Мы застаём Рыжую Королеву в особенный момент её жизненного пути. Он не в полном смысле слова переломный, туманным его тоже не назовёшь — он просто очень, очень особенный.

Всё в королеве противится тому, чтоб думать о былом и замечать сходство с настоящим. И не в том дело, что и теперь, как прежде, донимают её всё беды, да горести, да треволнения. Ей ли привыкать к такому? Трудности веселят королеву. Борьба милей покоя, метания и гонка отраднее размеренного движения вперёд; действовать она любит больше, чем болтать, а чувствовать — больше, чем думать.

Ей, обожающей жить одним мигом, и вперёд бы век не загадывать, даром что правительнице без этого никуда; а уж менее всего охота ей бросать взгляды на свою прошлую жизнь, то есть на свою бытность Княгиней Рыжих.

Когдатошняя Княгиня Рыжих отколола когда-то такое, до чего уж наверно не дошёл бы никто из её племени. Она бросила отбиваться от врагов, неустанно досаждавших рыжим, договорилась с ними и взяла под своё начало, а рыжих — оставила одних.

Как так?

Давайте посмотрим, на что, по самому общему разумению, способен рыжий, а на что неспособен.

Привольное житьё рыжего не подчинено никаким соображениям, кроме его сиюминутной прихоти и его вечной любви к разгулу, размаху, разбою и ухарству. Душе его не войти в те двери, за которыми укрыт любовно выпестованный очаг уверенности в будущем; нет ей пути под кровлю, которая заслоняет ледяное свечение звёзд над буйной головушкой и сквозь которую улетучиваются на вольный воздух шальные сны. Рыжий вмиг узнаёт своих и ни в чох ни в плевок не ставит непохожих. Окружённый такими же рыжими, он удивительно легко забывает, каковы нерыжие, а то и забывает, что они вообще есть, — особенно когда дают забыть.

Но тень войны не уходила с рубежей страны рыжих, и во всякое время можно было ждать нападения. А рыжие и рады сплотиться и дать отпор супостату, потому что ничего другого сделать сообща да по уму у них не выходило. Да и у супостатов силы тоже всё не кончались и не кончались.

Так что виться бы той верёвочке и петься бы той песенке, и не знать бы княгине горя, кроме печалей каждодневных, а каждодневная печаль — это разве горе? Попечаловался да и разделался по-простому, по-княжески. Всей-то жизни у рыжих, что разделываться с делами по-простейшему да пировать-веселиться во всё остальное время. А что княгиня всякий раз веселилась наравне со своими подопечными — и за то они её обожали — это был главный довод, что она их породы, потому что неужели б она выдержала такое, будь иначе?

Да и можно ли это — вечность тереться (и теряться!) среди рыжих, обманывая их? И себя до такой степени обманывать? А богов разве можно обмануть?

Боги — это известно — благоволят беспечным. А княгиня предстательствовала перед богами за своих, и те, дикие и величавые, приходили на помощь, о чём тоже отлично известно. Кто-то усомнится: а точно ли княгиня рыжих сама из рыжих, раз просила подмоги тогда, когда была надежда и самим отмахаться? Ещё не поддавленных к краю гибели, рыжих в самом деле шли выручать могучие посланцы предвечных сил, но и это считали подтверждением того, что боги в самом деле благоволят и рыжим, и их правительнице.

Шли выручать, помогали крепить оборону, вышибали чужаков восвояси — но одной обороной не сокрушишь врага и не уничтожишь его. Это и толкнуло Королеву — а княгиня уже видела себя Королевой — сделать то, чего от неё никто не ждал. Если на внешнюю сторону дела смотреть, то меняла она шило на мыло, потому что против рыжих выступали существа как бы не нелепей, чем они сами. Но княгиня, желающая быть Королевой, умела браться за дело взявши в руки то, что есть под рукой, а обыкновения плакаться по том, чего нету, не имела. Власть над рыжими — если обоюдную безоглядную любовь можно назвать властью — не давала ей обретать ещё больше власти и силы. И вот, раз навсегда отринув любовь, взяла она под свою руку четыре сонма разноликих вооружённых уродцев, перекошенных и очень странных нравом, тогда как бестолковая, пёстро разряженная ватага ветрогонов вышла из-под её руки.

И, как показал оборот событий, вышла навсегда и из общего круга мировых дел и людской памяти.

Из теперешнего времени те войны видятся безлепицей, игрой детей, где взявшие на себя роль злодеев упоённо гоняются за остальными, грозят поймать, а что будет, если поймают, — ни у кого нет понятия, и никому оно не нужно. Смешно ведь и вспомнить, кто и почему (ни о каком «зачем» и речи не было) подступался тогда к рыжему племени с ратной силой.

Взять союз рачительных приказчиков. Эти хоть на словах заявляли, что рыжим — ораве никчемушников — по случайной несправедливости досталась хорошая страна подле Лысой горы да под чистым небушком, а они таким добром распорядиться отродясь не умели. Мол, займём их страну, и всем станет лучше. Хотя и встарь поговаривали, что их главарь просто-напросто свихнулся — влюбился в Княгиню Рыжих по уши и вёл себя отнюдь не так разумно, как заявлял на словах. Страна-то рыжих всё равно не попала им в распоряжение, а княгиня, тут ничего не скажешь, досталась в королевы — но не ему ж одному. Сомнительный выигрыш.

Ну, можно сказать, что рыжие раздражали рачительных самим фактом своего нерачительного существования. Тогда, можно сказать, с погибелью рыжих вышло рачительным облегчение. Но и новое королевство не сказать чтоб уж очень разумно было обустроено или очень рачительно управлялось. Такого тоже нет.

Потом были шайки громил-невежд с кистенями-звездышами, что дрыхли либо валялись по кустам, часами пялясь в ночное небо и мня себя всезнайками, а потом вдруг вставали и шли ниспровергать что ни попадя и без причин, ради самого ниспровержения. Как-то приручила княгиня и их — может, пообещала дать более совершенные орудия ниспровержения — но они точно самый ненадёжный элемент в Королевстве. Напоминают рыжих, к слову: тоже без царя в голове, только не весёлые, а мрачные. И ещё их тошнит от одной мысли о том, чтоб вести себя рачительно и вообще думать, что делаешь: типичные дураки, считающие дураками всех, кроме себя.

Кровожадные лицедеи — это уж как есть дурной сон наяву. И воюют-то так себе: чуть что, бегут либо притворно сдаются, в спину ударить норовят, а по совести, так больше красуются, чем дерутся. Оружие у них страшное, ухватки ещё страшней, да только тем и берут — кто не робкого десятка, против того не выставляй их, добром не кончится. Ну и видно, что союзнические обязательства им не указ, придёт на ум против своих оружие оборотить — оборотят ведь. Глаз да глаз нужен.

И есть ещё ряженые борцы за веру. Хороши в наступлении: шагают молча с каменными лицами, бьют молча и сильно, за что воюют — не поймёшь, потому что веры своей никому не изъясняют. Но нестойкие: когда прижмёт, у них опускаются руки, могут даже слезу пустить, и смотрится это странно. Криво сидит на них маска суровых воителей, когда присмотришься.

Что ж королева? У неё и теперь война, только уже без перерывов на праздники. Подданные, как видим, одни других краше, стыдно на люди выйти. Но не прогуливать же боевые действия из-за того, что личный состав рожами не вышел?

Королева не любит вспоминать о том, как пошла в королевы. Было у ней знойное небо да ледяная вода, пляски да костры, были начищенные сапоги да нарядные платья на статных молодцах и удалых девицах. Были птицы дивные да звери чудные; была Лысая гора и красное солнышко. И был венок княжеский, пряных трав да цветов духовитых, каждый летний день другой.

Королеве другое положено. Своды дворца, трон дикого камня, тяжесть регалий, оковы церемоний, склоки при дворе и мрачная охрана ото всего, что напоминает жизнь. И света — любимого летнего света нет, но она привыкла растворяться во тьме и обучилась обращать тьму в свою силу. И ежегодные выходы в мороз и малосветие — а даже из такого рыжие умели сделать праздник, вдруг оборвав спячку, — сменились неизменностью волглых ходов меж стылых серых стен и вечно затхлым воздухом в тронном зале. А про диких богов и их чудесных вольных помощников королева вообще забыла, потому что у погружённого во мрак королевства наладились такие связи в потустороннем мире, что содрогнёшься от непривычки, и в этом нет вообще ничего смешного.

С декорациями как-то так, а первая и главная перестановка была, как сказано, такая: вечно лыбящихся крикливых простаков сменили ощетинившиеся друг против друга и лебезящие перед ней страхолюды. Не такого размена хотела княгиня, но она очень хотела больше силы и видела — по-иному не взять. Силы прибавилось, ничего не скажешь, но и её недостаточно, чтоб побороть нового врага.

Видел бы кто того врага…

Только не надо в этом месте воображать Королеву льющей слёзы под немое трясение плеч. Королева не такая, она отвечает своему королевскому положению не хуже, чем отвечала княжескому. Она держит царственное достоинство и умеет всё, что нужно: отдать нерушимый приказ, повести войско в бой, ударить со всей силой. Отменно не пожалеть себя, примерно покарать виновного. Ничем не выдаёт королева ни того, что войско её — скверно управляемый балаган, ни того, что противостоят ей силы ещё более жалкие на вид, что грозность их можно сравнить только с грозностью бессильной козявки. Королева не обуреваема никакими эмоциями. Ей достанет воли на любой шаг. И выдержки — на достойную мину при любой игре.

Но очень не хочется Рыжей Королеве, чтоб игра продолжилась. Не хочется ей, чтоб наступило будущее.

Никакое.

***

Текст представляет собой фантазию на тему песни О. Медведева.

2019–20