Лекарство от любви

Bishoujo Senshi Sailormoon is the property of Naoko Takeuchi, Kodanshi Comics, and Toei Animation.

Тоpas

Посвящается, как и обещано – Фанни Валентайн,

Хорошо, я признаю это – где-то глубоко-глубоко во мне живет ненависть. И пусть кто-то скажет, что для меня нет и не может быть ничего святого, я клянусь всем самым святым для меня – эта ненависть останется там навсегда и я никогда не выпущу ее наружу. Но понимаешь... Тебя невозможно «просто любить»! Тебе можно поклоняться, и это, кстати, проще всего, это не требует практически никаких усилий, стоит только взглянуть тебе в глаза, увидеть вдалеке твой профиль, осознать кто ты такой... Тебя можно хотеть, и это тоже очень просто, глупо отрицать это. Нужно опять же посмотреть тебе в глаза, заметить грациозность движений, осознать силу, яркость, экзотичность, в конце концов, и...

Еще легче, чем хотеть, и много проще, чем поклоняться, тебя можно возненавидеть. Один раз столкнуться в коридоре, один раз оказаться под лучистым рентгеном глаз, одни раз услышать голос... Прочие, весьма разнообразные чувства, не стоит даже упоминать. Во-первых, они гораздо слабее, а во-вторых, их тоже очень легко к тебе испытывать. Но согласись, согласись, что любить тебя совершенно невозможно! Бывают такие существа, которых любить трудно, например, тот же Нефрит. Его неподъемно тяжело любить, потому что взамен своей любви он требует все. Ни больше, ни меньше – все! И если ты не умеешь зажигать своей любовью звезды... Но зато, если уж ты сумел взгромоздить себе на плечи этот груз - «любить Нефрита», то можешь не волноваться, можешь полностью расслабиться – весь мир у твоих ног. Если ты осилил сказать «я тебя люблю» и сумел подтвердить безграничность этой самой любви, можешь не беспокоиться – любящий Нефрит никому тебя не отдаст, ничего для тебя не пожалеет и саму Судьбу своротит на сторону в угоду твоим капризам. Тем более что Судьба его любит. В общем, любящий Нефрит – это страшное дело.

А еще бывают такие существа, любить которых очень легко. Совсем легко! Вот прямо-таки берешь – и любишь. Без всякого напряжения, без ежедневных баталий, без космических бездн – просто любишь. Ничего не доказываешь, ничего не утверждаешь, ни о чем не волнуешься... И ни о чем не жалеешь, когда такая любовь кончается.

А еще бывают существа... впрочем, что я сказать-то хочу? Любовь – очень разнообразная штука, множество существ можно любить совершенно по-разному. И только тебя одного – любить невозможно. Совсем. Никак. Ни просто, ни трудно, ни издалека, ни вблизи, ни платонически, ни самоотверженно, ни собственнически... Ну никак нельзя!

Главная подлость заключается в том, что не любить тебя тоже нельзя. Никак.

- Ты с ума сошел? - бешено прошипел Нефрит сквозь зубы, ломая перо, - Ты понимаешь, ЧТО ты предлагаешь?

Машинально складывая какие-то листы ровной стопкой, я заметил:

В ответ Нефрит разразился очередной порцией ругани.

Я сидел в кресле рядом с его кроватью прямой как стрела и смотрел в стену. Проверил. Убедился. Так убедился, что дальше просто некуда! На все сто процентов убедился! За что, собственно, боролся – на то и напоролся! Хотел знать точно? Теперь знаю точно – точнее не бывает! Ни одного, даже самого маленького, сомнения не осталось! ...И что мне делать-то теперь с этой уверенностью? С этим холодным стопроцентным знанием, с этой гигантской, непереносимой, оглушающей и замораживающей болью, которая никуда, никогда, ни за что теперь не исчезнет?!

Я вздрогнул и вдруг осознал, что Нефрит смотрит на меня – пристально, внимательно, испытующе.

- Прости, - хрипло прокаркал я – голоса не было.

- Я мог отказаться, - отрывисто сказал Нефрит, прикрывая глаза. Отчаянным усилием воли я подавил в себе желание закрыть лицо руками и разрыдаться.

Держаться приходилось вежливо. Подчеркнуто вежливо и чрезвычайно нейтрально. Фразы строить исключительно однозначные, не допускающие двоякого толкования и ни в коем случае не выказывать никаких эмоций, кроме самых безобидных и подобающих случаю, вроде спокойной заинтересованности или холодного почтения.

-...несомненно заинтересует Ее Величество, он чрезвычайно перспективен в плане практической пользы нашему Королевству.

- Благодарю вас, мне крайне лестна ваша похвала.

- Некоторые рабочие моменты, несомненно, нуждаются в доработке, и я думаю, вы сможете досконально...

- Да-да, конечно! Непременно! Надеюсь, я не нарушу каких-нибудь важных экспериментов, или может быть ваш график...

- Нет, что вы! У меня найдется столько времени для вашего проекта, сколько потребуется для блага Королевства!

И так далее. Старательно улыбаться и слушать, слушать, слушать этот голос и уговаривать себя, что никаких особенных интонаций в нем нет, никаких особенных обертонов не звучит и все это мне кажется, кажется, кажется... А Нефрит молча смотрит в окно, изредка вставляя какие-то дежурные фразы, когда его участие в дискуссии все-таки требуется. И будь проклят тот день, когда я осознал, что таких, как ты, – невозможно разлюбить!

Я все понял очень быстро. Короткими такими вспышками, леденящими, кто сказал Нефриту, что сверхновые непомерно горячи?... О да, кстати, еще одно замечательное последствие всего этого кошмара: мой лучший друг – Нефрит! Та-да! Прошу любить и жаловать, только руками желательно все-таки не трогать и о любви, кстати, с ним желательно не говорить, у него на любовь нынче аллергия, он вообще еще очень злой, очень нервный и очень нетерпимый. Но ничего, это пройдет. В конце концов, - время все-таки лечит. Это я тоже понял, правда, немного потом, позже, но ведь понял же все-таки, осознал и принял... Лекарство – горькое-горькое. Страшно от него, от лекарства этого, не хочется так – не можется так, а вот ведь... По-другому-то и не выходит, время лекарь, кто ж спорит, но где это написано, что милосердный? Правильно, нигде не написано, да даже если бы и было написано, мало ли что можно написать! Что же – верить теперь всему, что вывело перо, то есть – письмам твоим верить? А я не верю больше твоим письмам! То есть, умом-то я понимаю, что глупо им не верить, они-то как раз самые правдивые, потому как самые ранние, легкие такие, нежные (и кто бы мог подумать – ты и нежность в одном предложении!), однако лекарство принято, и я теперь не верю ни письмам твоим, ни словам твоим, ни взглядам...

- Поди к черту! – сдавленное такое из-за двери, но это он не плачет, это у него от ярости. До него просто медленнее доходит. Зато и лекарство ему будет не столь горько, сколь сладко, и выпьет он его с наслаждением, и обретет в жизни новый смысл, новую цель и звезду.

А что я? Я тоже не плачу. Я тебя теперь ненавижу.

Когда ты изложил мне свой план – совсем не обстоятельно и подробно, а очень хаотично и сумбурно, сквозь сжатые зубы, боль в горле и тупое отчаянье, когда ты мне это выпалил единым духом и застыл, глядя в стену, я улыбнулся. Я подумал, что для меня это тоже выход, пусть какой-то бредовый, очень нечестный, да что там – откровенно подлый! – но все-таки выход. Во мне ведь надорвалось что-то, что-то перегорело, я больше не мог удерживать на своих плечах непомерную тяжесть любви и вины, я отчаянно боялся признаться во всем в этом, и поэтому – согласился. И сказал, улыбнувшись саркастически:

И ведь ничуть не соврал. Я хороший актер. Я просто великолепный актер! И роль моя дается мне легко, не приходиться с натугой нацеплять на себя маску, не приходиться судорожно искать реплики и конструировать взгляды, жесты, тени мыслей и отблески чувств...

Приходиться только очень тщательно, очень старательно следить, чтобы для тебя это по-прежнему было игрой. Маской. На людях все невероятно просто, все легко и ярко, все как одна-единственная, вдохновенная импровизация, как самый последний, самый блистательный монолог, но как же это трудно наедине!

Когда комната наполнена только моим и твоим присутствием, когда на нас больше не смотрят внимательные, ловящие каждое движение глаза – это так трудно! – играть актера.

- Горюешь? – склонила голову набок, сощурила глаза свои янтарные и смотрит – заинтересованно так, чуть насмешливо.

- Зачем все это было? – когда Нефрит говорит таким тоном, лучше не делать резких движений и говорить правду. Целее будешь.

В комнате потянуло прямо-таки космическим холодом, но тут Зойсайт пинком распахнул дверь и немедленно сморщился.

- Неф, перестань! Зачем, зачем... Что ты как маленький? Он же знал меня как облупленного, знал, что я в своих чувствах постоянен до тошнотворности и если уж ненавижу – так целиком ненавижу, до конца, всегда и во всем. Что бы там ни было.

Нефрит сделался очень бледным, издал какой-то нездоровый смешок и провалился в телепорт, как в колодец.

Зой поднял на меня горящие легкой сумасшедшинкой глаза.

- Понимаешь... Нефрита очень трудно любить. Мне это оказалось не по силам.

Зой сначала моргнул недоуменно, а потом расхохотался хриплым каркающим смехом. Я оставил его смеяться и ушел к себе.

Если честно, то даже сейчас я не знаю, почему именно согласился. Может быть потому, что Нефрит никогда бы мне не простил? Просто-напросто никогда бы не понял? Измена – это просто, измена - это больно, страшно и для Нефрита – невероятно оскорбительно, но зато измена – это понятно. А то, что любовь к нему оказалась для меня непосильной ношей... То, что она просто выгорела во мне вся, захлебнулась, не выстояла... Нет, Нефрит бы этого не понял.

И кто же знал тогда, кто же мог предположить, что тебя – именно тебя и никого другого – не любить невозможно?! Я и не смог.

Ты же... Честно говоря, я все еще не понимаю, как же это нужно было любить, чтобы принять такое решение? Как нужно было читать в душах, чтобы прийти с этим решением ко мне? Что надо было думать, что ощущать и чувствовать, когда тот, ради кого все это, начинает ненавидеть тебя, люто ненавидеть, тихо, навсегда. Что надо было чувствовать, зная, что все идет по плану? Что так и надо? Кем надо было быть, как надо было мыслить, чтобы посчитать это выходом, единственным из возможных? Впрочем... Зой бы без тебя не смог. Любя тебя, он бы этого не пережил! А вот ненавидя... И я думаю, что теперь он понимает, отлично понимает, насколько ты любил его, насколько был он тебе дорог и как ты хотел, чтобы он жил... И теперь и только теперь он сможет это пережить, потому что теперь он сможет простить тебе все, даже – смерть...

И только одного я понять не могу: откуда ты знал, что я переживу твою смерть? Что я смогу тебе ее простить? Что я, черт возьми, смогу простить ее самому себе?!