1. Иногда страх отупляет до такой степени, что его жизненно необходимо изжить: либо вы его сведёте на нет, либо он сведёт вас в могилу. Это как соревнование по бегу: на первой дорожке вы, на второй – страх. Он хороший парень, он даже иногда помогал вам, но сейчас не тот случай, да и ситуация к сентиментам как-то не располагает: судья – вон тот, с пистолетом в руках, - будет стрелять в голову проигравшего. И, знаете, вряд ли промахнётся.

- Уважаемые послы, гости с нашего благодатного соседа, с прекрасной планеты Земля! Я прошу вас сесть рядом со мной и моей дочерью Серенити. Разделите с нами трапезу, во время которой мы и обсудим все насущные вопросы.

Нас приветствовали так радушно, словно все уже знали, что мы ненормальные.

…Та восемнадцатилетняя сучка, что сидела по правую руку от Королевы была никто иная, как принцесса Серенити. Тихая, скромная, глаза потуплены, небольшие ладошки, смиренно сложенные на коленках, стеснительно перебирают складки длинного белоснежного платья. Лишь только одна промашка в этой личине безупречной невинности: глаза. Они искоса наблюдают, замечают любое движение, следят за руками, за взглядами других, - в общем, это те глаза, которые имеют все, кого двенадцать лет натаскивали убивать одним филигранным броском ножа. Кисть прямая, рука разгибается, словно отточенный механизм; вжиих – нож рассекает воздух; тук – он пробил лобную кость.

Никогда не смотрите на руки – они дрожат только у алкоголиков; не смотрите на лицо – им плохо владеют только актёры; смотрите в глаза – и вы сразу увидите. 

Когда страх впивается пьянящей дрожью в затылок, когда он холодком бежит вниз по позвоночнику, проскальзывая в щели между костями – вот момент, когда стоит сделать решительный шаг, чтобы победить его. Или проиграть. Выхватить пистолет из-за пазухи и с безумными воплями матёрого шизофреника приняться стрелять во всех подряд. А потом думать: симпатичный я был, крутой, - только вот одна незадача: уже мертвый. Три секунды всего прошло – и уже мёртвый. Обидно, честное слово.

…Итак, страх. Надо преодолеть страх. Я глубоко, полной грудью вздохнул, и сказал себе: "спокойно, ты уже мёртв!"

Фаза первая: осознание собственной смерти. Надо успокоиться и твёрдо, без тени сомнения сказать себе: все мы смертны, все мы сдохнем. Сегодня мы живы, - завтра мертвы. Глупо бояться неизбежного. Надо с этим смириться, забыть, - и радоваться жизни. Безбоязненно жить, безропотно умереть, - не счастье ли это?

К слову, жизненный путь Королевы Селены был до невозможности забавен. Родилась она в глубокой провинции, безвестном, и, в общем-то, безымянном городке. Училась в общеобразовательной школе на одни пятёрки. Учителя любили её, послушную и старательную, ласково называя "малюткой Селе". Проявляя завидные успехи в химии и биологии, будущая Королева окончила школу с твёрдой решимостью стать врачом. Естественно, - самым лучшим. Столичный медицинский университет встретил её холодно. Председатель приемной комиссии, отожравший себе морду шире стола, за которым развалился, глядел на боевую провинциалку с нескрываемым презрением: "Надеешься поступить? Ну-ну… Понаехало тут всяких". Тем не менее, она поступила, отучилась и закончила с отличием. О студенческом периоде её жизни, по большому счёту, известно очень мало: архивы – случайно сгорели, сокурсников покосили несчастные случаи, а её декана вообще посадили за аморалку, - но это, правда, позже. Только один факт не подвергается сомнению: в один жаркий постсессионный вечерок Селена легла в одну постель с одним очень лихим молодым человеком. Не имею представления, насколько хорош этот тип был в делах амурных, но вот дурочек вербовал он лихо. Секретная служба Серебряного Тысячелетия – так называемые Воины Цветущих Хризантем – организация с тысячью глаз, тысячью рук и одной на всех, напрочь отмороженной, совестью. Люди, служившие в ней, а это, главным образом, были девушки, славились озлобленностью и беспринципностью. А Селене и вовсе повезло особо: было как раз свободно место врача бригады по пыткам и допросам несовершеннолетних.

Мой страх заставляет пальцы неметь.

Таких историй не найдёшь на страницах учебников истории Тысячелетия. Что там сейчас пишут? Про то, что Селена работала педиатром, с детства мечтая стать королевой? Чёрта с два она мечтала об этом, когда вырывала кому-нибудь зубы пассатижами, выдавливала глаза и загоняла иголки под ногти.

Фаза вторая: сбросить с пьедестала ценностей собственную жизнь. Считая жизнь самой большой ценностью мира можно только убегать, в тщетной попытке спасти это своё богатство; бежать, прятаться и трястись над этим сокровищем, которое уберечь все равно невозможно. Надо понять, что жизнь далеко не самое важное. Есть кое-что поважнее – надо только найти. Скажем, честь и уважение. Смогу ли я жить, если на меня будут смотреть, как на кусок дерьма, будут рассказывать, что я сбежал от девчонок из Цветущих Хризантем? Нет, не смогу; повешусь. Так стоит ли спасать жизнь ценой позорного бегства? Всё равно придётся сводить с жизнью счёты. Так лучше уж здесь, с честью и славой.

Эндимион склонился в глубоком, почтительном поклоне, отвечая льстивыми словами на льстивые. Он у нас парламентёр, любит это дело. Он, наверное, и сексом так занимается: присядет на краешек постели и треплется минут сорок с дамой сердца о предстоящем. Не забывая, конечно, при этом широко улыбаться.

Не к ночи, кстати, поминать Хризантем. Четверо девушек в белых кимоно стоят за спиной Королевы и шутливо перешёптываются, пряча восхищённые улыбки. С первого взгляда можно подумать, что они – какие-то там служанки – влюбились в уважаемых гостей по уши. А со второго понять – вот они, зверолюди секретной службы, человекозвери Хризантем, бойцовые псы, спрятавшие клыки за розовенькими бантиками. Одна из них, та, что стоит с краю, самая шумная и самая смешливая – никто иная, как Минако Аина, более известная как Мина – командир отдела ликвидаций.

Ещё один человек, чья судьба до ужаса занимательна. Школьная подруга Серенити, Минако никогда не отличалась буйным нравом, была доброй и отзывчивой. Активно помогала бабушкам и дедушкам переходить через дороги, может, даже скворечники делала – кто теперь упомнит? Только всю эту добродетель в один миг как рукой сняло, когда она попалась на тройном убийстве. Её подруги, позднее, в судорогах рёва рассказывали, что, мол, поспорили с ней по глупости, что слабо ей будет кого-нибудь убить. Судебная экспертиза долго и нудно лепетала что-то нечленораздельное: девочку то признавали вменяемой, то, наоборот, констатировали психоз на психозе. Дело, конечно, быстро замяли, - не пускать же в массы историю, что в Королевской школе, где учатся дети всех видных деятелей Луны, учатся ещё и шизоиды покруче всяких. В общем, Мину отправили в психушку строго режима, лет эдак на сорок пять. И всё бы этим и закончилось, если бы главврач (между нами – сумасшедший со справкой) не был кадровым сотрудником одной организации – какой, я полагаю, догадаетесь сами, - да ещё, заодно, и начальником того самого ликвидационного отдела. Заинтересовавшись, как он говорил, "сей любопытной патологией", он без зазрения совести проштамповал Мине в паспорте, что она излечилась от своего недуга и для общественности опасности более не представляет. В общем: свободна! Но перед этим, он, само собой, не забыл присвоить ей воинское звание и сделать собственным заместителем.

Мой страх переваривает мои внутренности.

Это только в сказочках: ворон ворону глаз не выклюет. А по правде: псих психу чего хочешь оторвёт, съест и не подавиться. Что Мина, в скором времени, и продемонстрировала. Впрочем, кровавая смерть главврача мало кого оставила неравнодушным. Всевозможные непристойные шуточки, блуждавшие по психушке, были на корню пресечены новым главврачом; уголовное дело, по лощено-вежливой просьбе свыше навечно осело в чьём-то, пропахшем чернилами, столе; а столь важное для страны должностное место пустым оставалось буквально какие-то часы.

Если очень долго смотреть в одну точку, то мир теряет свои очертания, и в голове остаётся только одна мысль – что цветов по-настоящему не существует. Когда я говорю "цветов", я подразумеваю не растения, и даже не их генеративные органы. Я имею в виду окраску. Лучи света, отражаясь от чего-либо, теряют какую-то составляющую своего спектра; разница спектра и есть в представлениях нашего мозга окраска. Значит полуночно-синий – это всего лишь показатель шершавости. И идеальная белизна одежд девушек – тоже.

Эндимион скалится так сильно, словно торгует на рынке ширпотребом:

- А не подскажете ли, Ваше Величество, как вы добиваетесь такого чудесного аромата цветущей вишни?

- Вам не нравиться вишня? – лукаво улыбается в ответ Селена.

- Отчего же? Может статься, я просто так сильно завидую.

Даже мой любимый, светло-сиреневый, и тот – только микроскопическая неровность поверхности. Вдумаешься, каков мир действительно, а не в интерпретации нашего мозга, - и жить как-то уж и не больно хочется.

Мой страх переполняет моё тело.

Фаза третья: самовнушение. Для начала надо успокоиться; на время заставить все свои мысли умолкнуть, сосредоточиться на равномерном, глубоком дыхании. Мышцы расслаблены, воздух медленно проникает в лёгкие. Полуночно-синие глаза Мины смотрят прямо на меня. Я расслабляю веки. Расслабляю глаза. Ополчение моих душевных сил, похватав лопаты и вилы, устремляется уничтожать мельчайшие морщины на моём лбу. Слегка напрягаю веки, - и снова расслабляю. По всему телу, сверху вниз, от глаз, прокатывается едва ощутимая волна тепла. Всё готово к фазе самовнушения.

Я познакомился с Зойсайтом пять лет назад. Тогда я уже числился "дипломатом для особых случаев", а он ещё был простым бойцом из числа тех, что вечно борются с террористами. Мы с ним попали на одни и те же подготовительные сборы, где-то на дальнем востоке Земли; он был тогда подростком. Невысокий, худощавый; бронежилет детского размера.

Как тебя сюда занесло, спросил я.

- Мне нравиться убивать, - улыбнулся он.

…Школу он так и не закончил; учился плохо, в пятом классе отсидел два раза: математику пытался пересдать семь раз. Доучившись кое-как до девятого, Зойсайт решил, что и так достаточно поучился, и записался в армию; впрочем, туда его не взяли – с таким хилым телосложением туда никого не берут. Попытался устроиться на работу, но везде получал ответ "сперва доучись". Обратно в школу не приняли. Так Зойсайт очутился на задворках жизни. Без денег, без образования, без работы.

Полуночно-синие глаза Мины смотрят только на меня.

- Если хотите знать, молодой Принц, мы называем вишню сакурой. Так что этот аромат, у нас, называется ароматом цветущей сакуры.

Селена слегка улыбается, Эндимион снова кланяется, да так низко, что его лоб того и гляди коснётся стола:

- Я готов поклясться, что нет запаха прекрасней, чем этот. Если боги подарят мне дочь, я назову её Сакурой, в честь этого неземного наслаждения, которым Ваше Величество великодушно одарили меня!

Зойсайт тогда не сразу понял, что человек умер. Произошло всё слишком быстро, едва ли походя на реальность. Люди вокруг сначала притихли, потом загомонили; Зойсайт стоял посреди всего этого, с автоматом в руках, и тупо глазел на труп кассира, - про деньги и про водку он забыл сразу же. Трезвый и счастливый, он понял, что это ему нравиться куда больше всего остального, и принялся расстреливать заложников. Всех по очереди, а очередь была большая. Дело было громкое – с полсотни убитых людей, сопротивление властям, терроризм. Одно время даже, по этому поводу решили, что терроризм – самая большая беда современного общества на Земле, и с ней надо бороться беспощадно, но, слава тебе Господи, вовремя одумались.

Суд над Зойсайтом прошёл экстерном, а расстреляли его заочно. Если вы понимаете, о чём я.

Мой страх испаряется с поверхности моей кожи.

Только не подумайте, что Зойсайт был дураком. Он им не был. Что же касается его учёбы в школе, то он просто всегда считал, что всё то, чему там учат – никогда ему не пригодиться; а потому, научившись читать и писать, он не утруждал себя всеми остальными знаниями за их ненадобностью. После школы, Зойсайт ещё некоторое время слонялся по улицам, как он это называл, в безуспешных поисках смысла жизни. Работая в НИИ ядерной физики уборщиком, Зойсайт воровал оттуда радиоактивные материалы, и продавал их всем кому ни попадя под видом сока манго. Гуляя по улицам, любил выкрикивать лозунги и смотреть, как на это отреагируют. "В этом квартале живут одни пидарасы!" Люди удивлённо оглядываются. "Господи, ну отчего же одни уроды кругом!" Кое-кто уже подходит, спрашивает, щуря глаза, кого это он назвал уродом. "Граждане! Спасите! Импотенты-агитаторы атакуют!" Неважно, что кричать, - главное привлекать внимание. По утрам Зойсайт дрался до упаду, по вечерам напивался до обморочного состояния.

Трава тоже не зелёная. Впрочем, об этом могут догадаться даже дети, имей они сообразительность. Хлорофилл поглощает весь красный спектр света, просвеченные лучами листья просто не могут иметь другой цвет, кроме зелёного. Даже если они фиолетовые или бесцветные – мы всё равно будем видеть их зелёными.

Почему-то, многие считают меня психом.

Паника ещё никому и никогда не помогала. Только поэтому я ещё спокоен. Моё лицо полностью расслабленно. Но вот инстинкт самосохраниения, тот, ещё не совсем задавленный двумя первыми фазами, вопит и корчится от ужаса, вслушиваясь в мерный гул двух сотен вилок лязгающих по тарелкам. Этот гул постепенно становится подобен журчанию огромной, пронизанной сталью реки. Надо заканчивать третью фазу. Я пытаюсь сосредоточиться на этом звуке, выкинув из головы всё прочее. Я пытаюсь представить, что в гигантском зале нет никого кроме меня и двухсот живых вилок, зависающих в воздухе, а после с упоением бросающихся на тарелки.

Мой страх пронизывает всё вокруг. 

2. Ещё раз глубоко вздыхаю и говорю себе: я всю жизнь об этом мечтал! Я всю жизнь на это молился! Я буду убивать! Я рад убивать! Я рад убивать! Я рад убивать! Я рад умереть!

По-настоящему, умирать – это достаточно неприятно. И мне совсем не хочется этого делать, но надо запретить себе об этом думать. Сосредоточиться на том, что всё равно смертен, на том, что спасти жизнь уже не удастся. Я рад умереть! Я рад умереть! Я рад…

Если вы думаете, что ваш разум – это нечто загадочное, глубокое, непостижимое, а главное, нечто из области души, - вы ошибаетесь. Мозг – это биохимический прибор, не слишком примитивный, но, в конечном счёте, – это набор химических реакций и не более того. И страх, и боль, и, если хотите, любовь являются аспектами химии, а никак не души.

Возьмите в рот лимонную дольку – и в темноте станете видеть лучше. Вот вам пример химии мозга.

- Не могу ли я вам помочь? – шёпотом осведомляется служанка, склонившись к моему уху.

- Спасибо, я ни в чём не испытываю нужды.

Мой страх медленно облизывает кости.

…К Берил-сенсей я попал первым из группы. Тремя годами раньше, окончив кулинарный техникум, я встал перед выбором: либо пойти в повара одного из столичных ресторанов, либо пойти в шеф-повара армии. Я выбрал первое (справедливо полагая, что ну её к чёртовой матери, эту армию) и скоро начал готовить изысканные ужины в одном дорогом ресторане. Не могу сказать, что эта работа мне не нравилась.

Я пытаюсь сосредоточиться на звоне вилок. Чудовищном, керамическо-стальном звоне…

Однажды к нам пришла девушка с волосами цвета кофе; она говорила со странным акцентом, и рассказывала о прекраснейших водопадах мира, когда мы с ней занимались любовью в подсобке. Она читала мне стихи на разных языках, с упоением пересказывала и древние литературные шедевры Луны, и современную прозу Земли, и ещё Бог знает что. После первого месяца она назвала мне своё настоящее имя – Нару Осака. После второго она сказала: извини, киса, я должна попросить тебя об одном очень большом одолжении.  

- Простите, - не отстаёт служанка, шепча на ухо, - но мне кажется, я могу помочь вам. Мне кажется, вам здесь нехорошо. Позвольте мне отвести вас в какое-нибудь более тихое место.

Оторвавшись, от созерцания парящих в воздухе вилок, поднимаю глаза прямо на очаровательно-детскую улыбку Рей Хино.

Киваю. Мы выходим в сумрачный коридор. Незнакомая дверь и я уже сижу в тишине, на небольшом диване в тёмной, роскошно обставленной комнате. Рей задёргивает тяжёлые шторы. Вас ничто не будет здесь раздражать, улыбается она.

Я слежу за ней взглядом. В её личном деле было написано, что у неё крайне нестабильный характер. Что она честолюбивая и старательная стерва. Что она непредсказуема и опасна. В своё время её дед пристроил десятилетнюю девочку в храм, пытаясь загасить пламя тщеславия покаянием и смирением. Но Рей не могла остановиться. Досрочно окончив школу, она со всем возможным рвением принялась карабкаться по карьерной лестнице – пускай и церковной. Где-то в пятнадцать она вполне осознанно согласилась на сотрудничество с секретной службой Тысячелетия. Она находила это чрезвычайно полезным карьере. И ещё. Шестнадцатилетняя девчонка, прилежно играющая роль скромной служанки, была талантливым ночным бойцом; темнота и полумрак – это её стихия.

Думаю, Рей могла бы понравиться Джедайту. Нет, я знаю: она бы ему точно понравилась.

Самогипноз всегда давался мне с трудом. Берил-сенсей неустанно повторяла, как я сейчас понимаю, исключительно для меня: тот, кто не успеет закончить третью фазу – труп. Тот, кто не сможет перевоплотиться душой в дикого зверя – своего дикого зверя – труп. Тот, кто не сможет выкинуть из сердца страх, превратившись в агрегат по бесплатной раздаче смерти – дважды труп. И, кажется, сенсей была права.

Рей, должно быть, часто просыпается по ночам в холодном поту, с расширенными от ужаса глазами, потому что ей снится, что она снова школьница, и снова кто-то получил оценку выше, чем она.

…Можно ли отказать девушке, которая, после шикарной ночи проведённой с вами, просит: передай такому-то (он в ваш ресторан завтра зайдёт) вот эту записку. Нет, это задним умом все крепки: нельзя было брать, говорят, записочку! Девка твоя, говорят, шпионка! Шифровку врагам народа шлёт! Но это ведь, задним числом, да и то, если всё раскрылось. А так – суёт Нару с невинным видом маленькую записочку с содержанием вроде "видеть тебя больше не хочу, ты – подлец". Ну, понятно – сама она с Подлецом встречаться не хочет, он, козёл, её бедную-несчастную обманул, бросил и тому подобное. Пришлось соглашаться. К слову, роль подлеца тогда играл Нефрит, и он до сих пор любит подтрунивать надо мной по поводу всей этой истории. Собственно, неладное я почувствовал, после второй записки. А после пятой в упор спросил у неё, какого хрена здесь творится.

Почему-то, все считают меня психом.

Рей осторожно приближается; в темноте её движения особенно грациозны, мягки, словно у кошки. Она приседает, аккуратно, подобрав под себя кимоно. Теперь я смотрю на неё сверху вниз. 

- У вас очень странное лицо, Кунсайт-сама, - шепчет она, - оно словно бы высечено из камня… Никаких эмоций, никаких чувств. Неужели вы ничего не испытываете? Неужели, - её голос улыбался, - вы подобны спокойной ледяной глыбе, бесстрашно и безразлично смотрящей на всё и на всех?

- Почему ты так полагаешь? Может, я боюсь больше всех.

Она смеётся и с неприкрыто детской беззастенчивостью облокачивается на мои колени:

- У вас потрясающее чувство юмора, Кунсайт-сама.

Мой страх скребёт когтями по рёбрам.

Призрачно-сиреневые глаза Рей смотрят прямо на меня. Её губы сложены в такую тёплую и искреннюю улыбку, что я вынужден был, в мыслях, конечно, поаплодировать её актёрскому таланту. Её лицо будет медленно приближаться к моему, обдавая его жаром молодого девичьего тела. Потом она слегка приподнимется, опершись на мои колени, и её губы коснуться моих. Романтика ночного хищника. Кто бы мог подумать, что столь прагматичная девушка падка до этого.

В широком рукаве кимоно прячется массивный браслет, на котором крепится два охотничьих ножа. Или десяток узких, похожих на гвозди, заточек. Когда Рей убивает, она делает один быстрый тычок. Точно в радужную оболочку глаза, пробивая насквозь весь мозг. Или в сердце, так, чтобы нож засел точно между двух предсердий, - там, где находится нервный узел.   Я знаю это просто потому, что по-другому быть не может.

Как удобно убивать того, кого целуешь.

…Если ввести себя в состояние аутогенного покоя, то можно работать напрямую с собственным подсознанием. Это и называется гипнозом. Никаких докторов, никаких маятников, криков "спать!" и слов "когда я скажу три, вы закроете глаза…" Вы расслаблены, сосредоточены на самосозерцании; берёте заточенный резец и начинаете ваять своё сознание. Я счастлив, говорите вы. Я готов убивать, говорю я. Я всё смогу, повторяете вы. Я готов умереть, твержу я. Никаких "не", "если", "нет", "нельзя", "возможно",   - только прямые приказы, чёткие инструкции, несомненные и непреложные истины. Поначалу, мало что получается. Но по прошествии полугода тренировок всё изменится.

Мой страх бьётся внутри сердца. В такт ударам сердца Рей.

- Простите меня, Кунсайт-сама! – с внезапным смущением вскакивает она, - Я… я очень виновата, что позволила своим чувствам взять верх! Это получилось случайно!

Она начинает повинно кланяться:

- Прошу простить мне мои непочтительность и несдержанность!

Если усердно практиковаться в самовнушении, можно добиться всего, чего угодно.

- Я не в обиде, Рей.

- Вы знаете моё имя? – изумлённо замирает она. По её щекам (мало кто знает, как я вижу в темноте) растекается румянец.

Нару была обескураживающе откровенна. Ты извини, мол, мы тебя использовали. Извини вдвойне – теперь, тебе, дескать, придётся нам помогать регулярно. Видишь ли, она пожимает хрупкими плечиками, мы из земной контрразведки и нам позарез нужен связной в этом ресторане. А если откажусь? – спросил я. Не откажешься, - качает головой она. И улыбается. Сука.

Тогда Нару познакомила меня со своим подлецом Нефритом. Вы полагаете, это романтичное имя? Боюсь, что это не совсем так. Это прозвище, впоследствии навсегда заменившее ему имя, прицепилось к ловеласу во время первого крутого поворота его жизни: когда его, в восемнадцатилетнем возрасте, призвали в армию. Там ему так отбили почки, что долгое время он был вынужден не думать ни о чём, кроме как о лечении. Пиелит, цистит, - у него была целая россыпь болезней, но почему-то именно хронический нефрит, от которого он лечился долго и упорно, запомнился всем. Поэтому его и зовут Нефритом.

В глазах Рей дрогнули слёзы, она согнулась и упала на колени. Она сжала своими маленькими ладошками мою руку, залитую потоками её густой горячей крови. В глазах Рей не было удивления, - один лишь только ужас. Неуклюжим движением она отстранила мою руку с простым кухонным ножом, и рухнула на пол.

Воспоминания откатили назад, подобно болезненной рвоте.

А зверь, уже ломившийся напролом из моего подсознания в моё же сознание, хохотал и ликовал. Я рад убивать! – орал он на разные голоса. Наслаждение разносилось по венам вместе с адреналином. Мне было тошно от содеянного, но пьянящая радость уже стала неудержима и жадна до крови. Она гнала меня в зал, где ещё так многих надо бы убить; теперь она шептала мне: ты рад убивать, ты рад умереть. Это не сумасшествие, это не раздвоение личности. Это простой боевой тренинг, которым так гордилась Берил-сенсей.

Чтоб её!

…Когда Джедайта поймали – разразился небывалый скандал. Как-никак, он был тогда всеми уважаемым школьным учителем, а тут – педофилия, десятки изнасилований с убийствами. Может быть, кто-то из вас ещё помнит громкие газетные заголовки: "оборотень под партой!" Джедайт устроил настоящую комедию: со слезами на глазах вопил, что, мол, педофилом он является, но безобидным. Его подставили, его утесняют, все убийства района на него, несчастного, просто повесили! Ещё он очень убедительно орал "мерзавцы!" и "гомофобы!" Хотя какие там, к чертям, гомофобы?… Естественно, с такими статьями в тюрьму лучше не садиться: сами, небось, понимаете, что сделают нормальные люди (пусть кого-то там ограбившие или даже убившие какого-нибудь скота по пьяной лавочке), когда к ним в камеру посадят такого вот фрукта. В общем, Джедайт орать-то "мерзавцы!" орал, а сам уже к потолкам приглядывался – где бы удавочку себе подвесить сподручнее? Не успел. Пришла к нему в камеру предварительного следствия обворожительная женщина по имени Берил и спросила доверительно: "Хочешь, мясорубка, пожить ещё или уже наскучило?"   

Когда мы вместе с Джедайтом тренировались у Берил-сенсей, я сразу понял, что мы в корне с ним не похожи. Я тогда только воспитывал в себе ту тварь, что должна помогать мне в бою, а он с ней родился. И неплохо уживался.

Мой страх…

Те заточки, которыми пользовалась Рей, были маленькими, словно игрушечными. Когда девочка нанесла свой удар, тонкий клинок скользнул по моему ребру и ушёл в сторону, прочь от сердца. Будь я хоть чуть-чуть поромантичнее, я бы не преминул посомневаться на следующую тему: не специально ли она мне в ребро метила – всё-таки такую чудовищную ошибку можно допустить только специально. После этого, меня бы, конечно же, пробрало бы на слезу, я бы стал убиваться над её телом, рыдая и вырывая себе волосы. Но нет, извините, я и так поседел раньше времени.

- Я с сожалением вынуждена признать, – Минако Аина уже стоит на пороге, - что наша юная общая знакомая, - она без особого интереса глянула на тело Рей, - не смогла ничего с вами поделать, Кунсайт-сама, - она выдержала пафосную паузу и хищно улыбнулась: - возможно, я смогу.

Только представьте себе полуночно-синие глаза.

3. Хотите знать, что такое нейрохимическая травма? Это когда врач ошибается с таблетками. Ощущения странные, мозг очень удивлён, заинтригован, ему вдруг становиться донельзя интересно, что это там сбоку за огонёчки в окошках. Батюшки мои, а куда это мозг побежал? Ловите его, ловите! Чёрт, кажется, он в окно выпрыгнул! Давайте-ка следом, может, догоните! Голубчик, сдаётся мне, что у вас нейрохимическая травма.

Я смотрю на Мину.

Евклидова геометрия – всего лишь частный случай нелинейной геометрии Лобачевского. Теория Дарвина – всего лишь частный случай Синтетической теории эволюции. Шизофрения – всего лишь частный случай нетипичной психологии. Всего лишь другой тип сознания.

Когда в маленьком, шикарно обставленном зале собираются все высшие армейские чины, королевская чета, влиятельные люди из парламента, когда гриф секретности переходит все доступные разуму границы, - тогда всё проходит очень серьёзно и без малейших вычурностей. Никаких аплодисментов, никаких объятий. Один генерал-лейтенант чуть-чуть развалившись в кресле спрашивает: "а почему, собственно, вам не подходят пациенты  психиатрических больниц?" Всё очень просто, - отвечает Берил, - их уже лечат, у них уже произошло нарушение нормальных процессов психоза. А мне же нужен чистый материал!

- Аутогенный тренинг, говорите, - главнокомандующий понимающе кивает головой, - вы что же, хотите создать в нашей армии подразделение по типу Хризантем?

Я смотрю на Мину и понимаю, что третья фаза близиться к завершению.

…Нефрит, оставшись в армии на сверхсрочную, убивал и своих, и чужих, всех скопом, не разбирая, кто попался ему на пути. Он был военным химиком. Яды, газы, отравляющие вещества, взрывчатка из самодельного тринитротолуола. Уже когда Нефрит оказался на попечении Берил-сенсей, он любил мне рассказывать, что цистеин, находящийся в составе паров ртути связывается с сульфитными группами ингибитора ферментов цикла Кребса дыхательной системы каждой клетки человеческого тела. Всё зависит от концентрации, мечтательно улыбается Нефрит. При большой – человек гибнет почти мгновенно. При малой – сначала слепнет. 

Минако смотрит на кухонный разделочный тесак в моих руках, и её лицо подрагивает от предвкушения.

Я смотрю на неё и вижу сотни мелкий рубцов исполосовавших руки. Это любители тренируются с утра до вечера. А профессионалы: с утра до утра. То бишь, круглосуточно.

Иногда я задаю себе вопрос: как я оказался в компании трёх сумасшедших убийц, работающих на правительство по специальности "массовые ликвидации"? Я же повар! Не смеши меня, – без тени веселья усмехнулась однажды Берил-сенсей, - ты же шизофреник, глупо это отрицать. Отсутствие внешних симптомов ещё не свидетельствует об отсутствии патологии.

Сразу поясню: она не права. Я здоровый. На мой счёт все просто заблуждаются.

После марсианской катастрофы, руководство начало пристальнее следить за Нефритом. Кто-то написал в рапорте, что взрывчатка, вероятнее всего, была подорвана умышленно, кем-то из личного состава. В другом рапорте даже чётко называлась имя-фамилия: Масато Сейнджойн.

Мой взгляд чувствует мягкость волос Мины. Невысокая, хрупкая, идеальные плечи, безупречные линии бровей, - эта девушка могла бы войти в число приближенных Селены, воспользовавшись одной лишь только магией своей красоты. Если бы не была законченной психопаткой.

- Кунсайт-сама, - прерывает тишину Минако, - позвольте спросить, вы и вправду столь великолепный кулинар, как о вас идёт молва?

Отмахиваюсь:

- Мне безбожно льстят, - я с трудом удерживаю маску безразличия.

Пистолеты в руках Мины сверкают острыми гранями. Они шепчут мне: ты рад умереть! Ты рад умереть. Ты рад убивать.

- Если каким-нибудь чудом мы переживём сегодняшний день, вы же не откажетесь продемонстрировать мне что-нибудь из ваших кулинарных шедевров? Видите ли, я, случается, забавляюсь сотворением оригинальной стряпни, и мне искренне хотелось бы посмотреть на работу профессионала.

- Я бы тоже не отказался посмотреть на ваши творения, Минако-сан.

- Ну что вы! Я бы никогда не осмелилась предложить на ваш суд скромные результаты моих усилий!

Окончание третьей фазы: отключение сознания, переход на поруки подсознания. Мне остаётся просто перестать думать; перестать мешать моему подсознанию. Оно не ведает ни страха, ни жалости, оно не видит опасности в упор, оно выполняет всё на автомате, не задумываясь о последствиях. Никаких сомнений. Так говорит Берил-сенсей.

Чтоб её!!

А если Рей всё-таки специально била в ребро?

…Эндимиона с Унадзуки познакомил их общий друг. Высокая и стройная девушка, подрабатывающая официанткой, быстро привлекла внимание нашего любвеобильного принца; вечером того же дня он посадил её на свой мотоцикл (за неимением белого коня) и отвёз к себе, где они придавались утехам всю ночь. Она училась на ветеринара экстерном, была общительной и любознательной девчонкой. Эндимиона не интересовало, что ей тогда ещё не исполнилось восемнадцати, - он, как принц, был неподсуден. Вечерами он любил рассказывать ей про особенности земной конституционной монархии; про то, как дерутся в коридорах парламента; как король как-то раз подловил министра культуры с королевой в туалете, и надавал ему по заднице. Полагаю, они смеялись до колик. Эндимион и Унадзуки, я имею в виду, а не королева с министром. Однажды Унадзуки решилась рассказать ему обо всех тех смертельных венерических заболеваниях, которыми была больна. Принц был - как бы вам это сказать? – в шоке. Унадзуки выжила случайно. В тот раз. По части быстрого принятия кардинальных решений Эндимион был и остаётся личностью неординарной. Озлобленный на весь мир, он не стал скитаться по больницам в тщетных поисках спасения. Скорее совсем наоборот: он скрыл все свои болезни, бесстыдно продолжая встречаться с многочисленными девушками. Толком неизвестно, скольких он заразил; известно лишь, что список венерических заболеваний самого принца, теперь более чем внушительный.

Мой тесак засел в теле Мины.

Почему-то больше всего Эндимион ненавидел гонорею. 

Тысячелетие - мертвенно-белый город. Режущая глаз белизна стен и одежд. Безмолвная белоснежность отшлифованного мрамора. Зимой – искрящийся снег, летом – белые лилии. В этом царстве нет цвета, нет красок. Только ослепительная белизна. По-моему, похоже на больницу.

Мина скорее мертва, чем жива. Физиологически, конечно, она ещё жива, но то, что осталось от её тела уже никак нельзя считать человеком.

- Кун… - с трудом выговаривает она, давясь сгустками крови, - какое твоё коронное… блюдо?…  

- Клёцки по-флотски, - после минутного размышления отвечаю я, - простота и изысканность вкуса ставят это питательное и лёгкое в приготовлении блюдо вне конкуренции.

Безумная усмешка застывает на лице Минако, в то время как последняя судорога скручивает тело. А я не могу сдержать смех, почему-то рвущийся из моей груди; необъяснимое, приторное счастье давит, прижимая к земле. Я оседаю на колени, моя рвота заливает весь пол, но я не перестаю смеяться.

- Брось, - сказал я сам себе, - ты был рад это сделать. Возвращайся в зал, там есть ещё дела.

Покидать стол, не дождавшись десерта – дурной тон.

Меня встречают две сотни вилок. Половина из них, облизываясь, пикирует на тарелки. Вторая, кривя зубчиками, таращатся на меня.

Ами Мицуно – невысокая восемнадцатилетняя девчонка из свиты Селены – уже сидит на коленях Зойсайта. Он только что рассказал ей какую-то шутку, и, смеясь, она прильнула к нему всем телом. Зойсайт обнял её одной рукой, второй поднося ко рту бокал вина. Удивительно, но этот рыжеволосый гиппопотам психоза не считает себя сумасшедшим. У меня всего лишь иная шкала ценностей, говорит он. Мне нравиться убивать, говорит он. Ами ещё смеётся, а её глаза уже смотрят на меня. Глаза Серенити тоже в упор смотрят на меня. И Селена, и те служанки у выхода, - глаза у всех одинаковые, надсажено резкие, удивлённо злые. Всё – концерт окончен, сдавайте бинокли. Хризантемы – не служанки, мы – не дипломаты. Что с того, что я люблю убивать, спрашивает Зойсайт.

- Кунсайт-сама, что произошло? Объяснитесь немедленно!

Чем это хуже, чем рыбачить, недоумевает Зойсайт.

- Немедленно бросьте нож!

Некоторые вот любят на санках кататься. А я убивать люблю.

- Проклятье! Вы с ног до головы в крови! Что это значит?!

В руках Ами, словно из ниоткуда, возникает пара узеньких резных кинжальчиков – истинно женское оружие. С громким смехом вскакивает на ноги Нефрит: заскучал в ожидании веселья.

Я люблю убивать. Почему, собственно, - вопрошает Зойсайт, - почему это признак сумасшествия?! 

- Кунсайт, - вопит Джедайт, - что ты с ней сделал?! Что ты сделал с девочкой?

Моя рука сжимает тёплую рукоять тесака. У Хризантем невинные глаза, полные жажды крови.

Господи! Я только что понял: Берил-сенсей – сумасшедшая. Совершенно точно, вне всяких сомнений! Психотехнику зверя мог придумать только…

Безнадёжно больной разум.

ЭПИЛОГ. Я, конечно, врать не буду: да, было весело. Да, очень весело! Но если бы я только знал, или, хотя бы, догадывался самым крайним краешком сознания, что среди нас есть псих, который ворвётся в зал весь, знаете ли, в кровищи и примется с диким хохотом кромсать всех подряд здоровенным тесаком, - я бы отказался от всей этой затеи. Хорошо хоть, что он поварской колпак с собой не взял! А то в прошлый раз…

С тех пор, как эти гомофобы из полиции свалили на меня все убийства района, - всё пошло наперекосяк. Оклеветали, обвинили, что я насильник!… Да я никогда! Детишки сами ко мне так и липнут! Им со мной интересно, знаете ли!

Да, так о чём это я?… Ах, да…

Я, конечно, понимаю, что лично Берил-сенсей вся эта мясорубка была только на руку; но лично мне она нужна не была, а что там нужно было Берил-сенсей – лично меня не интересует.

Девочки из Воинов Цветущих Хризантем были такие забавные! Знаете ли, такие маленькие! Такие миленькие! Одна там была – кроха с длинными чёрными волосами – просто загляденье! Тока её психованный Кунсайт убил. Скотина. Да какой он повар, он же мясник! Как у него рука на ребёнка поднялась!  

А так, знаете ли, всё очень даже неплохо. Правда, меня вдруг стало посещать пугающее ощущение, что и Нефрит, и Зойсайт, ну и Кунсайт, конечно, - ровным счётом все, – сумасшедшие.

Впрочем, зачем о грустном?