Тьма египетская началась часов в пять, как только мы вышли из подъезда и свернули за угол, по дороге к мусорнику на окраине поселка, бывшего когда-то военным городком. Декабрьское небо сыпало мелким дождиком, но самого неба обнаружить не удалось: непроглядная влажная темнота опустилась откуда-то сверху, накрыла своим мягким брюшком и все… Движения замедлились, звуки стали приглушенными, а свет из окошек — призрачным. Невнятный звук церковного колокола как раз и сообщил, да нет, он просто апатично звякнул. О том, что уже пять, а значит — 30 минут до последней маршрутки, напомнил неестественно яркий дисплей мобильного телефона.

Поспешное вытряхивание мусора из тяжеленной сумки, поспешное же прощание, скомканные слова благодарности… Пробежка по неосвещенным улицам поселка, если так можно назвать осторожное, почти на ощупь, передвижение по старому сплошь в рытвинах и колдобинах асфальту, туда, к маршрутке — скорее домой, в уютный увешанный гирляндами предновогодний Киев.

Шесть человек пассажиров, водитель смеется, что ему повезло — для последнего субботнего рейса это много, собирает плату за проезд и выключает свет…. Здорово. Ощущение, что движемся в космическом корабле — можно закрыть глаза и провалиться в блаженную укачивающую полудрему…

Но тьма опередила. Въезд в город остался незамеченным, и только волшебный сияющий замок кондитерской фабрики Рошен, внезапно проплывающий за окном, подтвердил, что собственно все — приехали. Она — здесь, обволакивает, смешиваясь с уличными огоньками, народ спешит скрыться: кто за стеклянной дверью торгового центра, кто в метро. Любопытно. После глубокой всепоглощающей тьмы там, на пустыре, после рукотворного волшебства кондитерской фабрики, город выглядит слегка неприкаянно, а люди растерянно. В ярко освещенных вагонах метро они как-то особенно неприятны друг другу, рядом, конечно, присаживаются, но — неприятны. Целый ряд пассажиров напротив и все в грязной обуви…

Я увидела их издалека — ярко-оранжевое и темно-красное в белых полотняных мешочках. Мужик продавал их перед выходом из метро. «Надо купить!» — Вот только зачем мне свежий, слегка тронутый заморозками боярышник и шиповник? «Надо». Тетка, подошедшая вслед за мной, замечает мои колебания:

— Я их своим в компот добавляю. Так есть не заставишь, а в компоте — куда они денутся.

Мужик аккуратно пересыпает для нее ягоды из пол-литровых банок в пакетики, щедро добавляя по горсти сверху. Руки у мужика крупные и сильные, с розовинкой, и румянец во всю щеку. Выглядит он как-то очень спокойно и уверенно, как деревенский травник...

— Не надо в кипяток, — добродушно советует он,— там же витамины! Просто тепленькой водой и пусть постоит.

Что-то настоящее и правильное в этом мужике, что-то надежное. И сразу становится понятно, что он сам и собрал эти ягоды где-то за городом и бережно хранил в белых полотняных мешочках, и вез в электричке, потому что — витамины… «Себе и Тоньке!» — решаю я: «У нее давление — пусть топчет, а я… — Ни фига! Витамины!»

— Две банки боярышника и одну шиповника — заказываю я, и слегка поеживаюсь, потому что справа, за моим плечом, кто-то остановился, кто-то очень… напряженный и внимательный... Его присутствие за спиной, мягко говоря, некомфортно. Не выдерживаю, поворачиваюсь, поднимаю глаза и вижу — вот оно! — магия боярышника! Он тоже не понимает, зачем и почему, но лицо у парня, будто он увидел призрака и никак не решит — радоваться или спасаться бегством, и не может отвести широко раскрытых глаз от темно-красной горки в белой мешковине. Внезапно он прислушивается к себе, морщится и, резко повернувшись, исчезает за стеклянной дверью выхода — мелькнули и пропали в темноте светлый длинный плащ и брюки из бежевого микро-вельвета… «Ого какой!» — думаю я, на автомате укладывая боярышник в сумку.

— Прошу прощения, я очень спешу, — заявляет наглое плечистое создание с роскошными каштановыми волосами, собранными в длинный хвост — непонятно откуда он взялся — и мы вместе с продавцом наблюдаем, как мой пакетик с шиповником опускается на широкую ладонь незнакомца, затянутую в красивую замшевую перчатку. В руках у продавца оказывается смятая купюра, а наглеца и след простыл. «Успеет», — думаю я, и почему-то успокаиваюсь. Благодушно наблюдаю, как для меня насыпают новую порцию, с готовностью сообщаю только что подошедшим, что стоит все это — «пять гривен за банку».

А за стеклянной дверью дожидается тьма… Улыбаюсь ей как старой знакомой. Фонари живут своей сугубо околофонарной жизнью, слегка замедленные движения прохожих, отсветы фар проезжающих автомобилей — все выглядит неестественно плавным и сглаженным, но мне нравится. Я подставляю лицо под моросящую взвесь — то ли дождь такой мелкий, то ли туман слишком крупный…

Ныряю под пластиковый козырек трамвайной остановки и становлюсь вынужденным свидетелем странной сцены.

— И после этого ты — не садист!? — вопрошает обладатель дорогущих замшевых перчаток и роскошной шевелюры, безжалостно стянутой за спиной в длинный хвост. Лучше бы он орал. От его «спокойного» полушепота меня почти приморозило к месту, где угораздило оказаться. И едва не распластало по грязной облепленной объявлениями стенке от яростного напора сдерживаемых эмоций… «Замереть и не двигаться… Рефлексы — наше все!».

— Никто не посягает на твою драгоценную свободу выбора. Я тоже имею право… решать! — казалось, его сейчас разорвет на тысячи разноцветных осколков от противоречивых и каких-то нечеловечески ярких эмоций, но страшно было не это…

Все это бешеное полыхание сводилось на нет, теряло всякий смысл и превращалось в ничто, не достигая своей цели. Все, что он говорил, все это сводящее с ума отчаяние и упрямая самоуверенная сила переставали быть и попросту исчезали приблизительно в метре от подтянутого светленького парня, которого, похоже, таки догнали и, таки да — остановили на мокрой выложенной плиткой аллейке в нескольких шагах от остановки. Он не противостоял, не спорил, он просто смотрел и слушал, внимательно, но как-то странно — абсолютно отрешенно... Как будто ему приходилось одновременно находиться не только здесь, под моросящим декабрьским небом, а где-то еще, в каких-то других далеких и, быть может, гораздо более опасных местах. И там от него тоже требовалось самое пристальное и вдумчивое внимание. Пронзительная тоска и горечь, облекаемые в тихие слова, не имели смысла и не имели к нему никакого отношения. При тусклом свете уличного фонаря его лицо, лишенное живых человеческих эмоций казалось маской. Странная догадка холодком скользнула по позвоночнику: «Он — не живой». Эта мысль показалась мне чудовищно громкой, настолько, что они ее услышали, оба.

— Не уйду и не отстану — не надейся! — продолжил длинноволосый. Он держал себя с невероятным достоинством. — Я не остановил тебя вовремя, значит — вытащу, когда уже «поздно».

— Значит — придется тебя уничтожить, — прозвучало в ответ. Спокойный бесстрастный голос, но, сомневаться не приходилось — он так и сделает.

— Джей, почему тебя вечно тянет в какие-то виртуальные дебри? Почему ты не можешь просто жить?

— А ты — можешь?

Повисла пауза. Почему-то холерик не нашел, что ответить.

«Нет смысла жить, если ты некрасив!..» — громко и совершенно некстати, прозвучала в моей башке фраза из любимого мультика… Темноволосый расхохотался. А я удостоилась беглого безразличного взгляда умных внимательных глаз его собеседника… так можно глянуть на маленькую мушку-дрозофилу и тут же забыть о ее существовании. И слава богу! Потому что — мне хватило…

— Вот возьми, — произнес хвостатый. — Ты же это хотел?

Оказалось, что наш элегантный преследователь умеет быть предельно обаятельным — он протянул пакетик с шиповником, как величайшее сокровище — двумя руками и с таким поклоном… Так, должно быть, приносят дары на алтарь какого-нибудь неизвестного, но жутко могущественного божества.

Дары не приняли. Хвостатый замер, не поднимая головы. Но ответа не прозвучало. Не совсем живое существо в светлом плаще медленно отвернулось и отправилось прочь.

— Не то, не то! — слышу я свой охрипший и какой-то дребезжащий голос. — Он хотел боярышник, — сообщаю я в свое оправдание, пытаясь нашарить нужное в сумке.

Но парень уходит… неторопливым уверенным шагом. Его обеспокоенный преследователь молчит... А я, черт знает зачем, со всей дури размахиваюсь — и швыряю в удаляющийся светленький плащик пакетом с ягодами…

Никогда не была меткой, а тут... Попала, во всех смыслах этого слова… — ровнехонько между лопаток. «Бедное мое плечо…»

Темное содержимое брызнуло во все стороны из-под лопнувшего полиэтилена. Сказать, что мне страшно — ничего не сказать. Все, что остается — смотреть, как блондинистый и до сумасшествия опасный тип останавливается — даже не удивился — медленно повернувшись, он опускает глаза на разорванный пакет у своих ног, а затем, присев на корточки, берет несколько красных штучек себе на ладонь и принимается пристально их разглядывать...

— А ну брысь! — бросает в мою сторону длинноволосый обаяшка и мне кажется, что он улыбается. — Сам справлюсь! — все его внимание сосредоточено на друге.

Упрашивать меня не надо — пулей вылетаю из самого опасного на свете укрытия.

«Давай, хвостатый, уговаривай! Ищи слабые места и самые убедительные аргументы…»

Мне почему-то кажется, что, на самом деле, где-то очень глубоко внутри, его отстраненный светленький товарищ очень хочет, чтобы у него получилось — остановить, уговорить, уберечь… Чтобы стало как прежде. А еще… Где-то очень далеко, может даже не в этой жизни, в другой какой-нибудь перпендикулярной реальности — он хочет набрать еловых веточек и сотворить из них праздничный венок, украсив его колючками и ягодами боярышника, разноцветными лентами и колокольчиками, а затем повесить на дверь — и нет лучшего оберега! Никакая нечисть не сунется за порог.

16/12/2011