Bishoujo Senshi Sailormoon is the property of Naoko Takeuchi, Kodanshi Comics, and Toei Animation.
Китиара
Если бы Нару Осака вела дневник...
“- Вот они, последствия общенияс лордами, духами и всей этой чертовщиной!”
м/ф “Кентервильское привидение”
Когда мы с Ллойдом добрались до третьего этажа и застряли около двери моей квартиры – я искала ключи в сумочке, а Ллойд, поставив на пол три тяжелых пакета с покупками, тихо, но от души чертыхался, браня мой ранний склероз – потому что я никак не могла найти ключи и уже опасалась, не забыла ли их дома, - на пятой минуте подобного времяпрепроводжения случилось то, что должно было случиться: на площадке возникла миссис Ньюком и пожелала нам доброго дня.
Миссис Ньюком – это моя соседка, немолодая и деятельная женщина, точная копия домохозяйки, расхваливающей новый стиральный порошок в рекламном ролике. Она живет одна. У нее, правда, есть дочь, но ее я видела всего раза два или три – дочь замужем, муж работает где-то чуть ли не на Аляске, поэтому дочь миссис Ньюком навещает свою матушку нечасто, а сама миссис Ньюком переселяться на Аляску не хочет. Других детей у нее нет, но она ничуть не скучает, бдительно следя за жизнью всех обитателей нашего дома, за моей жизнью в том числе. Особенно за моей, потому что квартиры наши находятся на одной площадке, дверь в дверь.
Мне она симпатизирует, не знаю уж, почему, хотя ей не нравится мое имя, моя национальность и мои гости. Думаю, все это она мне прощает потому, что у меня европейская внешность. Наоми, моя подруга, с которой мы когда-то на двоих снимали эту квартиру, внешне – типичная японка, не то что я, - и поэтому к Наоми миссис Ньюком относилась с большим подозрением, нежели ко мне. Ну, все мы, наверное, в чем-то ксенофобы.
Ллойд тоже не нравится моей соседке. Ей не нравится, как он выглядит, как себя ведет и каким тоном разговаривает. По-моему, она его побаивается. Впрочем, при первом знакомстве я тоже его испугалась. Рост у него – под метр девяносто, голова бритая, мускулатура такова, что невольно вспоминается Сильвестр Сталлоне в роли героического Рембо, бицепсы щедро разукрашены наколками, нос приплюснут, как у боксера – когда-то ему сломали переносицу… В общем, типичный герой боевика, повествующего о нелегких трудовых буднях морской пехоты или спецназа. Ллойд действительно когда-то служил в спецназе, до сих пор частенько радует нас армейскими анекдотами и обзывает казармой каморку, где мы репетируем. Когда он усаживается за ударную установку, та сразу же начинает казаться игрушечной, хотя на самом деле – стандартного размера.
Сегодня мы с ним встретились в нашем любимом баре, в окружении пива и сигаретного дыма. Я показала ему несколько новых текстов, над каждым из которых мы тут же начали переругиваться, потом лаяться нам надоело, он забрал тексты, сказал, что подберет ритм и хотел было смыться, но я напрягла его просьбой сходить со мной в супермаркет и помочь дотащить до дома пакеты с покупками. Он помог, хотя и бухтел. Ну, он всегда помогает и всегда бухтит.
Итак, добравшись наконец до двери моей квартиры, нагруженные пакетами и все еще обсуждающие тексты, мы удостоились пожелания доброго дня от миссис Ньюком, которая этим пожеланием не ограничилась, а обратилась ко мне заговорщическим тоном:
- Нора, деточка, подойди-ка на минутку, я скажу тебе кое-что, - и когда я подошла, сообщила, конфиденциально понизив голос:
- Там снова твой мальчик приходил, тебя искал. В дверь звонил, под балконом тебя выкрикивал, потом ушел, но наверняка еще вернется, так вот чтоб ты была в курсе…
- Спасибо, - вежливо поблагодарила я, мысленно скрипнув зубами, и собралась уже было распрощаться и удалиться, но не тут-то было.
- Я уж ему сказала, что тебя дома нет, - продолжала соседка, - он подождал-подождал еще, а потом ушел, наверное, вернется позже…
Почему-то многое из того, что она мне говорит, миссис Ньюком повторяет по два раза. Возможно, думает, что я плохо понимаю по-английски. Или просто у меня такой тупой вид – не пойму, так хоть запомню.
- …так что он еще зайдет к тебе, наверное…
Ой… Поправка – повторяет не по два, а по три раза. Нет, наверное, у меня все-таки очень тупой вид…
Ключи давно уже отыскались (не в сумочке, а в кармане куртки), я безуспешно пыталась откланяться, но миссис Ньюком продолжала что-то мне рассказывать, а Ллойд наблюдал за всем этим сквозь темные очки, мрачно жуя зубочистку. Наконец, видимо, не выдержав, он пробасил страшным хриплым голосом:
- Нам пора, бэби, - тем же примерно тоном, каким беседуют с кассирами в банке вооруженные до зубов грабители.
Миссис Ньюком бросила на него подозрительный взгляд, быстро распрощалась и скрылась за собственной дверью. А мы наконец-то сумели проникнуть в мою квартиру.
Ллойд сгрузил пакеты в кухне и тут же завопил, что за все свои мучения и неоценимую помощь беспризорной японской эмигрантке заслуживает моральной компенсации в виде банки пива. Пиво было ему выдано, себя я тоже не обидела, и мы выбрались на балкон – Ллойд не употребляет пива без сигарет, а курить у себя в комнатах я никому не разрешаю. Да и в кухне – не одобряется, ну если только зимой, а сейчас – осень. Ранняя.. Начало сентября. Начало учебы, работы, сожалений о быстро прошедшем лете и головной боли, со всем этим связанной. И в то же время – начало душевного отдыха. Кого-то осень злит, кого-то угнетает, а кого-то – успокаивает. Меня тоже успокаивает.- Слышь, малышка, - сказал Ллойд, закурив, - почему ты позволяешь этой старушенции коверкать твое имя? “Нора” – надо же додуматься. У нас во дворе когда-то собака жила, тоже Норой звали.
- Ну, вряд ли она переименовала меня в честь этой собаки.
- Но все равно же переименовала.
- Ну и пусть. Ей так легче произносить, ну и ладно.
- И тебя это не задевает?
- Не-а. Я уже привыкла. Она ведь пожилой человек, что я буду с ней спорить.
- Это как, знаменитая японская вежливость?
- Нет, обычная человеческая...
- Вот такой обычной вежливости я не понимаю, - заявил Ллойд. Я усмехнулась про себя, подумав, что на это его замечание Камадо, руководитель нашей группы, он же второй текстовик и второй вокалист, он же скрипач, он же… много кто еще, - снисходительно ответил бы, что Ллойд не понимает не только обычную человеческую или знаменитую японскую, но и вообще какую бы то ни было вежливость. Впрочем, такие хохмы не в моем стиле, а даже если бы и были в моем, - такие замечания имеет право делать только Камадо, никак не кто-либо другой.
Некоторое время мы курили молча и молча же дегустировали пиво.
- Слышь, Нару, - снова начал Ллойд, - а почему ты уехала из Японии?
- А что это ты вдруг спросил? – удивилась я.
- Да так как-то. Вообще-то давно уже хотел спросить, а сейчас к слову пришлось.
- К слову о соседке или о вежливости?
- Типа того. О японской и всякой другой вежливости, о разнице культур, значит, и о Японии.
- Так ты меня уже спрашивал…
- Когда это? – теперь уже он удивился.
- Да при первом знакомстве.
- А-а… Ну, честно говоря, я не помню, что ты мне ответила. А что ты мне ответила?
- Конечно, не помнишь, ты был не вполне трезв.
- Но-но, - обиделся он.
- Ладно, ты был трезв, - уступила я. – Ну, что я тебе могла ответить? Только правду, горькую и постыдную – что я приехала сюда учиться.
- Нет, это-то я помню, а еще говоришь, что я был под мухой. Просто вот какой вопрос: в Японии что, учебных заведений мало? Ты же в Токио жила, в столице? Там разве нет универа?
- Есть, конечно, и даже не один…
- Ну и чем наш Колумбийский круче ваших токийских?
- Ну-у… В общем-то, ничем, - взыграл во мне патриотизм.
- Так что же ты не учишься дома, а уехала, и ладно бы еще куда, а то – в Нью-Йорк?
- А чем плох Нью-Йорк, по-твоему?
- А чем хорош? Дурдом, а не город. Виниловые джунгли.
- Ну, - вновь изобретательно изрекла я, запнулась, а затем ударилась в патетику: - Мне, знаешь ли, всегда нравилась Америка, вернее, Соединенные Штаты. Статуя Свободы, закусочные “Мак-Дональдс”, Диснэйлэнд, Голливуд, машинное масло “Восходящее солнце демократической партии”…
Ллойд снял с носа темные очки и воззрился на меня, как на буйнопомешанную.
- Что ты несешь, детка? Какое масло???
Я попыталась сохранить серьезное выражение лица, но не удержалась и прыснула.
- Машинное масло “Восходящее солнце демократической партии”. Это из “Кентервильского привидения” Уайльда. Не читал?
- Уайльд? – Ллойд изобразил на лице тщательное умственное напряжение. – Это который гомик, да?
- Э-э… - поперхнулась пивом я. – Вообще-то он был бисексуалом, был женат, и у него были дети. Но мировой литературой он ценим не только за это.
Ллойд хмыкнул. На самом деле он, по-моему, прекрасно знает, кто такой Оскар Уайльд, но умело прикидывается Тупым Армейским Ботинком (по собственному выражению). Что ж, у каждого из нас свое амплуа. Ллойд вот тщательно подает себя в роли Тупого Армейского Ботинка, Камадо – в роли Истинного Самурая, Лайза, жена Ллойда – в роли “Господи-зачем-я-связалась-с-этим-психом”, Шон, наш басист, всячески опровергает устоявшееся мнение о крайне вспыльчивом нраве ирландцев… Похоже, наша группа играет не только на сцене, но и по жизни. Интересно, а у меня какая роль? Может быть, роль Тихой Японской Студентки? Не знаю, со стороны виднее, наверное.
- Ладно, - сказал Ллойд. – Я так понимаю, что серьезно ответить на мой вопрос ты не хочешь.
- Да нет, почему. Если серьезно, то в какой-то момент меня просто обуяла тяга к перемене мест.
- До такой степени?
- До какой?
- Ну хорошо бы ты в другой город переехала, а то – в другую страну, где совсем другие порядки. Да еще и в такой город, как Нью-Йорк…
- Что ты все Нью-Йорк ругаешь? Сам ведь живешь здесь, не собираешься никуда уезжать?
- Детка, ну я-то все-таки здесь родился и вырос. А ты? Ты тут Штатам дифирамбы пела, в которые я не думай что поверил, издевалась ведь, - так вот, даже если бы тебе и впрямь так нравились Штаты… Нару, Нью-Йорк – это не Штаты. Нью-Йорк – это государство в государстве, как любой крутой мегаполис.
Вот такие речевые обороты знакомы нашему якобы-тупому Армейскому Ботинку, подумала я. Впрочем, передо мной Ллойд не очень-то играет. Играют обычно на публику, а я все-таки не совсем публика.
- Нью-Йорк – сам по себе, - продолжал бранить родной город Ллойд, - сплошное звериное царство, с миру по нитке. Кого тут только нет, дикая смесь, и каждый сам за себя.
- Ну и хорошо, - безмятежно отозвалась я, и тут же пожалела об этом – Ллойд поглядел на меня пронзительным взором детектива первого класса.
- Так что же тебя заставило перебраться именно сюда? Большая личная драма?
- С чего ты взял?! Не было никакой драмы.
- А твой Юмино кидал намеки, что была, - бессовестно донес Ллойд.
Я вторично, на сей раз тихо и печально, поперхнулась пивом. Господи, когда только Юмино научится держать язык за зубами… боюсь, что уже никогда, хотя какие наши годы – нам всего по двадцать. И все равно слегка коробит. И что самое интересное, поймать его на том, что он рассказывает кому бы то ни было истории о том, как тяжело мне жить на этом свете, практически невозможно. Он с абсолютно чистой совестью поклянется чем и кем угодно, что не рассказывал никому никаких душераздирающих подробностей из моей жизни, - и при этом, кстати, даже не соврет. Он и правда вряд ли будет рассказывать о том, что тогда-то я сломала руку, тогда-то мы с ним впервые поссорились, а тогда-то я была безнадежно влюблена (не в него), а он из-за этого молча страдал. Ничего такого он никому не поведает. Он просто сделает так, что речь зайдет о том или ином периоде моей биографии, а тогда уже состроит столь значительное и чуть ли не траурное лицо, что собеседники сразу поймут: со мной что-то было весьма и очень не так. А если спросят, что же именно тогда-то и тогда-то со мною стряслось, Юмино, опять же, может быть, прямо и не ответит, но зато выдаст целую кучу многозначительных намеков, на основе которых собеседникам легко, по собственному его выражению, “произвести анализ и сделать логические выводы”. Выводы обычно получаются мрачноватые. У людей, как правило, после таких бесед складывается впечатление, что я – существо не от мира сего, загадочное и скрытное, с неудавшейся личной жизнью, кучей комплексов и постоянной печалью на сердце, и при этом я же – умелый и хитрый манипулятор, ловко использующий в своих корыстных целях любящего меня Юмино, которого – в смысле, Юмино, - я еще и частенько обманываю, нахально и невежливо. В общем, портрет вырисовывается не сказать чтоб очень привлекательный. К счастью, те, кто знаком не только с Юмино, но и со мной, все-таки видят во мне существо хотя и далеко не идеальное, но и не такого стервозного монстра, какой изображен на психологическом портрете кисти моего бывшего одноклассника.При всем при этом Юмино и правда меня любит, очень любит, еще со школы. Проблема в том, что я-то его совсем не люблю.
- Юмино не мой, - сказала я Ллойду. – И потом, можно узнать, что на сей раз он тебе говорил о большой личной драме в моей жизни?
Наш ударник – человек прямой, и, по словам его собственной жены, тактичности и чуткости душевной в нем примерно столько же, сколько в трехмесячном щенке ирландского волкодава.
- Он дал понять, что у тебя была несчастная любовь.
- А у кого ее не было? – риторически вопросила я.
- Но я еще так понял, что этот парень погиб, чуть ли не при тебе же?
Мне захотелось сию же минуту отыскать Юмино и слегка придушить. Видимо, что-то такое отразилось на моей физиономии, потому что Ллойд, взглянув на меня, сказал:
- Извини, детка, тема та еще. Не хочешь, не отвечай.
- Все в порядке, - боюсь, усмешка у меня получилась слегка нервная. – Если уж тебе так интересно, то можешь узнать из первых рук. Я действительно была влюблена в одного человека, и он действительно погиб. Конечно, было мне потом очень плохо. Но мне было тогда всего четырнадцать. А уехала я из Токио в восемнадцать. Сам видишь, мой отъезд не был связан с личной драмой.
- Да-а, - с некоторым сочувствием протянул Ллойд. – Веселуха, словом. Извини, что полез не в свое дело.
- Да ничего. Только, если снова захочешь что-то обо мне узнать, то у меня и спрашивай, ладно?
- О'кей. Только у твоего… то есть у Юмино никто уже и так ничего не спрашивает, он сам на ушах виснет.
- Да ладно тебе, - вяло возмутилась я.
- Сама знаешь, что виснет. И на черта ты его потащила с собой в Штаты?
- Я не тащила… - сердито начала я и тут же проглотила уже готовые сорваться с языка слова: “…он сам увязался”. Но Ллойд, похоже, и так догадался, что я собиралась брякнуть.
- Он вроде об Оксфорде мечтает? Так даже я знаю, что Оксфорд – это как бы не в Штатах, а в Англии. Он чего, страны перепутал? - проворчал наш Армейский Ботинок. Видно, Юмино чем-то его достал. Это он умеет.
- Значит, он поедет в Англию потом, - сказала я. – И хватит кости ему мыть, а то неудобно как-то.
- Как скажешь, - пожал плечами Ллойд.
Мы еще некоторое время поторчали на балконе, потягивая пиво и болтая уже на другие, более интересные темы, а потом Ллойд сказал, что ему пора, и я пошла его проводить.
А потом, закрыв за ним дверь, снова вернулась на балкон с новой банкой пива. Села в кресло, закурила и уставилась в небо. На небе сгущались темные пышные облака, воздух звенел в предчувствии грозы. Гроза, наверное, будет ночью…
Телефон я на всякий случай вынесла с собою на балкон, чтоб не бегать туда-сюда, когда позвонит Юмино. А он позвонит. Думается, скоро. Придется снова его разочаровать – сегодня я совсем не настроена на встречу с ним. Наверняка обидится, но мне на это, честно говоря, уже наплевать.
Почему Юмино перебрался в Штаты? Из-за меня, конечно, хотя к этому времени мы уже года два как перестали встречаться. Но… он не раз решительно заявлял мне, что когда-нибудь я его непременно полюблю и выйду за него замуж, и неважно, сколько времени на это потребуется и как я сама, собственно, отношусь сейчас к подобной перспективе. Ох, Господи… Черт меня дернул начать с ним встречаться тогда, в четырнадцать лет.
Впрочем, какие там “встречания” с четырнадцати до шестнадцати… Нет, понятно, что многие в этом возрасте умудряются много чего натворить и в программу “встречаний” вполне себе включают все, что угодно, в том числе и секс, - но наши с Юмино встречи проходили строго в рамках благопристойности. Чинные прогулки рука об руку, и за два года – всего лишь пара целомудренных поцелуев в щечку. Пожалуй, я тогда была изрядной эгоисткой – очень уж хотелось, чтобы рядом был кто-то, кто носит мой портфель, провожает меня домой, вечерами выгуливает меня в парках и кинотеатрах… кто-то, кто заботится обо мне, и… и не врет. Кто-то простой, надежный, заботливый и пусть даже обыденный. Да, обыденный. Все-таки обыкновенные люди меньше подвергаются риску быть убитыми в загадочных магических разборках, посреди ночного парка, непонятно за что, непонятно даже чем… Что-то вроде древесных корней, только гораздо острее, гораздо жестче, и жжет… Так жжет!..Невольно тру ладони одна о другую. От давних ожогов остались только маленькие пятнышки. Почти незаметные. Но мне часто кажется, что ладони до сих пор горят. Как тогда. Господи, как же ему-то было больно.
Нет, лучше не надо…
По отношению к Юмино я и вправду вела себя как жуткая эгоистка, и сейчас, наверное, веду себя не лучше. Я не думала о том, нравится ли он мне, не думала, что будет потом, я старалась тогда вообще не думать. С моим не слишком выдающимся интеллектом это вовсе нетрудно. Юмино просто был рядом, просто помогал, когда мне было трудно, я тоже старалась помогать ему, чем могла, и поддерживать, когда ему это было нужно, но…
Но потом его забота стала меня тяготить. Слишком назойливо, слишком – нельзя и шагу ступить без контроля, слишком много слов о чувствах, на которые я не могла ответить… Хотя какое-то время честно старалась. Но ничего из этого не вышло. Я упорно испытывала к нему исключительно дружеские чувства, да, очень теплые и доверительные (хотя и подпорченные уже его чрезмерной заботливостью), - но только дружеские и никакие иные. А тут он приступил к обсуждению совместного будущего – совместной работы, учебы, семьи, - и я не выдержала. Мы расстались. То есть мы все равно виделись каждый день, учились-то вместе, да и матери наши – давние подруги, поэтому виделись мы не только в школе, но… понятно, думаю. “Сладкой парочкой” мы уже не были.Трудный был разговор. И не один. И не “был” даже, время от времени такие разговоры начинаются и сейчас. Честно говоря, они мне страшно надоели, но я все-таки стараюсь не быть слишком резкой. Обижать Юмино не хочется. Хотя… его и не захочешь, а обидишь.
При том выяснении отношений сказать, что Юмино был огорчен – значит ничего не сказать. Но тогда же он сообщил, что твердо уверен: рано или поздно я передумаю и вернусь к нему. Потому что никто и никогда не будет любить меня так, как он.
Эх… может быть. Но если и так, то я это как-нибудь переживу.
Пережила же я сногсшибательного мистера Санджойна, который не любил меня.
Пережила в буквальном смысле. Он ведь умер. Умер из-за меня.
Прости…
Действительно, можно сказать, что когда-то я была влюблена по уши в одного парня, и что он погиб. Увы, действительно погиб – при мне. И из-за меня, верней, отчасти из-за меня. Не то чтобы я себя за это винила каждые пять минут… я научилась с этим жить. Но рассказать кому-то об этом… Прежде всего, не хочется ничего никому рассказывать. Но даже если бы вдруг захотелось – мне бы никто не поверил. Даже моя родная мама решила бы, что у ее дочери крыша поехала…
…Вечерний парк, зеленая листва, прохладное небо, светло-серые плиты под ногами. Мне четырнадцать лет, и рядом – самый потрясающий мужчина, какого только можно себе представить. Его глаза, его улыбка, которая тогда так меня очаровывала, и в которой, как я пойму гораздо позже, всегда сквозила отчужденность. Почти всегда, до последнего нашего разговора. Его ладонь на моем плече, его голос, низкий, мягкий, бархатный – и, опять же, как я пойму уже потом, - неуловимо-отчужденный. Но пока я ему безоглядно верю. Пока я счастлива.
- Сегодня чудесный вечер. Давай пройдемся…
Пройтись с ним!!! Да хоть на край света… Я уже не помню о том, что всего полчаса назад совершила первую в жизни кражу, свистнув фамильную драгоценность из сейфа собственной матери. Я вообще ни о чем не помню, глупо и восторженно хлопаю глазами и не могу налюбоваться на идущего рядом мужчину, взрослого, сильного, самого красивого, самого-самого лучшего. Конечно же, хочется, чтобы эти минуты длились вечно, но… Не с моим счастьем.
Всего несколько шагов, совершенных в состоянии полнейшей эйфории, - даже не шагов, а сплошного тебе полета с крыльями за спиной и сердечками в глазах, - а потом… А потом, разумеется, появляется вестник судьбы. Каковая судьба решила, что хватит мне витать в облаках и пора бы уже сбросить меня на землю, и при этом шмякнуть так, чтоб надолго запомнилось.
В роли вестников судьбы выступили сейлор-сенши. Тогдашнюю тираду Сейлор Мун воспроизвести в памяти сложно… но общий тезис был более чем ясен. Сногсшибательный мистер Масато Санджойн – на самом деле гад, мерзавец и, собственно, вообще не человек, а, простите, демон. Я, естественно, впадаю в ступор, лопочу что-то необычайно убедительное из серии “Нет, он вовсе не такой”, а затем разворачиваюсь к объекту беседы, и…
И вижу подлинного Масато Санджойна.
Нет, демона Нефрита.
И внешность-то вроде бы не претерпела никаких особых изменений – чешуей не покрылся, копыта не показались, рога и хвост тоже не отросли. Та же фигура, те же черты лица, даже все тот же цивильный костюм… Но – взгляд!.. Но – глаза!.. Глаза не человека… Лицо… как-то сразу окаменевшее, спокойное, сосредоточенное, лицо воина перед битвой. Воина, принадлежащего какому-то другому миру, где нет места людям. Странно видеть, как руки, продетые в рукава стильного, явно очень дорогого, но какого-то неуместного, слишком земного для этого момента пиджака, - как эти руки взлетают вверх, как смыкаются ладони, как с губ, почти касающихся кончиков пальцев, срывается негромкое, хрипловатое, явно привычное, как ежедневная мантра: “Звезды демонов, дайте мне силу…”. Странно это видеть, и в то же время – вовсе не странно. Такое ощущение, что все наконец встало на свои места. Я мало что понимаю в происходящем, но это-то я чувствую. Все так, как должно быть. Он такой, какой он есть. Именно такой.
Нет, тогда я столь логически не мыслила, конечно, и тем, что не пала трупом на месте, обязана не большой личной храбрости, а просто защитной реакции организма, переключившегося на режим автопилота. Не удрала я оттуда, наверное, только благодаря автопилоту, и прыгнула наперерез Лунной Диадеме (кажется, так оно называется?) тоже не из безрассудной отваги, а на автопилоте; и на автопилоте, а также на повышенных тонах, разъясняла сенши, что собираюсь защищать Санджойна (с моей стороны, кажется, тоже была тирада… эх… наверное, это заразно); на автопилоте же подобрала с плит тот треклятый кристалл (ну не учили меня в детстве не подбирать с земли чужие артефакты)… А когда минутой позже Санджойн спас меня, - такое потрясение оказалось чрезмерным даже для автопилота, и тот незамедлительно вырубился, а я, как следствие, банально хлопнулась в обморок. Да… столкновения с Обществом Злодеев часто бывают чреваты обмороками. Это я себя оправдываю, конечно, не хочется думать, что была так слабонервна. Впрочем, что себя обманывать, и правда ведь была. Да и сейчас тоже… особенно если послушать Юмино, мысленно добавляю я и улыбаюсь.
Звонит телефон. Легок на помине.
- Привет, Нару.
- Привет.
- Ну, как ты там?
Ну, как я здесь… вопрос-то сам по себе хороший, выражает заботу и внимание, но когда слышишь его энный раз за день, - каюсь, возникает ехидненькое желаньице ответить что-то вроде “Да все прекрасно, только что померла”. Так… кыш, ехидство! С него ведь станется приехать и проверить, а вдруг не шучу, и вправду померла из вредности… Ехидство! Я же сказала – кыш!..- Я тут в порядке.
- Ты сегодня случайно не настроена меня видеть?
- Э-э… извини, но я сегодня занята.
- Как обычно… Ясно…
- Извини, я над текстами работаю…
- Ну, как обычно, - повторяет он. – Нару, но я же соскучился!
- Мы же виделись днем, в университете…
- Так то в университете, - недовольно говорит он.
- Юмино, я правда сегодня не могу, извини.
На том конце провода – молчание, затем тяжкий вздох.
- Ну, ладно. Если что понадобится, звони.
- Хорошо, спасибо.
- Ну, пока.
- Пока.
Кладу трубку. Думаю о том, что, согласно американскому народному (или не народному?) поверью, нос у меня должен отрасти до противоположной стенки балкона, потому как вру и не краснею. Ведь не работаю ни над какими текстами. И ученики ко мне сегодня не придут. Разве что нужно закончить этот перевод с японского на английский, но это не займет много времени. Так что сегодня у меня свободный вечер. Сегодня вообще хороший вечер. Небо темнеет, и из-за сгущающихся облаков, и просто потому, что уже поздно. Издалека прилетает ветер, свежий, чистый, холодный, пахнущий ливнем и мокрой землей. Подставляю ветру лицо. Как хорошо… Жаль только, что за облаками не видно звезд.
Жаль…
“Звездный свет… в бой!”
Ты ведь был как-то связан со звездами. Не как-то, а, похоже, очень крепко связан. Звезды демонов... звездный свет... и клинок, мерцающий холодными льдистыми искрами, точь-в-точь звезды. И такие же холодные льдистые искры в твоих зрачках. Правда, мне посчастливилось увидеть и другое – как звезды теплеют, как они умеют смеяться – в твоих зрачках… Всего один раз и совсем недолго.
Я все думала… если ты – демон, то, может быть, ты умер не навсегда? У демонов возможностей должно быть поболе, чем у людей. Вдруг демоны могут… возрождаться? Как бы мне хотелось, чтобы ты вернулся. Нет, даже не ко мне. Вернулся к жизни. Неведомо, в каком мире – но ведь был же у тебя свой мир; неведомо к какой жизни – но была же у тебя своя, наверное, не слишком похожая на человеческую жизнь…
Жду ли я тебя? Нет. Я не была тебе нужна. Верю ли в твое возвращение? Хочется верить. Очень хочется. Вот ведь твердит дружным хором вся оккультная литература, что демонов не так-то просто убить. Убить насовсем. Правда, пока что ни в одной книге или брошюре на оккультную тему – а уж сколько я их перелопатила! – я не встречала пока упоминаний о демонах, которые водили бы “Феррари”, играли в теннис и носили униформу…
Вновь звонит телефон.
- Алло?
- Нару-чан?
- Мама? Здравствуй!
- Ну, как ты там?
Все тот же вопрос, но в устах мамы почему-то совсем не раздражает.
- Все в порядке, мамочка. Учеба началась, учусь, работаю, играю…
- В своей этой группе?
- Ага. Мам, я ведь должна была позвонить тебе завтра. Что-то случилось?
- Нет, просто завтра я уезжаю по делам, так вот чтобы ты не волновалась. Меня несколько дней не будет.
- Понятно. Но у вас там правда все хорошо?
- Конечно, все хорошо, ты лучше о себе расскажи…
Некоторое время разговариваем, потом кладу трубку. Настроение сразу повышается, хотя и до этого было не сказать чтоб плохим. Но все-таки иногда бывает трудно, когда находишься так далеко от дома, даже сейчас, а тем более в первое время. А моей матери было еще труднее. Она сперва отговаривала меня от учебы в Нью-Йорке. Но… я все-таки сказала Ллойду правду – тяга к перемене мест…
Нет, это не из-за вас, мистер Санджойн. Не из-за тебя, Нефрит. Из-за себя, пожалуй…
Собственно, я ведь совсем не знала мистера Санджойна. И уж тем более совсем не знала демона Нефрита. Но… странно, парадоксально даже, но перед мистером Санджойном я робела, а перед Нефритом – нет. Перед мистером Санджойном я обмирала в трепете и восхищении - прямо тебе тинэйджерский восторг перед плакатом любимого кумира. Нефрита я понимала. Вернее, нет, не понимала, но… с Нефритом мне было хорошо и спокойно. Тогда, в последнем разговоре. Я не боялась показаться некрасивой или слишком маленькой, я не боялась ляпнуть какую-нибудь глупость, - и ведь ляпала, но меня это как-то совсем не смущало. При мистере Санджойне дыхание замирало в груди. С Нефритом дышалось легко.
Правда, недолго длилась эта легкость. А потом какое-то время казалось, что дышать свободно я больше никогда не смогу.
Смогла…
Сперва думалось – если бы ты остался жить, то, возможно, когда-нибудь мы все-таки нашли бы общий язык. Как в том последнем разговоре, единственном, когда и ты, и я были такими, какие мы есть, без лжи, без притворства. Я не знаю, каков ты на самом деле, - но тогда ты был самим собой. Чувствовалось это как-то, что ли… почему-то мне кажется, что после того вечера, если бы ты остался жить и если бы мы снова встретились, - попробуй ты снова обмануть меня, я бы распознала, где ложь, а где правда. Точно в голове появился детектор лжи. Очень может быть, что тебе бы это не понравилось. Похоже, что врать вы любили, мистер Санджойн, и лапши мне на уши навешали преизрядно. Фи. Я, конечно, сама виновата, не нужно было так охотно и радостно подставлять собственные уши под эту самую лапшу, но, с другой стороны, сдается мне, что вы, мистер Санджойн, запросто могли запудрить мозги и человеку поумнее меня.
Сперва думалось… нет, все-таки сперва ни о чем не думалось, я об этом уже говорила. Слишком тяжело было думать о тебе, и я старалась не думать. Потом я научилась спокойно вспоминать о тебе, и в этих воспоминаниях ты был мною едва ли не канонизирован (демон – канонизирован… Да). Потом стали всплывать не только романтико-лирические, но и другие, не слишком-то для меня лестные воспоминания. Потом я попыталась разобраться во всем, но быстро поняла, что на тот момент мне это не удастся, и просто отложила все эти воспоминания в сторону. До того момента, пока не буду готова просмотреть их на холодную, что называется, голову. Потом этот момент наступил… И не то чтоб совсем на “холодную голову”, но все-таки с точки зрения рассудка, а не юной трепетной души, начался мысленный покадровый просмотр, а также переоценка, событий тех дней из моего детства. Тех событий, которые были названы в средствах массовой информации “необъяснимым взрывом паранормальных явлений в Токио”.
И расклад получился действительно не сказать чтоб лестный для моей персоны. Это в четырнадцать искренне веришь, что только тебя и дожидается принц на белом коне или миллионер на красной “Феррари”. И почему бы и впрямь не поверить, что в его глазах ты – “самая красивая девочка в школе”. Но принцы сейчас – большая редкость, а миллионеры, если они, пардон, не педофилы, вообще-то не увлекаются школьницами. Ну, а уж такого я о вас, мистер Санджойн, ни в коем случае подумать не могу… И была бы еще четырнадцатилетняя девушка действительно исключительной красавицей, выглядела старше своих лет (ой… Макото вспоминается), или обладала неоценимыми душевными качествами… Но… человечество, к счастью, изобрело зеркало, а я, к счастью, не слепая. Нет, меня вполне устраивает собственная внешность, но ослепительной красавицей мне не быть. А уж тем более – в четырнадцать лет. Самая обычная девчонка. Да, довольно симпатичная, но не более того. А душевные качества, плохие или же хорошие, еще нужно суметь разглядеть в человеке, познакомившись с ним поближе. Наше с вами знакомство, мистер Санджойн, началось как раз с того, что вы мне отвесили шикарный комплимент по поводу “самой красивой девочки”. Что было явной неправдой. А потом, когда мы с вами встречались, мистер Санджойн… всегда эта встреча начиналась с моего на вас обалдело-восторженного взгляда, а заканчивалась, как правило, тем, что… происходило что-то такое, после чего я приходила в себя с ватной головой и провалами в памяти, а вас рядом не наблюдалось. В универмаге, на балу… в парке, в общем, тоже, но там я успела поприсутствовать – для разнообразия, не в обморочном состоянии – хоть при каких-то событиях и хоть что-то запомнила. “Я обманывал тебя все время…”. Спасибо, что сказал. Нет, правда, спасибо. Впрочем, я бы и сама догадалась, а твои слова только подтверждают догадку. Логические выводы, как говорит Юмино… ой-й… я уже ненавижу это словосочетание, но что же поделаешь, если иногда действительно приходиться “производить анализ и делать логические выводы”.
И какие же тут у нас получаются логические выводы? Да очень простые, мистер Санджойн. Вы ни сном, ни духом не были мною увлечены, и все-таки баловали меня своим обществом. Значит, вам попросту что-то было от меня нужно, и уж конечно, не моя драгоценная персона. Нетрудно догадаться, что именно – узнать, кто такая Сейлор Мун и заполучить некий Серебряный Кристалл. Интересно, с чего ты взял, что этот кристалл у меня? А кто такая Сейлор Мун, я и посейчас не знаю. Что еще могло быть нужно… Есть еще одна вещь, но это уже сплошные догадки. Почему люди, обычные люди, вроде меня, хлопаются в обморок после столкновений с Обществом Злодеев, а потом, когда приходят в сознание, то чувствуют себя, точно выжатые лимоны? Как будто вампиры высосали всю кровь… Здесь такого не было, но аналогия вообще-то хорошая. Ведь есть еще и такое понятие, как “энергетические вампиры”. Что-то очень похожее… Может быть, Общество Злодеев занималось примерно этим? “Энергетическим вампиризмом”? Даже если так, то что ж… можно ли за это тебя винить. Вампиры не виноваты, что они – вампиры.
…Подобный анализ, самокопание и рассматривание всего случившегося через лупу – занятие долгоиграющее, неприятное, вредное для самолюбия и довольно-таки нудное. Помог мне чем-то этот несчастный логический анализ? Да, помог… Как-то проще, когда все расставлено по своим местам. На всю жизнь пропадает желание идеализировать кого бы то ни было. И больше никогда и никому я не позволю себя использовать. Такие выводы (опять это слово!..) тоже полезны…
Но если все было так, а не иначе, если ты просто использовал меня, то зачем тебе понадобилось меня спасать? Спасать дважды, и во второй раз подставиться самому?.. Я не знаю, Нефрит. И, кажется, ты тоже не знал. Ты сам сказал тогда: “Я не знаю, почему спас тебя”. И тогда ты сказал правду. Но из каких бы соображений ты это ни сделал… неважно. Нефрит-Нефрит-Нефрит… я благодарна тебе, пока дышу и живу – за то, что спас, за последний разговор, за то, что ты вообще был в моей жизни. Спасибо тебе. Я никогда не забуду тебя, Нефрит. Даже если бы была возможность забыть – я бы не согласилась. Знаешь, мне не мешают жить эти воспоминания. Я вспоминаю о тебе без горечи и без обиды. Я живу, учусь, работаю; надеюсь, когда-нибудь кого-нибудь полюблю, если повезет, то и меня будут любить, если не повезет – все равно постараюсь стать счастливой…
Какая я правильная. Как все это правильно и разумно… Но!!..
Я никогда не забуду тебя, мой любимый демон…
Сеанс логического анализа прерван телефонным звонком, почему-то таким громким, что с языка невольно срывается родное: “Shimatta!”
- Алло?
- Алло. Это опять я.
- Да, Юмино?
- Я тут забыл тебе сказать – я сегодня видел твоего Ллойда, он спрашивал, где ты, хотел забрать ваши тексты. Он там случайно не у тебя?
Ох уж эта манера исподволь разузнавать, чем я занимаюсь да с кем я сижу в компании. И знаю я, что ты там выдал Ллойду. Но выяснять отношения по этому поводу не буду. Заранее знаю, что бесполезно…
- Спасибо, что сказал, Ллойд у меня уже был.
- Так, значит, тексты ты ему не отдала?
- С чего ты взял, что не отдала? – обалдеваю я, и тут же понимаю, откуда такой ЛОГИЧЕСКИЙ ВЫВОД (опять!!!), и у меня возникает острое желание откусить себе же свой глупый язык.
- Значит, отдала? – насупливается он на том конце провода. – А говорила, что сейчас над текстами работаешь. Девушка с честными серыми глазами, - насмешливо тянет он.
У-у-у!!! Жаль, на небе нет Луны – не Банниной кошки, а ночного светила. Взвыть не на что.
- Юмино… - после глубокого вдоха-выдоха начинаю я, - у меня в работе бывает одновременно несколько текстов…
- Ладно-ладно, - ядовитым тоном перебивает он. – Будем считать, что я тебе верю. Хотя не люблю, когда мне врут.
Еще одна коронная фраза. У-у-у…
- Нару, что ты там молчишь?
- Я не молчу, - говорю, сдерживаясь из последних сил. – Я тебя слушаю.
- Ну, что еще сказать, - он дает мне еще несколько секунд на осознание своего плохого поведения, а затем как ни в чем ни бывало спрашивает:
- Ну, у тебя там еще не появилось желания меня видеть?
- Нет, Юмино. Уже поздно.
- Я могу ненадолго подъехать.
- Знаешь, сегодня уже не надо.
- Так я и думал. Ну ладно. Если что, звони.
- Хорошо. Пока.
- Пока.
Вот и поговорили. Еще не вечер, еще нет десяти. Значит, сегодня Юмино позвонит еще минимум один раз. Телефон отключить, что ли? Нет, лучше не надо, а то не дозвонится, решит, что у меня что-то случилось и все-таки приедет. Такое уже было. Не раз.
А грозы все нет, хотя дождем пахнет все так же, а небо совсем потемнело. Ладно… хватит рассиживаться на балконе и занудствовать. Неоконченный перевод лежит на столе и плачет. Вперед, нас ждут великие дела…
Встаю, забираю три пустые пивные банки, толкаю дверь…
И внезапно просверливает насквозь ощущение чьего-то пронзительного взгляда в спину. Холодок между лопатками, на затылок точно ложится тяжелая ладонь, дрожь проходит по всему телу… Взгляд-в-спину, прицельно-острый, не слишком доброжелательный, изучающий, пронизывающе-ледяной, чей-то… чей???
Резко разворачиваюсь, и…
И никого не вижу. Соседние балконы пусты, под подъездом никого нет, по тротуару движутся несколько фигурок, но ни одна не смотрит вверх. И ощущение взгляда, кстати, было не снизу, с тротуара, а откуда-то сверху. А что наверху?.. Вечернее небо, чернота облаков, несущих дождь, холодное дыхание ветра. Пустота.
Показалось…