Любая магия оставляет шрамы. Уродливые ранения, вывернутые конечности. Все самое страшное творилось с помощью магии. Но только своя собственная сила может оставить шрамы навсегда.

Нефриту было пять лет, когда он это понял. Раньше всех в его клане. Звезды всегда его привлекали, заставляли чувствовать смутное родство, хотя он знал по рассказам учителя, что это всего лишь гигантские скопления плазмы с бушующим адом внутри и снаружи. Он знал это и поэтому не мог понять это чувство, которое можно было испытывать только к кому-то родному, к кому-то одушевленному. Нерационально, уродливо, неправильно. Мальчик был зол. Он был подавлен. Таинственный, еще не до конца раскрытый разум искал несоответствия, будучи в тени. Но Нефрит в тени не был.

Ночь была прохладной. Скользкий туман опутывал долину, в которой располагалось родовое поместье. Мальчик был раздосадован, как всегда в тщетной попытке найти ответ. Выгорал фейерверком какой-то праздник. Но ему было не весело. Гувернантка возилась с детьми, пытаясь увлечь их игрой. Нефрит незаметно затерялся в переменчивой дымке. Холодная роса налипла на и без того тяжелую ткань штанов. Но мальчик продолжал идти. Краем уха он услышал далекие выкрики, когда тропинка привела его к небольшому пригорку. Он не заметил, как желание узнать ответ сменилось на желание последовать за потаенным чувством, приятно разливающимся по всему телу. Даже сквозь туман, пробираясь наверх, он ощущал на себе тысячи взглядов. Казалось, что именно так на него бы смотрели тысячи матерей, одинаково любящих его.

Туман расступился. Небо вспыхнуло очередным фейерверком и, проглотив пламя, обрушилось на спящую равнину своей ровной тьмой и тысячами звезд. Разум отказывался верить, а руки тянулись к небу. Разум говорил о глупости. Но ребенок, что еще оставался внутри, не похороненный завалами знаний и политики, тянулся к каждой звезде и ко всем. Хотелось прикоснуться. Мучительное желание замыкалось на его неосуществимости. Нефрит тянулся и тянулся, подходя все ближе к краю пригорка, но звезды не становились ближе, нет. Он знал, что шаг или два не решат ничего для расстояния в сотни парсек. Было горько и обидно. Ком подступил к горлу, и мальчик почувствовал, что сейчас заплачет, но в этот самый момент он ощутил ответное желание прикоснуться. Свет, что еще секунду назад казался строгим и понятным, холодным и прямым, прошел вдоль кисти, остановился в ладони, словно вода. Сияние разгорелось, как жидкое пламя, вливаясь в запястье, оно мягко и нежно прорезало кожу, прижигая края. Без боли и страха. Вдоль нерва, к самому мозгу. Почти голоса, почти шепот, но на уровне мыслей. Алгоритм движения каждой частицы, кристальная ясность вместо вопроса. По линии времени, сжавшейся до предела, миллиарды фотонов неслись беспощадной лавиной, и Нефрит видел рождение и смерть каждого из них.

Сияние поглотило долину, свет заглушил звуки, острые лучи опалили траву. Но Нефрит смотрел на свою ладонь, сжимая горсть чистой плазмы, и с отчетливой ясностью понимал, что теперь он не один.

Летние полусонные праздники всегда напоминали ему о дне, когда он обрел силу. Хмельные демоны и юмы, гувернантки, пытающиеся уследить за детьми, и прохладная дымка после дождя. Позже они наполнились и другими событиями: привкус хорошего вина, как открытие мира еще с одной стороны, первая близость с женщиной. Все маленькие радости, так или иначе делавшие Нефрита счастливым хотя бы на некоторое время, происходили именно в такие дни.