всё.
Формальная улыбка.
— Спасибо.
Пауза.
— А ты по-прежнему не куришь?
Пауза.
— Зато, я вижу, кла любишь. В школе я не помню, чтобы ты его пил.
Пауза.
— Вспомни, сколько он в то время стоил.
— Это точно. Да уж, как вспомню... Слушай, но ведь это тоже не совсем то? В смысле, то, что здесь наливают, здесь же и варят? А настоящий тебе как — пробовал?
Пауза.
— Тебе нужно напрягать память, чтобы вспомнить текущие цены на привозные товары? Тебе напомнить о зонах наименьшего экономического благоприятствования?
— Да нет, я тоже газеты читаю... Хм... Но я думал, ты не бедствуешь?..
— Я не покупаю товаров, переоценённых на порядок.
— Хорошо, допустим... Но на юг-то ты ездил отдыхать? Теперь, по-моему, уже все ездят... Наши многие съездили, девчонки кое-кто даже по многу раз. А ты?
Угловой стол, немного отгороженный от прочих столов стойкой и стоячими вешалками: кто-то не захотел сдать верхнюю одежду в раздевалку. Приличная гора ткани хорошо глушит гул голосов. Светильник украшен множеством фигурных висюлек полированного дерева. Зимний воздух из прикрытого окна и умело завязанный платок на шее Жадеита.
— Нет, я не был на юге.
— А почему? Не хотел?
— Не представлялось случая.
— Но, послушай, вам же наверняка предоставляют отпуск? Путёвки от государства должны быть какие-то, как в старое время? Ты же никогда не был трудоголиком, так что случилось, а, Жад? Я, конечно, не знаю, как конкретно у вас... но насколько я слышал...
— Ещё раз говорю, я не бываю на юге.
— Хм. Но ты, наверное, во всей конторе один такой, верно? Потому что где ещё отдыхать-то, не в нашей же, прости, мухосрани?...
— Не совсем понимаю вопроса.
— Те, кто работает вместе с тобой, — ездят на юг?
Пауза.
— Я почему спрашиваю: раз ты так любишь кла, неужели никто не мог привезти тебе бутылку-другую? Вроде бы это не такая проблема? Только поэтому спрашиваю...
— Нет. Во всяком случае, из моего отдела не ездил никто — это я знаю точно.
— Так-так-так! Неужели из-за проблем с границей?
— Вот именно.
— Как интересно. Но, послушай, может быть, у тебя какие-то проблемы с документами? Может быть, я могу помочь? Потому что у меня есть знакомства, и, конечно...
— Нет, я не нуждаюсь в помощи.
— А паспорт-то тебе, надеюсь, открыли? Ты прости, что я любопытствую...
— Да. Паспорта сотрудникам выдаются организованно, по специальной упрощённой схеме.
— Ого! Без очереди? Вот удобно!
— Удобно.
— А послушай, Жад, если не секрет, когда вам открыли паспорта? Потому что у меня, например, меньше года лежит. Причём я хотел раньше, сильно раньше сделать, и вроде бы и связи были и всё, что нужно, но нет — отказывали. До сих пор не совсем понимаю, от чего это зависит. А у тебя как было? Наверное, вообще без проблем?
— У меня никаких затруднений не было.
— И давно у тебя твой?
— Четыре года. То есть...
— Как?! Ещё старого образца? Потрясающе...
— Дело в том, что...
— Их же открывали по такой трудной схеме... Военному вообще невозможно было оформить...
— Паспорт нового образца, но...
— И он у тебя лежит? То есть, извини, он в данный момент действителен?
— Да. Но это неважно, я всё равно не собираюсь за границу.
— Да? А почему — не хочешь или не можешь?
— Просто не собираюсь.
Мерзавец, хоть бы бровью шевельнул.
— А к чему ты это спрашиваешь?
— Да просто любопытно... потому что ведь столько вокруг них мороки было, а тебе, говоришь, запросто открыли. А послушай, ты говоришь, что сделали по работе четыре года назад. У тебя что, тогда была примерно такая же работа, как сейчас?
— Я вообще не менял место работы.
— Да ты что? Потрясающе! Ты, случайно, не единственный в классе такой? Ну, кроме Гематита, конечно...
— Никогда не интересовался подобной статистикой.
— Ну, статистика... я сам точно не знаю... Но так, судя по ощущениям... ребята явно меняли работу не раз и не два, причём все. Ну ладно, даже не это самое интересное. Хотя, по тем временам... Сам же помнишь, какое время было, крутиться приходилось... Буквально на глазах всё развалилось, да, и живи как хочешь?..
— Грубовато, но в целом верно.
Наконец-то ухмыльнулся.
— Послушай, я сейчас вспоминаю наше предраспределение... Напомни, ты тогда потянул в войска по здоровью или не потянул?
— Формально я был годен для службы в вооружённых силах.
— То есть как все, да?
— В принципе да. Однако у меня были рекомендации к службе... на особых условиях.
— Ну да... и, видимо, ты был одним из немногих, на кого в бюджете нашлись деньги, и ты-таки пошёл в свою лабораторию, как и хотел, да?
— Послушай, я не намерен напоминать тебе общеизвестные факты.
— Ну да, само собой, я помню, как всё тогда обернулось... Наверное, таким, как ты, по большей части пришлось идти на обычные заводы?
— Совершенно верно.
— А разве рассекреченного производства было много?
— Что значит «много»? Говори яснее.
— Ну... я знал, что военных инженеров, кто не устроился к частникам, пытались определять на гражданское производство... транспорт там всякий... Хотя это всё тоже такая... К тому же мест было мало и условия нищенские, мало кто соглашался... А про разработчиков я не знаю, но, наверное, было что-то подобное, так?
— Приблизительно так.
— Послушай, а мне говорили, что небольшую часть секретных заводов так и не рассекретили, и там всё это время под шумок занимались тем же, чем и раньше. Вроде бы всё это делалось в большой тайне, и там крутились немалые деньги, но под очень большим секретом. А остальные просто перепрофилировали под гражданку и некоторые даже пустили в свободное плавание. Ты не слышал ничего о таком?
— Наше предприятие было как раз из тех... которые перепрофилировали. И разработки у нас ведутся совершенно мирные, хотя по инерции многие считают нас секретным производством. Но это уже давным-давно не так, и даже документацию собираются открывать. В ближайшее время.
— То есть на хозрасчёт вас не переводили?
— Нет.
— Ну, понятно.
Теперь всё понятно!
— Нда, в принципе всё ясно... В принципе... если народу немного, а конвейер не стоит, что-то производится... пусть не секретка, но если товар ходовой... то в принципе можно нормально крутиться... не на одну же зарплату жить, хе-хе... хотя мало кто додумается брать продукцию, а не оборудование, это ж тоже голову надо напрячь, хе-хе, да и терпение нужно... и риск немалый... с другой стороны, всё-таки лаборатория, учёные — народ неглупый... в принципе... наука... Но а сбыт-то как организуешь... Это я просто вслух размышляю! Привычка такая.
Снисходительно так посмотрел.
— У вас же там в основном, ну, в коллективе, не совсем какой попало народ подобрался? С образованием наверняка многие были? Не только сами разработчики, я имею в виду, всякий персонал тоже?
— Многие.
— То есть пообщаться есть с кем, не скучно, да? Ха-ха-ха! Потому что я просто вспоминаю сейчас, как сам первый раз куда-то в приличное место устроился... По деньгам-то оно было приличное, а вот народ собрался тот ещё... Одни пьянки-гулянки на уме. Мы ведь не совсем такие были, верно? Ну там... взять хотя бы... Да сам посуди, когда вся твоя жизнь — это оттяпать кусок пожирнее, да чтобы на тебя самого не позарились, и в любой момент всё это может рухнуть, где там о высоком думать, да? Или книжки читать! Некогда же! И вообще же, если так подумать, безысходность полная, всё забрали, во что верить? — не во что верить, службы, как раньше, нет, работать идти некуда, никому ты не нужен — что ещё остаётся? Воровать да гулять... Ладно, это я увлёкся. Ты же согласен со мной?
Дойдёт, не дойдёт?
— Согласен, согласен.
Не дошло.
— Теперь-то совсем другое дело. Уже как-то есть на что ориентироваться, стабильность какая-то появилась... Хотя знаешь, я так думаю, что нам никто этого не давал. Мы ведь сами себе всю жизнь выстроили, верно? В том смысле, что на халяву никому ничего не досталось. Было как: сумел — урвал, не сумел — сиди голодный. Вот народ и научился смекать, да своей головой, а не чужой, как раньше. Ну, кто не научился, — это уже их проблемы... Сидят в помоях по уши... Зато теперь, кто сам, своими руками и своей головой ковал своё счастье — тот уже чего-то добился. Что улыбаешься? Я думаю, это и есть тот положительный момент, который был во всём этом бардаке. Хотя сейчас кого ни спроси — да? — любой тебе скажет: кошмар, плохо было, как выжили, вообще... сейчас вроде получше, но тоже страшно... Так вот, это всё туфта! Ерунда, то есть! А почему? Да потому, что народ извлёк уроки. Потому что отучили от халявы! То есть — понимаешь? — хотя бы часть народа уже перестала надеяться, что кто-то за них всё сделает, что свалится добрый дядя... хе-хе... не с Луны, конечно... хотя, знаешь, та гуманитарка, которую они нам тогда посылали, — сколько бы мы ни смеялись тогда, а ведь в этом тоже был какой-то смысл. Наверно... Так вот, что я тебе сказать-то хочу, мысль у меня какая: это ведь только так кажется, что времена опять поменялись, а на самом деле, если вдуматься, это не переворот, это прогресс! Только постепенный. То есть всё остаётся как есть, в главном, но постепенно всё лучше и лучше! Понимаешь? То есть если раньше мы за ломоть хлеба своими руками готовы были в глотки вцепляться, то теперь этот один несчастный ломоть уже никому не нужен, все уже сыты давно, но — но ты посмотри, разве ж остановишься, когда такие перспективы открываются? То есть те, кто говорят, что сейчас всё по-другому, — они на что смотрят: на то, как они тогда жили, и как сейчас. Ну да, воду, тепло там везде сделали, пожрать на каждом шагу и круглые сутки, забегаловок вон пооткрывали, шмотьё кое-где уже приличное лежит, но это же только начало! Так что по духу, по главной сути своей ничего не поменялось, точно так же, как в те времена, ты — сам себе хозяин и всё, что сможешь, — всё твоё!
— Такую простую мысль ты мог бы изложить... во много раз короче.
— Я понимаю! Я понимаю! Ты возьми ту же трубу! Ты знаешь, сколько желающих на ней нажиться? А сколько уже вокруг неё кормится? А она в полную силу только через десять лет заработает! Читал ту статью? Да наверняка читал, что я тебе...
— Послушай. Вопросы внешней торговли меня вообще не интересуют. А учитывая, сколько разговоров об этом ведётся в последнее время...
— Понял. Понял, не хочешь — не надо, не буду тебе голову морочить. Да ты, наверно, так мозги на работе напрягаешь, что умных разговоров тебе уже даром не надо?
— Нет, интеллектуальный труд мне не в тягость. Однако наш разговор никак нельзя назвать ни интеллектуальным...
— Ни каким?
Чего это он?
— Ну... неважно, в принципе. Ладно, господин учёный, я тут заболтался, а между тем, может быть, наша беседа вам наскучила?
— Господин коммерсант...
Ну-ка?
— Наше государство, господин коммерсант, какого бы мнения вы на его счёт ни придерживались, не совсем разделяет ваших взглядов на достойные способы устраивать свою жизнь. И сколько бы разговоров насчёт «разделившегося в себе царства» ни велось... отдельными недоброжелателями — по данному вопросу существует вполне единое мнение. Ибо если каждый гражданин уверится, что он предоставлен самому себе, и станет действовать лишь в собственных интересах, то некому станет действовать в интересах государственных, и никто не сможет гарантировать ни внутренней стабильности, ни защиты от угроз извне. Ибо государство, как вы, должно быть, помните из вводной лекции по мироустройству, составляется отнюдь не только из профессионализма военного и чиновничьего сословий, но и из верности и благонамеренности каждого подданного в отдельности. Тот, кто составлял лекцию, знал своё дело: эти вещи полагается чётко знать каждому будущему офицеру — в любую эпоху.
Молодой сотрудник некрупного научно-исследовательского объединения с длинным символьным кодом вместо названия Жадеит чувствовал, что сказал лишнее, и ему это не нравилось. Из-за резко ограниченного в последние годы круга общения он растерял навыки ведения беседы (пресловутая триада «вежливость-терпимость-равнодушие» не всегда приходится ко двору). Кроме того, ему хотелось курить, но любимая трубка осталась на работе, а мысль о папиросах вызывала лишь отвращение. Избранная им нарочито одиозная верноподданническая риторика частично объяснялась его раздражённым состоянием, но было и ещё что-то, что подтолкнуло его перестать сдерживаться и поставить однокашника на место.
— Жадеит! Жадеит! Да-а, никогда бы не подумал, что ты настолько... настолько, извини, пожалуйста, старомоден! Не думаешь же ты, что под крылышком у государства тебе обеспечена достойная жизнь? А дети, а старость? Нет, в принципе, если тебя устраивает размер стандартной пенсии... И я не знаю, какие вам полагаются надбавки, но... И потом, я не спрашиваю, что именно ты разрабатываешь, всё равно не пойму, ты же помнишь, какой из меня теоретик... И ты, помню, всё хотел поглубже копнуть, под самые корни... Как, кстати, сбылось твоё желание?
— Вполне.
— Вполне? О-го-го, Жадеит, да у тебя всё серьёзно! То есть, давай начистоту, ты готов ради своего научного любопытства пожертвовать всю жизнь на вот эти исследования? Но этим же точно не заработаешь на нормальную жизнь! Нечего и надеяться, уж поверь! А как же семья, как же дети, ты же знаешь, сколько теперь стоит нормальное образование? Ты же знаешь, как у нас говорят: «чтоб тебе жить на одну зарплату»! Думаешь, на нашем веку станет не актуально?
— Ты очень современный человек, Циркон. Эта фраза стала актуальной менее десяти лет назад.
— Пусть так! Пусть так! Но послушай, вот мне просто интересно, вот твои коллеги, кто постарше — они когда-нибудь говорят на тему того, сколько они получали тогда и сколько сейчас? Потому что энтузиазм энтузиазмом, а...
— Вряд ли я тебя удивлю, но среди людей моего круга принято намного меньше говорить о деньгах, чем среди... скажем так, среди прочих граждан.
— Граждан! Скажи уж — подданных!
— Можно сказать и так.
— О, боги лунные, воды мутные! Да старой власти надо было молиться на тебя! Пылинки сдувать, как говорится! А я-то думал, что это Гематит у нас самый старорежимный товарищ... Не-ет, от таких, как он, вреда, может, было бы и побольше, чем пользы... Хотя трепать про долг у него неплохо выходит, особенно на пьяную голову, но ты! Не ожидал. Честно, не ожидал.
— Циркон. Ты сам сказал — начистоту, так говори начистоту и ты. Ты сейчас разговариваешь со мной — из чистого любопытства, чтобы убить время, как со старым товарищем и однокашником, или преследуешь какую-то конкретную выгоду? Если так, то я не вижу, какую именно.
На этом месте выпускник высшего командного училища Мёркборгского военного округа, молодой и преуспевающий коммерсант Циркон по прозвищу Монета, четыре года скрывавший от барыг, быков и уркаганов офицерское звание и престижнейший военный диплом Тёмного королевства, немного смутился. Но жизнь его уже не раз оборачивалась так, что промедление оказывалось даже более подобно смерти, чем подразумевает поговорка (не зря столь любимая военными); не сплоховал он и теперь.
— Я хочу узнать, пользуетесь ли вы услугами частных фирм. Например, в области сбыта продукции.
— Какой продукции? Ты шутишь? Наши реактивы востребованы в одной, строго определённой и весьма узкой отрасли. Естественно, канал давно налажен и прекрасно обслуживается нашими силами. А кроме них мы практически ничего не производим — только идеи и некоторые проекты.
— Которые, наверное, не очень-то и востребованы?
— Да, кое-что откладывается на неопределённый срок — но только в силу того, что потребности в данной инновации нет здесь и сейчас. Естественно, это не означает, что она не понадобится никогда — а наши идеи не устаревают.
— Просто потому, что, кроме вас, никто этим не занимается? И заведомо никто не сможет придумать ничего ценнее?
— Вот именно.
— Хорошо, я не спрашиваю, насколько лично ты близок к... фиксации этих ваших идей. Или к их хранению. Но скажи мне вот что, неужели никому не приходит в голову, так сказать, ускорить процесс? Ведь приятно же, когда твою идею реализуют на практике... А если за это ещё и платят...
Жадеит удостоил своего однокашника Циркона внимательным взглядом — в первый раз за пять лет.
— Циркон, я как-то упустил этот момент... мы ведь не обменялись визитными карточками.
— Да? Ох, в самом деле, что это я... Прости, вот моя.
— А теперь ты прости — вынужден тебя покинуть. У нас на работе очень строгий режим, а я привык хорошо высыпаться.
Циркон едва не растерялся и тут же попенял себе на рассеянность. Жадеит ушёл, не оборачиваясь, а на белой скатерти остался лежать прямоугольничек плотной бумаги — белой стороной вверх. На обратной стороне значилось только незнакомое имя и контактный номер.

— Любезный! Я оставил за кла на столе... Да. Да, мне срочно нужна связь. Бесплатно? Приятно слышать. Можно прямо по городу? Спасибо! Спасибо, оставьте меня. Да. Приёмная? Говорит Жадеит. Начальника службы безопасности, если на месте. Здравствуй, дорогой. Так и думал, что ты ещё здесь. Такое дело: тебе позвонит клиент. Да, именно тебе. По личной. Представится как положено... а если нет, сделай так, чтобы представился как положено. Потом ты тоже представься и дай ему понять, с кем он связался. Совершенно верно. Мы этим не занимаемся... но информировать об этом не обязательно. Да, только намекни, а дальше пусть сам решает. В принципе... Думаю, им это не будет интересно. Да ничего особенного, скука смертная. До завтра! Любезный! Ты говорил, у вас связь бесплатная? Так вот... одобряю. Так держать!

— Ну? Сколько дал?
— Да нисколько!
— Ври! Смухлевать решил?
— Да вояка он! Что с него возьмёшь? Не видел, что ли?
— А ну стой смирно... У-у-у, кр-р-ровь гнилая! Добрый вечер, сюда, пожалуйста, пройдите. Нет, в том зале свободных мест нет. Встреча выпускников. Приносим извинения.

— Жадеит!
— А?
— Уже уходишь?
— Да, Берилл, уже ухожу.
— Сейчас я, как в книге, попрошу тебя остаться ненадолго — ради меня. И мы поговорим.
— Я...
— Ни слова больше. Тебе остаётся лишь вздохнуть и покорно присесть за мой столик. Куртку можешь повесить сюда. Кроме меня, тебя никто не побеспокоит, гарантирую.
— Слушаю.
— Жадеит, о чём вы говорили с Цирконом?
Еле заметная улыбка узнавания.
— Я ведь понимаю, что у вас может быть общего, — ничего. Циркон был единственным, кто не записался в кружок охранителей. Ты же...
— Верно, нам с ним не о чем разговаривать. Беседа была пустой.
— Ты не дал мне договорить. Судя по тому, с каким лицом Циркон ходил по залу, он вполне мог обратиться к тебе с деловым предложением — и получить какой-то содержательный ответ.
— Никакого делового предложения сделано не было.
— Что ж... не было так не было. Тогда дадим немного воли фантазии. Не хочешь ли выпить? Как обычно. Хо-ро-шо. Итак, допустим, что у Циркона всё же было к тебе деловое предложение. А мы допустим, что было. Ведь он знает, или догадывается, какие у тебя могут быть связи и на каких людей ты при желании можешь выйти. Мне Циркон сказал, что его дела идут — ты что-нибудь знаешь о том, как идут дела в его концерне? — ну, конечно, ты ведь так нелюбопытен — итак, Циркон пожаловался мне, что у него трудности с освоением новых направлений. Казалось бы, чего пожелать коммерсанту в его положении? Дела идут стабильно, прибыль потихоньку растёт — но не таков наш Циркон. Нашему Циркону подавай другое: ему сразу нужен быстрый рост, ему постоянно нужны новые перспективы, он хочет успеть везде и всюду. Наш Циркон — хищник, удав, тигр! Порождение эпохи! А что может быть слаще, чем хороший заказ от военно-промышленного комплекса? И вот Циркон является на встречу выпускников. Зачем? Повидать дорогих друзей и подруг, которых он не видел долгие годы? Расслабиться и выпить, как это сделали почти все прибывшие? О, нет! Он знает, что дорогой товарищ Жадеит работает в системе снабжения! Удивительно складывается судьба, не правда ли? И разве не естественно было бы Циркону сразу обратиться к тебе, Жадеит, с взаимно выгодным деловым предложением? Разве он упустит свой шанс хотя бы расспросить тебя о связях и перспективах?
— Может быть, я и удивлю тебя, но ни о чём подобном Циркон меня даже не спрашивал. Разговор, как я уже сказал, шёл на отвлечённые темы. Он был беспредметным и совершенно бессмысленным, как все подобные разговоры. И как наш с тобой сейчас.
— Очень хорошо! — по-кошачьи прижмуренные глаза. — Что ж, в этом ключе я и хотела бы продолжить разговор: отвлечённо, как бы ни о чём; о несуществующем.
— Хорошо, если ты хочешь играть в эту игру, давай вспомним детство. Не стану тебя обманывать: я никуда не тороплюсь, хотя атмосфера этого места меня и тяготит.
— Как Гематита?
— Как Цоизита.
Долгий размеренный смех, как смакование редкого вина.
— С тобой очень приятно играть, Жадеит. Ты — очарование, знаешь ли ты об этом? Ах да, ведь общение с девочками нынче монополизировал Цоизит. Как знать, по своей ли воле... Стало быть, всех комплиментов вечера удостоился он... и, конечно, блистательный Нефрит. Что ж, ты свою порцию комплиментов получишь от меня. Ты — о-ча-ро-ва-те-лен.
— Это уже новая игра, Берилл, или ты на ходу меняешь правила?
— О-о-о! Понимаю твой намёк, возвращаюсь к теме. Представь, что Циркон не обсуждал с тобой ни газетные глупости, ни вопросы внешней торговли, в которых ты всё равно ничего не смыслишь, а напрямую предложил сотрудничество. Жадеит, моя фирма готова закупать у вас, ну, не знаю, нарезные крышки для топливных баков к турболётам, или обтекаемые формы из лёгких сплавов — не буду уточнять, так как не знаю, что именно вы выпускаете. Обеспечь бесперебойные поставки, и ты обогатишься так, как и не мечтал. А если что-то мешает заключить подобную сделку, то правила существуют для того, чтобы нарушать их и не попадаться, верно? Скажи мне, Жадеит, что бы ты ответил Циркону на такое предложение?
— Нет. Я не скажу, что бы я ему ответил. Прежде всего, того, о чём ты говоришь, просто не могло случиться.
Два понимающих взгляда.
— Поэтому на твой вопрос у меня ответа нет. Но я могу сказать, что бы я ответил кому-то другому — скажем так, незнакомому человеку с улицы, если бы ему вздумалось предложить мне то, о чём ты говоришь.
— И что бы ты ответил?
— Я дал бы ему визитную карточку с контактным номером нашей службы безопасности. Не говоря ни слова: пусть думает, будто я даю ему ключи от чёрного хода. Он выходит на наших специалистов, а они работают быстро и грамотно. И вот на очередного дельца заводится дело, которое никто не позволит спустить на тормозах. Если делец богат и знаменит — он становится любимцем либеральной прессы и козлом отпущения на слюдяных копях, если только богат — тогда просто рядовым клиентом слюдяных копей. Надолго. В любом случае — если кто-то полагает, что я добровольно подставлюсь под нешуточную статью, — каторжный срок станет для него наказанием, соразмерным его глупости.
— Ты резок. Оправданно ли?
— Хочу подчеркнуть, что я никогда не сделаю чего-либо подобного с человеком, которого знаю с детства и с которым прошёл через очень и очень многие трудности.
— Даже если его образ мысли столь кардинально расходится с твоим?
— Разумеется, даже в этом случае.
— Ну что ж. У нас с тобой получается интересная игра! С твоего позволения, я начну второй раунд. Что ты скажешь, если к тебе подойдёт незнакомый человек и предложит продать душу Богу?
— Уточнишь условия?
— С удовольствием! Тебе сообщают, что дело Тьмы не погибло, не раздавлено в зародыше, как нам говорит пропаганда, а ушло в подполье, копит силы и вот-вот выйдет на поверхность. Разумеется, верные люди нужны как никогда.
— Незнакомый человек?
— Совершенно незнакомый.
— Не кто-то, кого я знаю давно, уважаю и почти доверяю?
— Ты всё понимаешь правильно.
— Тогда вот что я отвечу. Тот, кого я знаю, уважаю и почти уже полностью доверяю, без сомнения, не совершит той ошибки, которую совершает воображаемый нами агент Тёмного Бога. Ведь тот, кого я знаю, знает меня не хуже. Можно предположить, что на это соблазнился бы прежний Жадеит, Жадеит образца первого года после выпуска, человек внешне потерянный и раздавленный утратой смысла и якобы ищущий утешения в круглосуточной работе. Ты видишь, что от тебя я не собираюсь скрывать ничего. Но Жадеит нынешний — не чета мне прежнему. И пусть твой эмиссар Тьмы, которого ты так натурально изобразила, тысячу раз прав в том, что ни слова не говорит о награде. Ибо предложение его уже само по себе составляет награду лучшую, чем любая наживка, на какую ловят людей сребролюбивых, чванливых и неразумных. Ибо для того, кто лишён смысла существования, нет лучшей награды, чем возвращение этого смысла, и никто не будет слугой более преданным, чем тот, для кого служение становится не просто единственным смыслом, но смыслом, чудесно возвращённым. Будь твой эмиссар дорогим мне человеком, я бы с полным сердцем пожелал его делу успеха, ибо верю, что призыв его найдёт отклик в сердцах многих и многих думающих людей в нашей стране, — а люди не думающие будут для дела лишь бременем. Воды, как справедливо заметил Циркон, мутные, клёв хороший. Но мне этого не нужно, Берилл, я не ваша рыба. Мне достаточно знать, что я занимаю подобающее мне место и что моя жизнь и мой труд полезны отечеству. Ты ведь не могла ожидать, что я испытываю муки отчаяния, оказался в жизненном тупике, проливаю реки слёз над своей разбитой судьбой? За этим — к Цоизиту или к тем, кому он подражает.
— Скажи мне, Жадеит, ты ставишь религию вне политики?
— Я считаю, что удар, нанесённый религии — нет, не пять лет назад, гораздо раньше, — был так силён, что ещё долгие годы в политике не будет столько религии, сколько должно. В противном случае памятные всем события не смутили бы нас, а сплотили бы ещё сильнее.
— Как ты думаешь, что двигало Цоизитом, когда он решился идти к штабу с оружием?
— То же, что двигает им сейчас: желание выделиться.
— Иди. Дай я пожму твою руку. Вот так. Я ожидала, что она будет холоднее.

— О чём ты говоришь! Дипкорпус, ха! Да я на них ещё когда насмотрелся! Да брал интервью у одного... Что смотришь! Да у них там... знаешь, что тебе скажу? Пидор на пидоре сидит и пидором погоняет! Вот так! А главное — они теперь, видите ли, элита! Нет, ты представляешь! Раньше же как было? Что главное в отечестве? Пр-равильно! Армия! А штатский? Сиди, знай своё место и не вылезай, пока тебя не вызовут. А теперь вот эта п-помойная натура, порода эта их, везде повылезла! Свободу слова устроили!
— Ты же сам сейчас ею пользуешься!
— Я пользуюсь! Я ещё не так попользуюсь, дай срок!
— Вот срок тебе... как раз...
— Молчи! Сколько её осталось-то, той свободы! Газету-то нашу, слышал, прикрывать собрались?
— Вашу? Тебя же оттуда выгнали ещё когда...
— Выгнали! То-то и оно, что ничего не понимаешь! Это они сэкономить решили, вроде как вывели из штата, значит, можно с оклада снимать. Но они просчитались! Просчитался начальничек! Всё равно я ему больше был нужен, чем он мне. Так что на гонорарах я ох как отыгрался!
— Но скандал-то был, как я понял, о-го-го!
— Балда ты! Сам говоришь, скандал был! Даже до тебя ведь дошло! Оно всегда так и делалось!
— Так они просто пожертвовали тобой ради шумихи? Как вспомогательным отрядом в стратагеме? Хи-хи...
— Пожертвовали, ха! Да вот, доигрались, дожертвовались, теперь сами не знают, куда деваться... Всех прижали, а я вроде как и ни при чём! Вольноопределяющийся!
— Слушай, ты, вольноопределяющийся! Ты бы на дисциплине не так запел! О чём надлежит помнить бойцу в обстановке неизбежного пленения?
— Как отбарабанил! Крепко сидит! Да только, обрить тебя сейчас да закинуть к лунарям — каково повоюешь? Серебряной пули-то в лоб небось не хочется?
— А если тебя закинуть?
— Да я уж всяко похлеще твоего видывал! Не понаслышке жизнь знаю! Не-ет, я тебе про службу внешних сношений говорю! Название-то какое, а, задумывался? Сношения! Это значит, чтоб мы их при случае раз-раз, а то, слышь, если они нас вздумают...
— Фу! Прекрати сейчас же!
— Сюси-пуси! Какие мы!
— Ты громче ори, Гематита переорёшь...
— Ну, что Гематит? Двинуть в зубы... Был Гематит, а будет Стоматит!
— Пф-ф-ф!
— Ладно! Я тебе о чём толкую... Ты думаешь, зачем их столько теперь развели? Дипломатиков? Раньше же они вообще не нужны были! А так! Раз у нас отдельный путь и опора на внутреннюю мощь, какие тогда сношения, блох им под хвост щедрой десницей? Ругань одна, вот и все сношения! По всему — да? — только армия и нужна, а дипломатики — тьфу? Ан нет! Вот они раз в квартал направляли лунарям ноту. Ты для начала представь, сидят целый квартал вот такие чугунные задницы на стульях и придумывают, что бы написать, и каждый раз пишут одно и то же! И кому это нужно! Лунари там подтирались небось этими нотами, зуб даю! Не, слышь, они ими печки топили, тогда ж, ха-ха-ха, хи-хи-хи, ну да, с энергией-то плохо дело, греться как-то надо... Вот они наши эти и... Хи-хи-хи-хи... Ладно! Леший с ним! На самом деле, чтоб ты знал, дипломаты это те же газетчики, наш брат приблудный, только труба повыше и дым погуще. Мозги всем засрать — вот зачем они нужны. Были! Потому что если всё время не напоминать народу, что лунари плохие, что Луне конец, то народ, хоть и дураки, хоть и думать не умеют, помои в голове одни, — так они научатся думать! И что тогда? Значит, надо напоминать. Но в газетах об этом писать тупо! Сто лет уже никто так не делает. Сам подумай, что с газетами бывает после того, как их прочтут? Вот то-то и оно! И там им самое место, по-хорошему! Какое же тут может быть уважение? А то другое дело: по высочайшему повелению служба внешних сношений направляет так называемой лунной королеве и её прихвостням ноту гневного остережения! Чувствуешь? Сразу начинаешь верить, что Луне действительно конец. И верили!
— Верили-то верили...
— Сейчас скажешь: и сразу перестали! О чём я тебе и говорю — это знаешь, как отлить огроменную статую из чугуна, а ноги сделать из фарфора! Можно долбить чугун, а можно дать раза по ногам, и всё!
— Это ты, прости, про государство сказал?
— Про систему пропаганды! И вот что я тебе скажу! Вроде как рухнуло что-то, да? А кто-то говорит, что вообще всё рухнуло! Кричали, Луне конец, Луне конец, а потом самим же конец и пришёл, дескать? Ничего похожего! Вообще ничего не изменилось!
— Вот тут ты загнул.
— Ну где?
— Да везде!
— Сейчас про политику мне двигать будешь! Про соревновательный принцип! На язык их блошиный только не перейди! Мунспик-фрик-фик-фик!
— Полегче!
— Ладно, ладно!
— В общем, не стану я тут распинаться, но ты же не будешь спорить, что в госсовет теперь проходят не по спискам? И что в правительстве тоже теперь кто угодно может оказаться?
— А что в этом хорошего?
— Ты не увиливай! Я не о том, что хорошего или плохого! Это новое? Новое!
— Хреновое! Ты мне про борьбу и сосуществование партий ещё расскажи! И вообще — никому мы не нужны! Что раньше, что теперь! Только раньше нас лунарям бы скормили, записали бы в сопряжённые потери и забыли, а так — сами подыхайте, как хотите. Найди десять отличий, называется! А ты мне про партии! Сам-то найдёшь десять отличий?
— Слушай, мы не на экзамене... но... ну вот охранители, например... то есть абсолютисты... С ними же всё понятно! Вон Жад наш, я его рассмотрел сегодня как следует, у-у-у... И с программой всё ясно, и образ чёткий. Верно? Морду задрал, плечи расправил — орёл! Луне конец!
— Никакой он не абсолютист! Жад — типичный технократ, ещё со школы, и на всю жизнь таким останется. Дай-ка выпью. Хорошо пошла! Ну? Так что изменилось-то? А? Всё как было, так и осталось! Краюха эта сраная над башкой висит, да портрет Его Величества в чистом углу. А ты говоришь абсолютисты! Всё! Только то и есть, что ни на чох ни на плевок мы никому не сдались, ни на медный грош в толкучий день! Всё! Остальное — пыль, наносное! Хочешь — волком вой, хочешь — молись, поклоны бей. Не нужны мы никому! Ни-ко-му! Сидим! Привозных богов поминаем, этих лунных, ешь их наши блохи! Жи-ирные, отборные... темнокоролевские, старой закваски ещё, помнишь, поди, в казарме-то?
— Спятил, что ли? Или полнолуние действует?
— А-а-а! То-то и оно! Полнолуние! Да вот, чтоб ты знал, эта самая Луна — она нами и вертит! Как хочет! Смотри, вон, одним боком повернётся, другим, распухнет, опять сдуется, тварь, а мы знай лупетками ворочаем! Туда — сюда, туда — сюда! А потом думаем, откуда дрянь, шваль и помои эти кругом. И ты ещё думаешь, что что-то изменилось? А? Да ты когда последний раз из Мёркборга выезжал? Некогда ему! Работа у него! А откуда деньги, звон откуда идёт, хрусты откуда сыпятся, ты об этом думал хоть раз в жизни? Сейчас скажешь: из финотдела! Вот то-то и оно, что дальше своего носа не видишь! Это пока ещё мы что-то делаем, потому что по старой памяти, потому что, понимаешь, не выдохлись ещё совсем, что-то ещё путное производится и ещё не весь звон с Луны на нас валится. А потом всё! Трубу наладят и, считай, уже ничего делать не надо! Газету открой! Сегодня завод закрыли, завтра два, вчета черы... тьфу, ешь тебя блохи! Ты посмотри, из чего монету чеканить стали! Третий год уже! А!? Водятся-водятся, ты в кармане пошарь! Серебро высокой пробы, между прочим! А серебро у нас что за металл? Вспоминай, вспоминай алхимию! Лунный это металл! Ага! Ты думаешь, при старой власти стали бы из этой ихней обманки чеканить? Да заикнись только, завтра бы уже слюду ломать потопал. Не соображает народ! И ты не лучше. Главное-то где? Главное — в голове! А там помои!
— Ну ты полегче насчёт...
— Не учи! Учитель выискался! Вон Гематит у нас в учителя подался, пойди вон у него мозгов займи под малую лихву, вдруг у него свежее?
— Так, это уже слишком...
— Напугал, сейчас Луну на башку уронит!
— Луну не Луну, а если бы не девушки, схлопотал бы ты...
— Да тьфу! Не буду и говорить с тобой. Счёт мне принесите отдельный! Я пил это, это и это, больше ничего, остальное вот на нём!
— Ты! Жила тараканья!!
— Господа, господа...
— Это называется офицеры! Нет, вы только посмотрите... О, Кунцит идёт! Ну, сейчас начнётся!
— Пусти, Кунцит... я не лезу, это он лезет... А вот в училище ты бы иначе запел! Сейчас бы тебе дисциплинарное взыскание вкатили и арест суток на пять!
— Взыскание! Ха! Нету больше взысканий, твори что хочешь! Свобода, говённая порода! Спасибо, Луна, за корзину говна! Кунцит, пусти только руку на пять сек, я ему смажу... а там пойдёт! Чтобы у нас да не пошло! Да пусти, ты, бес мордатый, хвост тебе в...
— Кунцит, ты всё-таки не до такой степени...
— Ой, тьма...
— Кунцит, это чересчур!
— Вот не могли без драки. Что за народ...
— Кунцит. Ты оказался в нужном месте в нужный момент, но зачем теперь оставаться в центре внимания? Пойдём, поговорим наедине. Напитков не предлагаю, сам распорядишься. Ты в настроении поговорить?
— Хм! Как обычно.
— Жаль Чароита, он неплохой парень, но вот что делает с человеком среда...
Руку на руку. Пальцы сверху тоньше пальцев снизу вдвое, но по длине и цвету кожи одинаковы. Два перстня: витой с квадратным матовым камнем и простая полоска красноватого металла.
— Скажи, Кунцит, не возникает ли у тебя такого чувства, что что-то вокруг не так? Я слышала, что у тебя всё в порядке, что ты, как теперь говорят, удачно устроился, но как по-твоему: неужели всё идёт так, как должно, и нам остаётся лишь смиренно принимать любые перемены?
— Ха-ха-ха! Берилл! Мудришь, как всегда! Да, меня всё устраивает — а тебя? Как твоя жизнь?
— Моя? Мне...
— Да, твоя! Расскажи о себе. Как успехи? Чем похвастаешь?
— Ну... Это неожиданно...
— Почему? Вполне законный вопрос! Все рассказывают о себе, у девчонок семья, у парней карьера, расскажи и ты! А что? Не школу же вспоминать! Кто какой урок прогулял да кто кому косичку в чернильницу макал — это неинтересно. Ты пошла в корпус, как собиралась?
— Да — на широкопрофильную подготовку.
— О-о-о! Самое элитное подразделение, насколько я знаю? И тяжело было поступить?
— Отнюдь нет.
— Зато с учёбой, наверно, тяжело пришлось? И поэтому мы о тебе ничего не слышали? Хотя нам тоже не до того было...
— Ты прав, удержаться было сложнее, чем поступить. Но я...
— И как ты, чувствовала, что занимаешься своим делом? Или всё-таки не твоё?
— Как тебе сказать? Да, я понимала, что ни в одном другом месте я не проводила бы время с большей пользой. Как с точки зрения знаний, так и с точки зрения связей.
— Так-так-так! Значит, и от корпуса может быть толк. А то всякие слухи ходят...
— О том, что творится там сейчас?
— А при тебе ещё нормально было?
— Меня, как ты говоришь, всё устраивало.
— Ну хорошо. Вот ты заканчиваешь корпус... точнее, почти заканчиваешь, и тут...
Тяжёлый, тяжёлый, внешне тяжёлый вздох, но такой долгий, что под конец видишь в нём и беспокойство, и наигранность, и нетерпение. Предательский вздох.
— ... и тут бабах! Всё посыпалось.
— Не то слово.
— Почему так иронически? Может, для вас и Посольство не было неожиданностью? Всё-таки про корпус такое говорят, что я уже ничему не удивлюсь!
— Кунцит. Говорить о корпусе могут всё, что угодно, и действительно, некоторая близость к... процессу принятия решений — не совсем досужая выдумка газетчиков. Ведь есть некоторые вещи, которые газетчики просто не в силах придумать. Но не думаешь же ты, что такого рода вещи... становятся известными рядовым студентам?
— Разумеется! Разумеется! Это и есть профессионализм. Но Посольство-то чуть не полностью состояло из ваших! И быть не может, чтобы не было связи... какое-нибудь общество взаимопомощи выпускников, например, а?
— Кажется, ты неплохо осведомлён о наших делах...
— Ты послушай! Мы с ребятами часто задумывались, а ты наверняка знаешь...
— Прости, я перебью тебя: ребята — это твои коллеги, верно? Ты ведь, если я не ошибаюсь, работаешь охранником?
— Начальником охраны. Это не важно. Меня вот что интересует, смотри: сейчас у ваших море работы. Непаханый край! Так? Я удивляюсь, как ты вообще выкроила время для встречи! И так допоздна задержалась... Так вот. Объясни мне, хоть кто-то мог знать заранее, что так получится? Можно ли вообще было это предвидеть, что будет Посольство, что Поворот будет...
— Кунцит. Я ведь не пошла на дипломатическую службу. Как и вы все — на военную, заметь. Кстати, объясни мне...
— Одну минуту! Всё, что захочешь, но сперва ты мне объясни! Да, мне ведь говорили, что ты не в сношениях... К-хм... А где ты, позволь узнать?
— О-ох. Это называется «Центр стратегических исследований и военно-политического анализа». Но к чему ты...
— Ты так скептически говоришь о своей работе? Платят мало, что ли?
— Платят — достаточно.
— Прекрасно! Я слышал про такие центры. Большие шишки ими заведуют, верно? Ну, конечно. И как раз после Поворота расплодились. Не сразу, но суть не в этом. Ты вот что скажи: откуда взялась сама идея? Ведь не с...
— Именно оттуда.
— Не может быть...
— ... но ты же не скажешь, что...
— Я, честно сказать, не верил... Но тогда... ты знаешь, ребята говорили, но мне даже неловко повторять... Это ведь частная контора? Ну, формально частная?
— Так. Весь капитал — частный, участие государства минимально.
— Хорошо, частное объединение занимается вот этим, то, что ты говорила... И работают они сами по себе, как хотят. Да, дико представить... И государство даже само может оказаться заказчиком... Собственно...
— Собственно, ты прав. Заказчиком, как правило, государство и является.
— С трудом верится, знаешь ли! Но я начал говорить... Люди всякое болтают, но мои ребята вроде нормальные, в голове не пусто, почти всех сам подбирал... Скажи, а может такое объединение заниматься шпионажем? Мне только одно интересно: это хоть каким-то боком может быть правдой? Или сплошь выдумки?
— Кунцит. Ты спрашиваешь, связаны ли мы с разведкой?
— Я сказал лишнего? Прости...
— Может быть, ты имел в виду...
— Ну что ты!
— ... только на том основании, что идея возникла на...
— Берилл, Берилл!
Руку на руку.
— Ты пойми! Это ведь такая удобная возможность! Раз они теперь такие открытые, ну, сам Бог же велел воспольз...
— Бог.
— Да. У нас уже почти никто так не говорит, наверно, кроме меня уже никто. Ничего особенного!
— Хорошо. Ничего особенного не произошло. Послушай, Кунцит. Ты ведь не сразу после училища пошёл в охрану, так?
— Не сразу.
— Мне это рассказали как шутку, но я всё взвесила, кое-что проверила и пришла к выводу, что такую шутку просто невозможно придумать. Кстати, тот, кто мне об этом рассказал, совершенно лишён чувства юмора. Но как все хохотали, если бы ты видел... Кунцит, дорогой мой друг, ты ведь пошёл работать на сталеплавильный комбинат. Рабочим!
— Ну... я никогда особенно и не скрывал...
— Это не всё. Рабочему в нашей стране всегда полагалось знать своё место и голоса не подавать. Горький опыт прошлых поколений... ты и сам это знаешь. Малейшая попытка заявить о себе, тем более, чем-то возмутиться — подрыв государственных устоев. Все об этом знают, все научены горьким опытом, система отлажена и работает безотказно. Не так на Луне. На Луне при каждом предприятии действует объединение трудящихся, действует самостоятельно и на законной основе! Ты помнишь, как это рассекречивали и что тогда началось? А мы знали давно. На третий день выпускного класса мы вместе получали допуск «Сумерки-14». Малую присягу ты приносил третьим, а я пятой.
— Да, ты ещё тогда говорила, что пойдёшь с нами в командное... и что воевать пойдёшь...
— Говорила. Но речь не об этом. Скажи, пожалуйста, за то время, пока ты работал на комбинате, кто-нибудь осмелился вслух заподозрить тебя в сотрудничестве с лунной разведкой? Согласись, ведь мысль сама напрашивается? Ведь по сути — ты ввёл в Тёмном королевстве элемент общественного устройства враждебной формации!
— Ох-ох-ох... Ладно! Я расскажу, как было дело. Я организовал этот союз... Тьма, неужели ты думаешь, что меня... И что по заданию... О-ох. Вообще-то ты могла бы и поставить себя на моё место, но ладно, я всё равно расскажу по порядку. Сейчас! Всё рухнуло, всё полетело, понимаешь, страна покатилась прямиком в ад. Не сразу ведь объявили, что — Поворот, не волнуйтесь, дескать, всё под контролем. Кто-то психанул, да что там, многие буквально с ума посходили. Но и меня ты знаешь! Не таков я, чтобы на горячую голову глупости делать. И никогда таким не был. Я сразу решил: в армию — ни ногой.
— Ну и ну. А ведь все говорили: если служить пойдёт один человек, это будет Кунцит.
— Плохо же вы знаете Кунцита. Да, я солдат. Да, я готов воевать. Но не играть в войну, ясно? Я солдат, семь великих демонов на мою стриженую голову, солдат, а не актёр в пьесе про войну! Для меня погоны — святое! Но бутафорский меч мне совать — не вздумай, если жизнь дорога! А то, что у нас теперь называется армией, — это не армия. Это балаган!
— В самом деле. В балагане ты бы не смотрелся.
— Тебе всё шуточки! А я рассуждал так. Не до шуток, между прочим, было! Как я рассуждал? Вот есть люди, которые умеют только воевать. Тысячи людей! Младший офицерский состав, нижние чины... Хоть сейчас формируй полки и бросай десант, тем более, на учениях сто раз отработано. И пойдут! Но воевать — не надо. Отменили войну! Конечно, все распсиховались. Кто-то на трибуны орать полез, мол, Отечество в опасности, все на защиту Отечества — помои дырявым ведром вычёрпывать... Самоубийством кончили многие! Ты про это не знаешь, тебе откуда, а знаешь ли ты, сколько самоубийц списали на беспорядки и мародёрство? Люди раздевались и вешались! Понимаешь, голые вешались, в одном белье! Потому что кроме формы и табельного оружия — ничего нет, пойми! А запятнать нельзя, святое! Такой удар по мозгам был — страшный! Но я выдержал. Я не стал сгоряча. Ты думаешь, если б я тогда не остановился, если б не задумался, то что бы я стал делать? Первым бы к штабу ринулся! И не с одной сабелькой! Нашлось бы оружие, ох, нашлось бы, да и люди тоже... И не стал бы я ни заложников брать, ни речи толкать... идиотские... Ведь их тёпленькими можно было взять! Генералитет наш обосрался всем составом, прости за грубость! Но я остановился. Потому что — а дальше что?
— Тьма, тьма...
— А что ты хотела? Да, было тяжело, да, стараемся не вспоминать... но это же трусость самая обычная... Дальше слушай. Фух... Отвали! С настойкой своей... В общем, говорю я себе, Кунцит, казалось бы, всё ты потерял, друг ситный, ничего в жизни не осталось и безнадёга полная. В петлю? Дудки! Руки-то мои при мне! Я не хромой, не кривой, не увечный... А главное — жизнь моя при мне! Я на улицу посмотрел, Берилл, мать-покойница тогда полчердака снимала, видно далеко было... как вспомню... там инвалид по улице шкандыбал, понимаешь, стук-стук деревяшкой, да бодро так, да улыба до ушей! Старик! Лет сорок! Худющий... в лохмотьях... а в глазах, знаешь, Берилл... столько радости... столько жизни, ешь меня блохи до костей... И стою я, смотрю на него, Берилл, смотрю и думаю, ты здоровенный лоб, Кунцит, а в башке у тебя помои плещутся... вот он воевал, чтобы ты жил... а ты в петлю собрался... Ушлёпок ты и молокосос, тряхни башкой и живи! Тебе даже воевать не надо! Живи, иначе зачем всё это? Я как будто оттаял... С тех пор, веришь, вообще ничего не боюсь... Бог, государь... разведка, контрразведка... Кристалл этот ихний, будь он неладен... Плевать! Мне жизнь подарена, и я живу! Это позор — от такого подарка отказываться! Хуже, чем в плен сдаться!
— А потом...
— А потом я на комбинат пошёл, Берилл, на следующий же день пошёл — вот у них там рожи были... Сказал: на здоровье никогда не жаловался, сила, сноровка есть, берите! Думал — чего там, не пропаду! Но — Берилл! — там же вообще никакой жизни! Вот ты в своём этом центре сидишь и не знаешь, а ведь работяги, на которых, по идее, всё и держится, — они на тюфяках спят... как тебе объяснить, вот лежишь ты и не знаешь, где тюфяк, а где доски голые. Селёдкой по две, по три недели питались... Ты влезь в их шкуру — и не такое вольнодумство себе позволишь. Не надо в библиотеках сидеть, книжки не надо читать, революцию какую-то придумывать, заговоры, теории... чушь это всё... И одно дело — революция, болтовня какая-то абстрактная, а другое — конкретные дела! Когда в кармане ветер свищет, а в последнем магазине на твоей улице третий день окна заколочены... Ну, отмоешь харю, рубаху у старосты одолжишь, пойдёшь на чёрный рынок, ноги не отвалятся, а что ты там продашь? Хвост свой?
Какой он... большой. И какой величественный, когда молчит. Тьма, какие люди... какие люди...
— Кунцит. У тебя правда сердце болело за рабочих? Или, прости меня, ты со своим революционным подходом просто делал карьеру, как делал бы её в любом другом месте?
— Не знаю, Берилл. Я после того дня, наверно, и думать тоже разучился. Не то чтобы раньше умел... Вот помнишь? В школе, я сам не хотел вспоминать про школу, но к слову пришлось... Вот Жад — он умеет думать. Я понять не мог: сидит человек и ничего не делает. Не шелохнётся! Не моргнёт! Ну о чём можно столько времени думать?
— Полагаю, о самом себе.
— Может быть! Я вот о себе не думаю. Да и жизнь такая... Особенно тогда была... Ну, а потом... потом хозяева поняли, что надо с нами считаться... я ещё инженеров на нашу сторону перетянул, хотя и рисковал сильно... И как-то сразу понял: всё, дело сделано. Дальше без меня справятся. И пошёл в охрану. Причём простым охранником даже меньше получал, чем на комбинате после всей той катавасии...
— Я понимаю, Кунцит. Понимаю.

Берилл чувствовала себя крупным дубовым листом посреди города. Вроде смотришься солидно — а потом ветру надоест с тобой играться, спланируешь в грязь, и до свидания. Берилл шагала широко и сосредоточенно, часто сворачивала и петляла; по залу в беспорядке расставлены были стойки, столы и стулья, с людьми и без, но она не стукнулась ни разу. Она сжимала белые кулаки, длинными белыми пальцами сжимала свои плотные белые плечи.

— Девчонки! А вам он нагадал что-нибудь?
— Да ну! Бред какой-то...
— А знаешь, почему говорят, что разведка знает всё? Потому что они пользуются услугами Нефрита!
— Ха-ха-ха-ха-ха-ха!!
— Хи-хи-хи...
— Я спросила, просто чтобы пошутить...
— ... на работу завтра...
— ... в чём смысл жизни?
— О-ох... сколько я съела, кошмар...
— Сходишь на танцы завтра.
— Девчо-онки... сколько я съела...
— И вот так всю жизнь, да? Поела — и худеть, поела — и худеть!
— На работу, с работы...
— Не скажи!
— А Александрит спросила, будет ли война...
— И что же?
— Ты не представляешь! Он сказа-а-ал, — цок языком, брови вверх, — что у луна-а-атиков, — цок громче, брови выше, — есть та-а-акое ору-у-ужие... что можно за один вылет сжечь весь город, — последние слова шёпотом.
— Бр-р-р-р! Фу! Кошмар, ужас!
— Ужас, ужас!
— Но где-то я об этом читала...
— Ты вечно всякие гадости читаешь!
— Он напугать хотел. Выпендриться...
— Но это же кошмар!
— Ой! Ой, они там и не такое придумают, только бы номеров побольше продать! Я читала, что в болотах нашли какие-то кристаллы...
— Помоги...
— Ой... спасибо.
— ... и туда можно запирать души...
— Да что за ерунда, в конце концов!
— Подвинься...
— Всё!
— А я вообще не верю в астрологию!
— Ты с Луны свалилась!

Берилл чувствовала себя скалистым островом посреди давно зацветшего пруда с едва заметным течением. Она возвышалась в проходе, а её писклявые одноклассницы в пушистых шубках, в шортах с блестючими поясками, тощие и толстеющие, с загаром и без, медленными изломанными движениями пёрли вперёд, сталкивались с ней и не замечали, шлёпали по ней легчайшими сумочками и костлявыми бёдрами: то и другое отскакивало от Берилл горошком. Она ждала и собиралась с мыслями.

— Нефрит. Ты почти не пил сегодня, но ты пьян. Ты пьян как никогда прежде, не отдаёшь себе отчёта в происходящем, а завтра не будешь помнить ничего, что случилось сегодня.
— Для такой красавицы — всё, что угодно!!
— Мне нужно знать, что ты умеешь делать со своими звёздами.

Покорно благодарю:

Гюнтера Яхта — за отзыв;
Мигуустройта — за образ Кунсайта-сталевара;
Цитрин — за волшебный вечер;

Энн Маккефри — за кла;
Елену Костюкович (повторно) — за одержимцев;
братьев Стругацких — за Поворот.