Side-story по «Шестнадцати годам предсмертной жизни»

Джон был простым парнем из такого же простого, ничем не примечательного маленького городка в штате Висконсин, и его простая жизнь не отличалась от жизни тысяч таких же «Джонов», разбросанных по всей стране. За одним небольшим исключением: свой отпуск Джон проводил, взбираясь на крутые отвесные скалы, и чем склон был выше, тем счастливее чувствовал он себя.

Вот и в тот раз Джон шел третьим, самым крайним в связке, сразу за рыжим Томом. Последнее, что ему запомнилось, были неестественно округлившиеся зеленые глаза и бледные, усыпанные веснушками пальцы, пытающиеся ухватить ускользающий обрывок страховочного троса. А после остались только пронзительная глубина неба, свист ветра в ушах и мысль, что он так и не успел сделать Джоанне предложение.

Джон очнулся от противного запаха, забившего ноздри, и немедленно раскашлялся, пытаясь выбить из себя эту невыносимую, раздражающую сладковато-горькую смесь ароматов. Мысли ворочались в голове лениво, как снулые рыбины, при этом они периодически задевали острыми плавниками за нежные нервные окончания, вызывая нестерпимую боль.

Парню потребовалось немало мужества и немало времени, чтобы решиться и открыть глаза, но вместо ожидаемого белого потолка больничной палаты, или менее ожидаемого, но все же вероятного летнего, выцветшего от жары неба, он увидел над собой нечто яркое, покрытое пестрыми красками, резными узорами и к тому же увешанное полосами разноцветной материи.

Тут несколько объяснилась и другая странность, беспокоящая Джона с самого момента пробуждения: тонкий, дребезжащий звук, похожий на звон хрустальных колокольчиков, производился действительно колокольчиками, в изобилии развешанными вокруг, правда не хрустальными, а сделанными из какого-то красноватого металла.

Сам Джон лежал на подобии укороченной кушетки, стоящей на возвышении в глубине полутемного огромного зала. Вокруг же находилась настоящая декорация из китайского боевика, одного из тех, где действие разворачивается в храме странного языческого бога: каменные колонны, яркая парча, переливающаяся в свете развешанных по стенам факелов, треноги курительниц со стелющимися над ними завитками дыма и сверкание драгоценных камней в глазницах огромных истуканов. Даже статисты и те присутствовали. Большое количество тщательно загримированных, ярко одетых людей почтительно стояло вокруг, тихо переговариваясь и не отводя взгляда от кушетки, на которой распростерся Джон.

Он же, по всей видимости, и был тем самым главным героем, что должен победить ужасного злодея и спасти прекрасную узкоглазую принцессу.

Подивившись собственной фантазии, Джон облегченно рассмеялся: все это, несомненно, было сном! В реальности просто не могло существовать ситуации, в которой он лежит посреди языческого храма, изображая то ли божество, то ли жертву этому самому божеству. И, значит, никакого падения со скал тоже не было! А все это – кошмар. Один из тех ужасных, но легко забываемых снов, что вызваны душным, не остывающим даже ночью, августовским воздухом. Сейчас он откроет глаза и увидит яркие точки звезд или начинающий окрашивать небо рассвет. А потом будет восхождение, и он тщательно, несколько раз проверит прочность всех креплений, а может быть даже и вовсе откажется от подъема. В конце концов, его сон был до ужаса реальным…

Все еще тихонько посмеиваясь Джон попытался встать, но ноги подкосились, не желая слушаться, а голова немедленно закружилась. Некоторое время он боролся с тошнотой, подкатывающей к горлу, затем все же смог кое-как полуподняться, опираясь рукой о свое ложе. Ситуация становилась все тревожней: какой бы ни был его сон, настолько реалистичным он быть не мог. Значит все это действительность и ему срочно нужно придумать ей объяснение, пока он не сошел с ума.

Впрочем, как Джон ни старался, ни в тот день, ни в один из последующих многочисленных дней, проведенных в том же мрачном, успевшем ему изрядно надоесть зале, он так и не смог придумать, каким образом он перенесся из родного Висконсина в это забытое богом место.

Одна из возможных версий заключалась в том, что он все же умер и это его личный, персональный ад. За нее свидетельствовал факт того, что он изначально принял за удачный грим у окружавших его существ, было их естественными видовыми особенностями. Такими как фиолетовая, болотно-зеленая или алая, цвета сырого мяса, окраска кожи у некоторых из них, наличие рогов, костяных наростов и устрашающих клыков у других, а также такие мелочи, как лишние конечности или хвосты у третьих.

Впрочем, попадались экземпляры ничем внешне от людей не отличавшиеся, разве что они были более низкие, темноволосые и узкоглазые, чем обычные американцы. Хотя сходных людей сам Джон встречал немало в том же Нью-Йорке, в китайском квартале, куда наведывался за некоторыми деталями альпинистского снаряжения. Но и эти как бы люди, людьми, по мнению Джона, не были, так как, во-первых, периодически вытворяли такое, на что ни один нормальный человек не способен (как то: взлететь под потолок, чтобы поправить скособочившееся полотнище, зажечь факел щелчком пальцев или переправить ему блюдо с фруктами прямо по воздуху, не приближаясь). Во-вторых, они совершенно, ну ни капельки не понимали нормальный американский язык Джона, а разговаривали с помощью странных, щебечущих, режущих слух звуков, которые решительно отказывался понимать уже сам Джон.

Кстати, именно к этим, наиболее близким по виду к людям созданиям, все остальные относились с наибольшим почтением. И именно это не давало Джону утвердиться в мысли, что он таки попал в ад, где и отбывает наказание за все совершенные им грехи, впрочем, как и сомнения в наличии тех самых пресловутых грехов. Потому что с ним самим окружающие обращались еще более уважительно и прямо-таки раболепно, пытаясь угадать и тут же исполнить малейшие желания.

Причем отсутствие понимания часто искажало результат до неузнаваемости, что весьма злило Джона. Например, когда он хотел немного отдохнуть, побыть в тишине и демонстративно прикладывал руки к ушам, затыкая их, в зал тут же сбегались юные девушки с жалкими пародиями на гитары и принимались терзать струны и петь что-то тягучее мяукающими голосами.

Хотя этот пример был не из самых худших, а девушек можно признать даже хорошенькими, если не обращать внимания на рога, клыки, чешую и прочие местные прелести. Особ же женского пола, что были подобны ему самому, Джон видел всего пару раз, да и то те появлялись в окружении многочисленной свиты, никогда не подходили достаточно близко и закрывали лица газовыми вуалями. Так что Джон не мог с уверенностью сказать, насколько они были человекоподобны.

Кроме вышеупомянутых дам зал посещало множество разнообразного народа, и если первоначально Джон еще с интересом рассматривал приходящих, пытаясь углядеть хоть одно лицо, похожее если не на настоящего американца, то хотя бы просто на белого человека, то с течением времени он вовсе перестал внешне обращать внимание на визитеров. Джон старался не показывать, насколько ему неприятны эти разглядывания, напоминающие о визитах в зоопарк в далеком детстве.

Еще одной из возможных теорий была идея, что его захватили террористы: пакистанцы, тибетцы или даже индусы, и теперь требуют от его правительства какую-нибудь глупость, вроде вывод войск или ликвидации военных баз.

За эту теорию было то, что его не выпускали за пределы осточертевшего зала, оставив исключение для небольшого, закрытого садика, примыкавшего к задней стене.

Сад был совсем крошечным и ничем не примечательным, там не росли ни яркие цветы, ни экзотические травы: лишь несколько низкорослых кустов да площадка в беспорядке усыпанная валунами. Зато был ручей, вытекавший из одной стены и уходящий под другую, а над головой не было каменного давящего потолка, впрочем, и настоящего неба там тоже не было.

Джон так и не понял, то ли солнце и впрямь отсутствовало в этом странном месте, то ли оно просто не заглядывало в узкий колодец, образованный стенами садика.

Но самая главная прелесть этого места заключалась в том, что Джон мог там оставаться один, сколько ему вздумается. Никто не смел следовать за ним и это было прекрасно: несколько стесняясь повышенного внимания со стороны аборигенов, Джон приспособил ручеек под удовлетворение своих естественных нужд. А еще среди кустиков можно было подремать, не опасаясь чьего-либо назойливого любопытства, хотя спать не голой земле было весьма неудобно.

И все же, как ни была заманчива теория о террористическом акте, Джон слабо верил в ее реалистичность. Прежде всего, опять же, из-за почтительного отношения и странностей, может, и обычных для какого-нибудь фантастического триллера, но совершенно недопустимых в его обычной нормальной жизни.

Все это вместе взятое: невозможность объяснить происходящие, невозможность понять речь туземцев, и, прежде всего, невозможность вернуться к такой любимой и простой жизни, к скалолазанию, работе в автомастерской и к Джоанне, страшно злило Джона. Он мрачнел день ото дня и становился все вспыльчивей и агрессивней. Угрюмость его достигла крайней степени к тому времени, когда одним утром он открыл глаза и обнаружил склонившиеся над ним встревоженные лица Тома и Роджера.

Впоследствии он немало удивлялся привидевшимся ему фантастическим картинам, а также тому, что, летя в пропасть, зацепился за чахлый низенький кустик, который, несмотря на свою хлипкость, смог выдержать его вес и остановил падение.

Вернувшись к Джоанне, он пытался пересказать ей свои видения и даже пару раз открывал чистый лист текстового редактора, намереваясь все подробно записать. Но дальше первого предложения так ни разу и не продвинулся. А спустя время безумные фантазии и вовсе изгладились из его памяти.

***

Из летописи Монастыря На Скалах,

записано в четвертый день года желтого буйвола скромным старшим послушником Крейном.

Увы, сегодня случилось печальнейшее из событий: наш прекрасный гость, настоящий земной Человек, покинул нашу скромную обитель и вернулся на свою божественную родину. Но как бы ни было нам печально и как бы мы ни хотели продлить его пребывание в наших недостойных стенах, никто из асуров не осмелился противиться его скорби по потерянной родине. Верховный правитель отдал распоряжение, и ученые мужи, занимающиеся разработкой связей с земной поверхностью, вернули Человека в то самое место и время, откуда он пришел к нам. Надеюсь, они не слишком ошиблись в своих расчетах и почтеннейший Человек (увы, мы так и не узнали его божественное имя) не будет на нас слишком сердиться.

Я как сейчас вижу тот день, когда младшие послушники прибежали к нам с вестью, что истинный Человек упал прямо с небес на кусты в дворике для медитаций. Не сразу мы поверили в чудо, но все последующее заставило отбросить сомнения: подлинное существо из легенд, человек, живущий на поверхности, почтил наш, скрытый под земной корой, мир. Сколько раз перечитывал я древние предания об оставленной много веков назад народом асуров Земле. Об ее удивительнейших чудесах и ее необыкновенных жителях, достигших небывалой просвещенности и гармоничности в своей жизни. К сожалению, легенды не сохранили причину, заставившую асуров покинуть земную твердь и низвергнувшую нас в её, пусть довольно обширные и светлые, но все же никогда не видевшие настоящего Солнца, недра. Зато в них подробно описывались мудрость, благородство и прочие прекрасные качества сынов Земли, людей. И вот один из этих невероятных существ находился прямо перед нами.

Некоторое время все мы изрядно опасались за его здоровье, так как он не подавал признаков жизни.

Собравшись вместе, мы возносили молитвы богам и воскуряли благовония. И это подействовало! Человек не только пришел в себя и совершенно излечился, но и всем своим последующим поведение дал нам понять, что наши молитвы и наши мечты о достойной жизни ему приятны и понятны. С каким одухотворенным и отрешенным выражением лица он слушал песнопения специально приглашенных для него монахинь! С каким благородством и смирением принимал знаки уважения от спешащих нанести ему визит вельмож и чиновников! А как часто он уединялся для медитаций и благочестивых размышлений! Такого усердия не числится и за самыми ретивыми из наших братьев.

Жаль только, что все наши потуги наладить контакт на понятном Человеку языке увенчались неудачей. Сколько бы ученые мужи не прилагали стараний, сколько бы не перебирали выученных ими слов из человеческой речи, все оказалось напрасным.

Тем более прискорбным стало для нас понимание того, что, несмотря на все наши усилия, ничто не смогло заменить Человеку его утерянного прекрасного земного мира. И, хотя мое сердце сокрушает факт расставания, я счастлив от того, что он вернулся туда, где нет места печалям и горестям, свойственным нашему несовершенному обществу. Смею надеяться только на то, что он не забудет о времени, проведенном в нашей обители, как не изгладятся эти благословенные дни из памяти всех ныне живущих и будущих поколений асуров.