Посвящается, тем, кто создает тепло. Без имен.
Они их не имеют, у них есть Души.

Я еду к тебе, это — странное место,
Туман на болоте без цвета и дна.
Я твой вечный жених, золотая невеста,
Лижут мысли, как мухи, стекла окна.

Зима на спине, я не стар и не молод,
Ночь похожа на лифт, в котором умер поэт.
Я по уши сыт, да разбудил горький голод,
Руки чувствуют пульс, я зеваю на свет.

Мама, разбуди черным вечером,
Мама, чтоб я ночь не проспал,
Мама, я уйду, как намечено,
Мама, как я устал...

(Юра Шевчук, «Свобода»)

Часть 1

Коридор — длинный, темный, холодный, чужой. Создается впечатление, что эта дьявольская труба раскинулась на сотни километров, и пройти ее не удастся никогда, так и придется умереть под мерный цокот каблуков об плиты. Но вот показался свет, чахлые занавески колышатся под порывами ветра из раскрытого окна в конце прохода из лечебного корпуса в администрацию. Можно вздохнуть спокойно — на сегодня дела закончены, где-то в недалеком будущем руки греет чай с лимоном и яичница на ужин… Дин зажмурился в предвкушении, но тут же уголки его губ упали вниз, брови досадливо изогнулись. Да, осталось еще одно дельце, не самое приятное…

Постукивание каблуков по кафелю сменилось сонным скрипом старых половиц. Таких же истертых и пыльных, как мысли Дина. Сзади захлопнулась дверь, оставив доктора в мрачных клубах древней пыли и обществе единственного находящегося в этой комнате человека. Парень стоял и нервно скользил взглядом по высоким полкам с пособиями по медицине и психологии, по выгоревшим до охры занавескам, из-под которых стыдливо выглядывала сетка тюли, по многочисленным кактусам и бегониям, которыми медсестры заставили единственный жилой кабинет в здании. На когда-то лакированном столе, рядом с Уставом Трудящихся, лежала приличных размеров картонная папка, подписанная чеканным почерком. Надпись гласила «М.А.Моренко. Портфолио», причем в последнем слове в первом случае вместо «о» нагло вырисовывалась жирная «а». Ну что ж, теперь кадры беречь надо, кто ж в эту глушь еще пойдет? Дин, даже не взглянув на разом подтянувшегося и состроившего серьезную мину Моренко, взял в руки талмуд и небрежно пролистнул. Перед глазами мелькнули техникум, пара лет работы медбратом, остальные мелочи, заполняющие жизнь этого человечка.

— А по какой причине вы решили прийти работать сюда? — Дин не солгал ни на ноту в безразличном голосе. Ему и правда было все равно, лишь бы этот человек умел хранить язык за зубами.

— Я считаю своим долгом заботиться о гражданах Советского Союза! — фраза была изречена так прочувствованно, что доктор все же сподобился взглянуть на своего будущего помощника. Из-под вороной челки сверкали истовым благородством темно-серые глаза, бледные кулаки решительно сжались. Да, парень фанат своего дела. Ну что же, тем лучше.

— Коли вы так заговорили, то должны знать, что в каждом храме свои тайны. Мне бы не хотелось каких-либо проблем с горкомом или партией… поэтому я посоветую вам взвешивать каждое слово, перед тем, как сказать что-то про нашу скромную обитель кому-то из внешнего мира, — Дин прошил холодным взглядом нахохлившегося парня, но решил смилостивиться, изобразив на лице усталую улыбку, — поздравляю с получением звания заместителя начальника второй психиатрической больницы города Орла.

Доктор усмехнулся, из-за презрительного тона поздравление слышалось хлопком пощечины. М.А. смутился, не зная, отвечать ли ему на такой выпад или сохранить царственное молчание. Он и правда был забавен, этот М.А.

— Расслабьтесь, я не кусаюсь, в отличии от некоторых моих пациентов, — гадливая ухмылочка опять украдкой заползла на губы доктора, — с режимом вы уже ознакомлены, так что не будем тянуть время. Выделяю вам этот шкаф, — Дин махнул рукой куда-то вправо, — можете располагаться. До скорой встречи. Сегодня ваша вахта, как новичка.

Напоследок, перед тем как злорадно хлопнуть дверью, доктор все же весело подмигнул ошарашенному парню, тряхнув светлой челкой и махнув бледными пальцами.

Макс удивленно смотрел на то место, где еще мгновение назад стоял этот странный тип, который теперь будет его начальником. Правильно говорят, что психиатры похожи на своих подопечных. По крайней мере, с этим субъектом все ясно. Парень передернул плечами и пошел вешать свое старенькое пальто. А с виду не скажешь. Вроде молодой, лицо приятное, а оказался таким противным занудой, да к тому же сдвинутым. Макс скривился, надел халат и, полный решимости помогать гражданам справляться с душевными недугами, отправился осматривать свои владения.

Вдалеке серело чертово здание. Тысячу раз чертово, потому тысячу раз проклятое. Здание, проглотившее десять лет жизни Дина. Доктор поплотнее закутался в теплый плащ, пытаясь отгородиться от мерзкой мокрой крупы, кружащейся в диком танце с ветром. Ноябрь — один из самых противных месяцев, с которым по гадостности может поспорить разве что март.

Все десять лет — как один день, серый, невзрачный — манная каша на завтрак больным. Дин начинал работать здесь как медбрат. В те далекие времена ему еще казалось, что мир имеет силы поменяться, что вот еще пару лет потерпеть, и обвалиться на тебя Эльдорадо с Эдемом в одном флаконе. Но проходили три года, пять лет, восемь — доктор, главврач, начальник… И уже не обращаешь внимания на то, что в жизни нет ничего, кроме священного долга помогать крепнуть Советскому Союзу. Смешно, но как-то улыбке на губы заползать не хочется. Дин потянул скрипнувшую, как сотни раз до этого, двустворчатую дверь на себя и влетел в гулкий проход. Палаты, кабинеты. 7 палата — обязательно рядом с ней стоит слепой старик с пустым аквариумом. Ага, конечно. Он тут уже десять лет стоит по утрам. Сейчас пробежит мимо худенькая женщина Алла, пытаясь поймать невидимую бабочку. Ага, вот и она. Сегодня не в форме, наверное, на завтрак опять забыли дать печенье. Вот кучка олигофренов, повзрослевших на десять лет. Правда, на лицах несчастных возраст никак не дал о себе знать… И круговерть из болотно-бурых плит и крашенных в тошнотворно-зеленый глянцевых стен. Макс вздрогнул от хлопка дверью. Его заспанные глаза уставились на Дина.

— Отдыхаем, товарищ Моренко? — доктор на ходу снимал пепельное пальто и натягивал халат на темный свитер крупной вязки, который оттенял мертвенно-бледные скулы и светлые волосы.

— Никак нет, товарищ Пруткевич! — Макс попытался быстренько привести себя в порядок, но под ироничным взглядом начальства быстро сник.

— Ну, тогда пошли, покажу, в чем будут заключаться твои обязанности, — Дин отворил дверь и пригласил парня на выход, — ты, просто ходи пока, смотри, чтобы никто не шумел. Если начнут безобразничать, то тут через каждые несколько метров кнопки — нажмешь, прибегут помощники. Хотя некоторые не работают, лучше сам до вахты пробегись.

Мимо идущих проплыла приоткрытая дверь. Макс успел заметить россыпь карандашей и искаляканной бумаги на полу. Дин проследил за его взглядом и усмехнулся.

— За этой дверью следи с особым тщанием — здесь у нас новенький. С подростками всегда плохо, у них психика неуемная, так этот еще с маниакальным синдромом и попыткой суицида. И если бы просто вены резать решил, так нет! — Дин в притворной злобе хлопнул кулаком по ладони и тряхнул волосами. Макс заметил, что это специфическая черта доктора — он все время отбрасывал длинную челку движением головы в сторону, — надо было себя чуть ли не спалить заживо!

Дин засмеялся прохладным смехом. Макс поежился.

— Доктор, но советский человек не может смеяться над своим товарищем, если тот в беде! А мы все — товарищи! Разве не так?

Дин зажал рот узкой ладонью и скосил глаза на взбудораженного парня.

— Ох, это новое поколение! У вас мозгов еще меньше чем у тех, кто поддержал Ленина!

Он в голос захохотал и пошел вперед, на ходу пропев:

— Повнимательнее гляди по сторонам, товарищ! — и скрылся за поворотом. Но тут же высунулся из-за угла и поманил пальцем ошалевшего Макса. Парень, робея, подошел и посмотрел туда, куда указывал бледный тонкий палец доктора. Это была железная дверь. С огромным наборным замком и номером 17 посередине.

— Если сунешься туда, у меня есть теплая постель рядом с парочкой олигофренов. Пожалуй, рьяному поборнику коммунистов будет интересно наблюдать за жизнью несчастных товарищей изнутри, а не со стороны.

Серые глаза Макса расширились, испуганно взирая на усмехающегося Дина. Вот так всегда — следуешь благородно своему долгу и обязательно попадаешь в переплет. А он ведь всего лишь хотел помогать этим несчастным страдальцам! Зачем нужны какие-то глупые и страшные тайны? Пожалуй, выражение искренней детской обиды нарисовалось на его смазливом лице, потому что доктор похлопал Макса по тощему плечу и, подмигнув, пожелал удачи.

Парень на автомате повернулся и поскакал прочь от страшного поворота с железной дверью и наборным замком. В эту минуту тот закуток казался ему обителью дьявола. Даже лампочки там горели через одну, будто специально, создавая мерзкий сумрак. Обернувшись, Макс увидел, как доктор приближается к двери.

— Ужас, хранит теперь там трупы убиенных младенцев… — миновав коридор, Макс с облегчением выдохнул.

— Вам не помочь?

Он поднял голову. Рядом с ним, приветливо улыбаясь, стояла миленькая черноволосая медсестра в смешных круглых очках.

— Да, пожалуй, не откажусь, — он пожал теплую руку девушки и открыто улыбнулся.

— Пойдемте, я вам все покажу, — она улыбнулась в ответ, причем так приветливо, что Максу ничего не оставалось, кроме
как последовать за ее тоненькой фигуркой вглубь ярко освещенных лабиринтов больницы.

Набрав не менявшийся вот уже десять лет простой, как дважды два, шифр, Дин протопал в мрачное помещение с кафельными стенами. Вытащив из-за пазухи томик самиздата, он взгромоздился на продавленное за десять лет кресло ярко-желтого цвета. И, наконец, позволил себе рассмеяться вдоволь. Все равно, лежащий в проводах и трубках на кушетке Овощ не мог ничего услышать. Эта кутерьма с обновлением персонала занимала доктора необыкновенно. Особенно этот М.А. Моренко. Почему-то, думая о парне, Дин не представлял, как обычно бывает, его лицо или голос — нет, в его мыслях сразу же всплывало это самоуверенно четкое «Партфолио». Наверное, бедный юноша думал, что это от слова «партия». Дин опять рассмеялся, да так, что на глаза навернулись слезы. А что оставалось делать? Все равно здесь все с промытыми советской властью мозгами, вряд ли кто поймет тонкую иронию над всеобщим положением, не говоря уже о том, чтобы оценить по достоинству. Но смех без собеседников Дин мог простить себе только в этой комнате. Потому что здесь, хотя бы и для оправдания перед самим собой, он был с собеседником. Тут был Овощ. Да, это подобие человека не могло ничего сказать, даже понять хоть что-то ему было не дано, однако присутствие кого-то живого рядом помогало Дину накинуть пелену иллюзии на промозглые мысли о своем одиночестве, недопонятости и ненормальности. Здесь он позволял себе обмануться.

Доктор вздохнул и открыл самиздатовского Кафку. Скажи, что ты читаешь, и я скажу, кто ты… Он опять захихикал. Почему-то глаза не хотели бежать за психоделичными строчками немецкого (по идее — врага народа) писателя, и стали блуждать по тысячам уголков и граней кафеля, коим была выложена комната. В искусственном, неживом свете неоновой лампы это больничное серое убранство казалось каким-то нездешним, чуждым человеку. Довершала картину огромная, метра два в длину и полтора в ширину, кушетка, увитая, как старый дом плющом, разнообразными трубочками, трубками и проводками. Овоща из-под них почти не было видно. Если призадуматься, Дин и не помнил, как выглядел этот несчастный. Непорядочно как-то даже, ведь именно благодаря этому коматознику доктор имел сейчас чин начальника утлого заведения психбольницы и трехкомнатную квартиру рядом со зданием — страшную роскошь по теперешним меркам. Вот уже десять лет Дин выполняет обязанности некоего сторожа, каждый день проводя в этой неживой палате. Еще медбратом он был назначен присматривать за сошедшим с ума и впавшим в кому сынком какого-то большого партийного деятеля, приближенного Сталина. А им там менять людей невыгодно, да и Дину не хотелось загнуться где-нибудь в газовой камере, как лишнему свидетелю. Пришлось согласиться. Но потребовать свои условия. Еще бы, чуть ли не добровольное заточение в камере с живым трупом на неопределенный срок, где еще можно найти такого сумасшедшего, который согласиться?

Совершенно определенно, что Овощ — мужчина. Это Дин помнил. Больше, пожалуй, ничего выяснить не хотелось. Да и незачем. К этому телу уже десять лет никто кроме нянюшек не прикасался, и доктор не хотел становиться дивным исключением. Этот несчастный уже укутан саваном смерти, зачем тревожить его покой? Хотя, лучше бы было, если бы Овощ протянул еще немного. Все же жить на иждивении нашего щедрого Советского Союза — просто прекрасно, особенно когда ты не прикован к этой гребаной комнате. Дин, как всегда, уперся в самую неразрешимую из тех задач, что роились в его голове.

Доктор знал, какую трубку надо умело пережать, чтобы этот кусок мяса перестал дышать, чтобы над этим зданием пролетела еще одна одинокая, тихая смерть. И никто даже не заметит, никто не заподозрит сонного, чуть усталого доктора в чем-либо. И Дин уже знал, что он будет делать, если его тонкие пальцы любовно, как бабочку, наколят жизнь этого полутрупа на иголку смерти. Дин живо представлял, как, ворвавшись в шикарно обставленную квартиру, он сожжет прямо на дорогом ковре свой халат и все те записи, что он вел о состоянии пациента на протяжении 10 лет. Натягивая на длинные ноги такую желанную джинсу, он будет любоваться отсветами пламени, выжирающими десятилетний кошмар серости и чуждости. Когда ненасытные языки переберутся на яркие гардины, он хлопнет тяжелой дверью, закинув за плечи гобеленовый рюкзак. Пара сотен метров до трассы, поднятый вверх палец — и ты уже почти свободен от щупалец душной темноты Несвободы. И у тебя на хвосте все секретные службы, задействованные в этом деле, а на совести — убийство невинного. А впереди — шикарные рассветы манящих азиатских стран. Не одинокие рассветы, а жаркие от плотных объятий, жаркие от тесных снов, где груз вины ломает твои тонкие кости. Вины за убийство.

— Но это он убивает меня! — тихий шепот тысячами эх пронесся по граням кафеля, — разве нет? — грустное понимание. Но в каждом человеке есть что-то от тех мотыльков, спешащих на яркий огонь. Поднявшись с кресла (потрепанная пачка страничек «Замка» мягко шлепнулась на пол), Дин приблизился к фантасмагорическому техночудищу, внутри которого, как в колыбели, дремал его убийца. Конечно, о разработке подобных аппаратов, полностью перенимающих на себя работу человеческого тела, не знал никто. Еще одна тайна камнем на горло. Бледно-зеленые, вызывающе-красные провода, прозрачные трубы, трубки с мутной жидкостью — Дин, как паутину с дальнего угла комнаты, убирал нежные приспособления, на минуту приласкав кристально-прозрачный канальчик с кислородом. Всего лишь мимолетный укол тонкой иглы — и микроскопическая частица затхлого воздуха больницы ворвется в спящее тело, выгоняя задержавшегося духа.

— Иди сюда, я хочу посмотреть на тебя, — Дин понял, что теперь, закопавшись в хитросплетения аппарата, он не успокоится, не увидев чьей жертвой стал. Вот на фоне синей простыни появилось предплечье, изгиб локтя, тонкая кисть и сильные пальцы музыканта. Вены просвечивались сквозь тонкую кожу с едва различимым оттенком оливы, — еще немного, — уже было заметно, что тело молодое, лет двадцать. В Дине вдруг вспыхнула жгучая искра зависти и злобы. Эта рухлядь валяется тут даже не замечая ход времени, а он, живой, чувствует все перемены на себе. Как уходит цвет из губ, как ссыхается кожа, как блекнут глаза. Каждый день он видит это в сотнях отражений. Да, пока Дин молод, пока скорбные морщины не тронули его мраморную кожу, но это всего лишь вопрос времени.

Туго обтянутые кожей ребра, два нежных соска, впадинки над ключицами, еле заметная складка на горле.

Кольца коротких каштановых волос на синей подушке, вокруг высоких скул, с тенями пушистых ресниц, нос с легкой горбинкой, страстно-четкий рот с надменным изгибом нижней губы. Изящный подбородок, даже не тронутый нежным юношеским пушком.

— Тоже мне… спящая красавица, — сердце пропустило удар. Дин сел рядом с недвижным телом, чуть ли не чувствуя стыд за то, что жив. Простыня, натянутая до пупка порядочными нянюшками, обрисовала на миг длинные стройные ноги, углубление между немного выступающими тазовыми костями.

Одна непослушная прядь волос лежала на высоком лбе юноши. Повинуясь, скорее, стремлению к завершенности, бледная кисть Дина птицей взлетела над чуть теплым телом, пальцы нечаянно задели кончик носа (доктору показалось, что он дотронулся до восковой куклы), и тонкие пальцы небрежно убрали прядь. Лицо Дина склонилось ближе, его глаза будто пытались разга-дать тайнопись теней от ресниц. От дрогнувших ресниц.

— Что за… — в какое-то мгновение Дин хотел закричать, так его напугало почти незаметное движение, потом возникло желание убежать как можно дальше от этого кошмара, запереться в административном корпусе, позвать М.А. Моренко и составлять отчеты… но невидимые цепи уже крепко держали Дина возле кушетки. Тело доктора уже стало марионеткой между поворачиваю-щимися жерновами судьбы. Поворачивающимися также стремительно быстро, как черные стрелы длинных ресниц понеслись вверх, к благородному излому бровей, оголяя взгляд человека. Сначала бездна черных зрачков в океане пустоты, и тут же — сжавшаяся до предела точка в огромном пространстве звездного неба — Вселенной, в которой уже затерялись остатки того, что было раньше доктором Дионисием Пруткевичем.

Чай с лимоном и медом медленно тек по горлу, догоняя сладкое овсяное печенье.

— Кем он себя считает?

Тонкий смешок.

— Он говорит, что потомок очень древнего рода дворян. И еще что-то про скандинавские корни. И что-то про деревни и леса под Воронежем, которые должны принадлежать ему, если бы не Великая Революция. Одним словом, он против Советской Власти, — Света многозначительно покачала головой.

— И тебе не страшно работать рядом с таким человеком? — Макс непроизвольно прижал кулак к груди. Раньше, в детстве, там висел маленький серебряный крестик. Мальчик всегда сжимал его в ладони, и все страхи будто улетучивались сами собой. А в пятнадцать он узнал, что Бога нет.

— Немножко, но он хороший, — Света опять хлебнула чаю. Ее коротко стриженные исссиня-черные волосы упали на лоб.

— Ничего себе хороший!

— Это он так всегда с новичками, не волнуйся, потом освоишься. Он умный, хоть и со странностями, — она кротко улыбнулась.

— Кстати о странностях. А что это за железная дверь?

— Жуткая, правда?

Их глаза встретились.

— Да.

— Там Овощ. Все его так называют. Я не знаю, когда я пришла сюда, прошлой весной, он уже здесь был, — темные глаза Светы забегали, будто ища что-то, — и доктор каждый день сидит там, в той комнате. Говорят, что палату занимает сынок то ли Каменева, то ли кого-то еще из Партии, и что он в летаргическом сне. Еще говорят, что он отвратительный уродец и буйнопомешанный, и никто, кроме доктора, не может находится рядом с ним. Говорят, там лежит юноша с параспособностями, из-за которых все, кто находится в той комнате больше минуты, теряют рассудок. Много говорят, но лучше не верить этим побасенкам. Наверняка я знаю только одно — Пруткевич добился своего звания именно благодаря Овощу. Пока он есть, доктор будет начальником.

— То есть… это секретное партзадание?! — глаза Макса восторженно засияли. Света сникла.

— Считай, что да, — с жалостью взглянув на просветленный лик Макса, она стала греметь чашками, — ладно, мне пора работать… — на мгновение она застыла, — ты ничего не слышал? — прислушалась, подошла к двери. Старый паркет печально скрипнул под ее туфельками-лодочками черного цвета.

— Нет, а что?

— Мне показалось, будто… зазвонила сирена… — она открыла дверь, тут же мимо нее пробежало четверо медбратьев со смирительной рубашкой и набором ампул.

Девушка многозначительно посмотрела на Макса и направилась вслед за процессией. Юноша поспешил за ней.

Дин отпрыгнул к стене. Перед ним колыхалась занавесь трубок и проводов, за которыми не было видно ничего. Тихо и мрачно, как и всегда. Он выдохнул. Скорее всего, это от нервов. Доктор нагнулся и поднял с пола потрепанную пачку «Замка». Перед его носом, на кафельном полу, заиграли тени. Медленно распрямившись, Дин направил взгляд туда, куда ему меньше всего хотелось смотреть — на плавно расходящиеся в стороны щупальца аппарата. На бледно-оливковую кисть, дрожащую от напряжения, но уже чувствующую силы пройти к свету.

— …Эд… — страшный хрип по ту стороны занавеси. Какие эмоции были в этом полустоне? Доктор боялся думать о них. Дин понял, что его колотит. Зубы отбивали чечетку, колени ходили ходуном, а пальцы до боли сжали тонкие пергаментные листы. Сейчас, в этой комнате без окон, с одной дверью, на открытие которой потребовалось бы несколько секунд, в этой комнате с тусклой лампой дневного света и острыми углами кафельных плит, в этой комнате с неизвестным, возможно, опасным, и бесконечно чуждым ему созданием, Дин ощущал себя голым и беззащитным. Как тонкий стебель на осеннем ветре. Его обуял страх. Тот страх, который испытывали его далекие предки, прячась в пещерах и испуганно прижимаясь друг другу при ударах молнии и раскатах грома — такого непонятного и угрожающего. Какие мысли роились в голове этого нечто, который сейчас проснулся там, который ищет выход из западни бесконечных пут? Чего он хочет? Зачем он восстал из мертвых? Кто его разбудил?..

— Я..? — Дин почувствовал, как по спине бегут капельки холодного пота. Мысли носились, как бешеные, в его изумленном и оторопевшем сознанием. А тем временем на холодный кафель ступила голая стопа Этого. Острая коленка и узкое бедро, и край синей простыни. Протянутая рука, слабая, тощая, чуть подрагивающая. Но тянущаяся с таким остервенением, как тонущий хватается за любую помощь. К чему он тянется? Взгляд Дина скользнул выше. И упал на невозможно глубокие глаза, выжирающие любые мысли, заполняющие сознание болью их владельца. Болью, и все крепнущей надеждой. На что? И вдруг доктор осознал, что все существо Этого стремится к нему. Рука — просит помощи у него, глаза — молят его. О чем?

Дину показалось, что если он взглянет глубже в эту трясину, он уже никогда не сможет вернуться. Это был настоящий взгляд помешанного, именно такой, каким его описывают в книгах — потусторонний, знающий что-то, что не дано было знать. И в этом взгляде было что-то…

Знакомое?

Вдруг у Дина заболело сердце, пропустило удар, стало биться чаще, он с шумом выдохнул и согнулся.

— Джед… — Этот упал на колени и прополз еще немного до Дина. Доктор спустился по стенке, пытаясь восстановить дыхание и оказаться как можно дальше от Этого, который весь превратился в один крик о помощи, адресованный Дину. Мольба, чистая мольба, надежда. Дин вдруг подумал: а каково это Богу, когда все сущее просит его о помощи, считая последним своим оплотом, если даже мольба одного человека вселяет такой ужас?

— Не смотри на меня так!!! Нет!!! — хриплый шепот, который в конце сорвался на визг. Дин вдруг скинул с себя оцепенение, порывисто встал и, шатаясь, сделал два шага к двери.

— Джед… — странное слово превратилось в сдавленное рыдание. Этот повалился на пол и его начала трясти истерика, он все повторял и повторял одно слово, хватаясь за него, как за соломинку, всхлипывая, растягивая гласную в вой. Дин дрожащими пальцами пытался набрать код, стараясь не оборачиваться, стараясь не вслушиваться в стоны Этого, иначе он рисковал своим рассудком. Чертов код! Кто сделал его таким сложным?! Наконец дверь тихо отворилась, впуская полоску обыкновенного света коридорных ламп и немного резкий запах антибиотиков. Доктор выскочил из палаты и налег всем весом на дверь. Потянулся к звонку экстренного вызова. Эта кнопка работала всегда. На случай такого исхода. Тут же завыла сирена, где-то на том конце коридора затопали медбратья с уже готовым инвентарем.

Дину показалось, что он даже через стену слышит скрип ногтей, царапающих кафельный пол и сдавленные стоны. Он представил, как существо в той комнате пытается доползти до двери, волоча за собой простынь.

— Доктор Пруткевич, — встревоженный голос медсестры заставил его стряхнуть оцепенение. Немного рассеянно он сфокусировал внимание на ее глазах.

— Быстрее, готовьте палату. Пятая подойдет, — он перевел дыхание и выпрямился.

— Но это же…

— Я сказал. Пятую.

— Хорошо, товарищ Пруткевич, — Света, цокая каблучками, побежала обратно. За ней понесся ошалевший Моренко.

Бесноватый взгляд доктора не предвещали ничего хорошего, как показалось Максу. Он действительно был сумасшедшим, и сейчас эта помешанность бросалась в глаза как никогда ранее. Да, возможно, Дин хорошо с ней справлялся, но она была в нем, это без сомнений. И его надломленный голос, просьба, которая почему-то напугала Свету…

— Вам все понятно, товарищ Моренко?! — доктор чуть ли не подлетел к сидевшему на задней лавочке Максу. Вот уже битый час медицинский персонал выслушивал сбивчивую, претендующую на достоверность историю о больном, которого держали здесь как уникальный случай, по которому Пруткевич будет писать диссертацию, о полном неразглашении этой медицинской тайны. В ход были пущены даже размытые угрозы, а связи доктора с вышестоящими были известны всем, кто хотя бы немного имел представление о месте, где сейчас находится. Одно было ясно наверняка — история по воде вилами писана, и если уж это понял совсем зеленый новичок Макс, то остальным и подавно было известно о странном положении этого «уникального случая». И еще было видно отчаяние доктора, его тщетные потуги замять все дело, не приводившие ни к чему, потому что и ежу было понятно — случилось что-то важное, что-то, меняющее утвердившийся за десять лет порядок. Все было странно и запутанно. Макс шел по коридорам, везде у вахтерских столиков соби-рались небольшие компании и шушукались. Вся больница была погружена в странное возбуждение, будто этот проснувшийся являлся тем стержнем, на котором держался микрокосм лечебницы. И теперь стержень начал поворачиваться, увлекая за собой налепившиеся на него частицы чужих жизней.

— Макс, лучше не слоняйся здесь без дела! — его локоть обхватили цепкие пальчики.

— Света, да что же тут происходит! У меня голова пухнет уже! — Макс послушно пошел туда, куда его повлекла девушка. Они свернули с главного коридора и, достав из кармана небольшой ключик, медсестра открыла дверь в маленький бокс, служивший кладовкой. Когда девушка включила свет, Макс увидел столик, пару стульев и железный чайник. Пожалуй, это было место общего сбора персонала. У всех людей, объединенных общим делом, должна быть какая-то тайна, то, что связывает их перед лицом начальства. Но тут было слишком много тайн.

— Что это за комната? — Макс увидел, как Света достает с полочки коробку с сушками.

— Да ничего особенного! Выпросили у Пруткевича, чтобы в перерыв чай пить, — она искренне улыбнулась, но руки ее заметно дрожали, — садись.

Макс присел.

— Просто тут мало кто нам помешает. А я должна многое тебе сказать.

Макс посмотрел на нее с боязнью. Пока он решил хранить молчание.

— Как ты понял, случай из серьезных. Пятая палата — для буйных, туда обычно помещают тех, кто был приговорен к тюрьме, но из-за психического расстройства оказался упеченным в лечебницу. А еще туда помещают не последних в Союзе людей, — Света многозначительно посмот-рела на собеседника, — ты, наверное, уже догадался, что наше заведение довольно тесно связано с Партией.

Она отхлебнула и дала Максу время прочувствовать сказанное.

— Так вот, пожалуй, из-за недавно происшедшего случая, доктор мало что будет рассказывать о том, который проснулся. Он боится людей оттуда, — Света как-то непонятно указала головой, — а поскольку ты новенький, да еще и выбран самим Пруткевичем, тебе он пока доверяет. Я бы хотела, чтобы в эти дни ты постарался быть как можно ближе к доктору и этому его «уникальному случаю», — Света улыбнулась, но от ее улыбки не веяло теплом, как прежде, — и по возможности рассказывать мне все, что узнаешь. Тогда… когда больница закроется…

Макс удивленно поднял брови.

— Да, скоро эта богадельня будет прикрыта. Все равно без Овоща от нее мало толку. Так вот, когда это произойдет, со многими из персонала могут случиться различные прискорбные вещи. Ну, ты знаешь, как это бывает — кто решит покончить жизнь самоубийством, кого просто собьет какой-нибудь лихач… Мало ли, всякое в жизни случается…

Макс оцепенел. Впервые в жизни ему открыто угрожали. Ситуация, конечно, была смехотворна, и эта миниатюрная девушка никак не вязалась с таинственным, устрашающим образом фискала, однако не понять очевидные вещи было просто невозможно.

— Так вот, я могу дать тебе гарантию защиты от подобных досадных стечений обстоятельств. Наше правительство заботится о своем народе. А если твои доклады будут подробными, — Света опять улыбнулась. На этот раз черты ее аскетичного лица преобразились, она томным движением потянулась и пересела на колени Максу, тут же проведя пальцами по нежной коже на шее, — можешь рассчитывать и на другие, не менее, а, может, даже более приятные вещи.

Она щелкнула парня по носу и выбежала из комнаты. Когда она вытянула ножку, чтобы подняться, в разрезе халатика будто случайно мелькнула резинка от чулка. Макс же никак не мог прийти в себя. Информация не хотела укладываться в его голову. Бедлам, в который превратились его мысли, не покинул юношу даже тогда, когда тот уже брел по занесенным снегом улицам по направлению к дому. Перед глазами так и стояла туго обхватывающая красивую ножку черная полоска.

Бумаги были везде. На полу, на диване, даже неаккуратной стопкой лежали на пыльном телевизоре. Дин, с растрепанными светлыми волосами, в распахнутой рубашке и потертых штанах, сидя по-турецки перед огромным шкафом, выкидывал все новые и новые папки с полок.

— Да где же она! — он в который раз взъерошил челку.

Доктор знал, что сегодняшние увещевания перед персоналом все равно ничего не значат. Все равно кто-то из них является человеком оттуда, связующим звеном между Дином и Партией. Да и невразумительную историю он преподнес публике. Ложь никогда не была его сильной стороной…а вот умелая манипуляция фактами… Но для этого надо было найти чертову тетрадь.

Дин знал лицо своего врага. Это была она, чертова медсестричка…и теперь уж точно она постарается донести все, что происходит тут. А когда Они узнают, что Этот проснулся… Нет, об этом лучше не думать, лучше просто искать тетрадь. Наконец, где-то на дне последней полки показался потертый картон, где черными печатными буквами значилось «Берия Дмитрий Лаврентьевич», а ниже, прописью, почерком Дина подписано: «Нефрит».

Доктор бережно, будто папка была драгоценной, открыл первую страницу. На его губах заиграла блаженная улыбка. Он знал, как остаться в живых.

НЕФРИТ

Диагноз: ----

История болезни:

--- октября ----- года пациент, будучи здоровым, пропал без вести. Причина исчезновения не установлена, пациент отказывается говорить об этом. По истечении двух месяцев и десяти дней был найден в пригородном лесу Октябрьского района в состоянии психического и физическо-го истощения… после долгого сна и короткого периода аутизма (3 дня), пациент начал отвечать на вопросы. Экспертиза установила невменяемость пациента…

Дальше шел внушительный список заболеваний, какие-то показания, цифры… Но на следующей странице, опять же диновским почерком, был изложен скрупулезно собранный рассказ. По протоколам, полученным из уст родственников, друзей, знакомых, всех, кто каким бы то ни было образом причастен к этому событию. Антикварная работа — собрать мозаику прошлого в единое целое, очистить зерна от плевел, вычленить суть… А теперь — использовать свои знания.

«Мой сын пропал два с половиной месяца назад. Я никогда не считал его способным сбежать из дома, или что-нибудь в этом роде… вы же понимаете, мы старались дать ему хорошее воспитание и образование. Возможно, бывали дни, когда ему было трудно, он никогда не обращался к семье за помощью… Но он был крепким мальчиком, и чтобы ни случилось, всегда держал рассудок трезвым. Все же я склонен думать, что его украли, а он сбежал. Но на уши была поднята вся служба! Его нигде не могли найти… Господи, если бы я знал, какие ублюдки сделали такое с моим сыном…»

«Диман всегда был немного странен… но это была скорее привлекательная странность, этакая таинственность. Он хорошо ладил с людьми, его жизнь нельзя назвать трудной. Бывали моменты… да они у всех бывают, но все же о такой жизни, какая была у него, многие люди и не смеют мечтать. Да, бывал он резковат…да и подраться любил, но я всегда видел в нем хорошего товарища и надежного друга…хотя да, алкоголь его погубит…»

«Димочка… я никак не могу с этим смириться! Он такой нежный… да, его можно назвать не от мира сего, но я была в его мире! И его мир прекрасен! Это звезды, это тихие песни под гитару, это старое вино и душераздирающе кровавые закаты… Но когда он вернулся…(меня допустили навестить его, меня одну, потому что все знали, как мы любим друг друга) я не узнала его. Это другой человек, он жесткий, он властный, он сумасшедший! Он… Нефрит, да, именно так он называет себя. И он прав. Димы больше нет. Он стал чудовищем…»

«Лучше было, когда он не разговаривал. Потому что его слова — чужие для нас. Мы не знаем того, что знает он, этот Нефрит. Ведь он теперь только на это имя откликается. Он сошел с ума. У него раздвоение личности. Он груб, он резок, он противоречит сам себе. Когда мы его нашли, чуть живого, в крови и царапинах, худого и изморенного, я уже чувствовал что-то странное, какое-то презрение к нам. И этот мальчишка с впалыми щеками, свалявшимися волосами и выступающими сквозь рваную майку ребрами мог еще и чувствовать себя каким-то царем и богом, когда его чуть ли не на руках тащили, потому что сам он на ногах не держался…»

«Одиночество, вот что от него осталось. Он не такой как все, и поэтому он один в своем безумии. Он будто постарел на несколько десятков лет. Если не сотен. И это бросается в глаза. Его чуждость. И он стал очень силен…»

И еще множество подобных отрывков, косвенно или напрямую указывающих на характер Дмитрия до и после его исчезновения. Дин пытался собрать все, что могло дать зацепку к корню изменений в психике молодого человека. Но очевидным оставалось только одно — все его черты, носящие такой наивный налет юности и романтичности, заострились, как клинок, стали острыми и резкими, чужими и холодными. Демоническими. Доктор опять перелистнул страницу, пробежав взглядом по тексту. К горлу подступил ком. Он нашел то, что искал. То, что пытался забыть за эти десять лет, и забыл. Заставил. Ту причину, по которой именно молодого медбрата оставили наблюдать за уснувшим.

«Я в первый раз пошел на практику. Большую роль сыграли мои сданные экстерном экзамены в институте. Ну да, выдающийся студент, надежда советской медицины. Я уже проработал пару недель в психиатрической лечебнице, но на этот раз был вызов на дом. И меня взяли с собой. Мы подъехали к новому двухэтажному дому. Большие деревянные двери распахнулись перед нами, впуская с мороза в теплую прихожую. Нас пригласили, усадили на диван. Я остался стоять. Нас было только шестеро. Все, кроме меня, непосредственно зависели от партии и были под ее эгидой. Мой дядя, благодаря которому я и находился в этом доме, разговаривал с мужчиной, очевидно, хозяином дома. Через полчаса переговоров открылась другая дверь. Вывели его…

Шел тихий, мягкий снег. Огромное окно уже потемнело. Если приглядеться, где-то в вышине блестели звезды. Я смотрел на них, пытаясь не думать ни о чем, кроме этого пейзажа за окном. Я не хотел быть тем, кем мне было суждено стать. Скрипнула дверь. Я и не заметил, что рядом с гардиной находится еще один вход. Его вели под руки. Он был болезненно худ, длинные каштановые волосы свалялись, взгляд безразлично блуждал по лицам, по стенам, минуя тихий снег за окном, минуя старые картины. Я непроизвольно дернулся. Было больно. Почему-то сердце не хотело стучать ровно, когда я смотрел на неловко заломленные руки, на полоску оливковой кожи между майкой и хлопковыми брюками, почему-то я боялся момента, когда этот безразличный взгляд скользнет по мне. Я хотел… чтобы хоть на миг…

Голова юноши опять безвольно повисла, ноги подкосились. Его посадили в специально поставленное кресло, начали задавать вопросы. Я наблюдал за ним, за его апатичностью. Он был грустен и страшно одинок, меня это ранило. Я не хотел, чтобы он был несчастен. Я звал его тем странным именем, которое он дал себе, звал мысленно. Но он услышал. И я увидел его Вселенную. И мне стало страшно.

— Джед… — он рванулся, протянув худую руку ко мне. Я непроизвольно тоже потянулся, но тут же двое мужчин прижали его к креслу, ввели шприц в вену на руке. Когда его взгляд уже угасал, я видел мольбу, обращенную ко мне…

Через несколько месяцев ко мне пришли. Они заключили со мной договор. Но они не говорили, почему выбрали меня, не хотели давать козырь в руки. А я-то знал, я знал, что только со мной тот парень может остаться жив… Но я приказал себе забыть то, что увидел, взглянув в его глаза. И я согласился…

Дин очнулся от воспоминаний. Глаза щипало, щеки горели. Он не хотел этого. Не хотел залазить в осиное гнездо своего прошлого. Он всего лишь пытался выжить. Жалость… тогда ты думал, что тебе жалко бледного, красивого парня с одинокими и несчастными глазами сумасшедшего… и ты не хотел возрождать эти чувства в себе. Тебе всего лишь надо выжить. И ты будешь выживать. Ведь так?

— Так.

Дин крепче сжал толстую папку, будто хотел прочувствовать то, что было написано в ней. Будто хотел впитать в себя этот диагноз боли. А острый кол все также сидел в сердце, а синие глаза все также прожигали дыры в душе…

Утро выдалось пасмурным. Макс мялся около двери кабинета. Он ждал доктора. Его задача — неотлучно следовать за Пруткевичем, стать его тенью, связующим звеном с ними. Наконец невысокая худая фигура появилась в коридоре. На лице доктора сияла улыбка. Он молча прошел мимо Макса, похлопав того по плечу, одним плавным движением снял пальто, одел халат, схватил в охапку какие-то бумаги. И опять встал перед парнем.

— Здравствуйте, товарищ Моренко. У меня хорошие новости, — отбросил челку, — похоже я знаю, как найти подход к нашему уникальному случаю! — доктор чуть ли не сиял, — но у меня есть и плохая новость. Товарищ Моренко, вы меня слушаете?

Макс оторвал взгляд от гипнотических зрачков Дина и попытался улыбнуться в ответ.

— И нечего ухмыляться! Я сказал, у нас появились проблемы! — доктор нахмурил светлые брови, — увы, больной не сможет нормально существовать, если меня не будет рядом. О каком-либо контакте с окружающим миром я и не говорю!

Дин развернулся, приобнял Макса за плечи, увлекая за собой в сторону пятой палаты.

— Знаете ли, у него ко мне особое отношение… обусловленное его психической ненормальностью. Вы же уже пытались расспросить его? Психиатры с ним работали?

— Д-да, но он не реагирует на них. То есть вообще ни на что не реагирует. Мы снимали параметры, он даже физически не реагирует! Будто он и не здесь вовсе… — Макс растерянно пожал плечами, лишний раз почувствовав холодную ладонь доктора.

— Вот-вот! А теперь пойдемте! Сейчас я вам все покажу наглядно.

Максу совсем не понравилась веселость Дина. И эта его показная озабоченность возникшей проблемой… что-то было здесь неладно.

— Да что я в само деле… сейчас посмотрим, в что там такое… — Макс задумчиво теребил пуговицу халата.

— Вы что-то сказали? — доктор, отпирающий дверь в палату, оглянулся. Парень испуганно осекся.

— Нет, нет, вам послышалось!

Дин пожал плечами и пропустил младшего внутрь помещения, состоящего из двух частей. Там, куда они вошли, стояло несколько стульев, некоторые из них были заняты врачами. Огромное окно в полстены открывало вид на абсолютно белую палату, аскетично обставленную, на первый взгляд пустую. Рядом с окном была еще дверь, к которой и направлялся Дин.

— А, доктор Пруткевич! Мы даже и не знали, что делать без вас!

— Доброе утро, товарищ Пруткевич!

Коллеги встали, Дин улыбнулся им в ответ, уже входя в белое помещение. Макс напряженно наблюдал за происходящим.

Комната был на первый взгляд абсолютно пустая. Но если приглядеться, за покрашенной в белый железной кроватью сидел человек. Он смотрел в никуда, выводя пальцем по полу какой-то только ему известный узор. Волосы беспорядочно вились вокруг лица, уголки губ немного опущены, будто сидящий чем-то удивлен или расстроен. Его почти невозможно было заметить, потому что смирительная рубашка сливалась с белыми стенами.

Дин опустился на корточки рядом с юношей. Больной никак не отреагировал. Он сидел, спиной облокотясь о кровать, вытянув ноги.

— Ммм… Нефрит? — доктор осторожно потряс парня за плечо. В голове мелькнула мысль о том, что он никогда не встречал таких несочетающихся вещей, как смирительная рубашка и этот юноша. Почему-то эта идея заставила его улыбнуться и унять дрожь в руках. Дин еще помнил свой страх там, в неживой комнате с миллионами трубок, помнил выжигающее чувство, которое родилось внутри него, когда их взгляды встретились. Однако сейчас от больного не исходило никакой опасности. Явной или неявной. А точнее сказать — вообще ничего. Будто он и не просыпался. Только открыл глаза, а сознание так и осталось где-то там, куда не дотянуться никому, кроме него.

— Почему ты убежал?

Дин чуть ли подпрыгнул. Пока он вдарялся в размышления, юноша все-таки соизволил прийти в сознание.

— Я испугался, я не думал, что ты проснешься, — доктор виновато улыбнулся.

— Ты меня не помнишь, да? — синие глаза тепло сияли. Тепло и грустно. Было в них что-то… смутно знакомое.

— Почему, я хорошо вас помню! Хоть это и было давно… все-таки десять лет вы спали. Да-вайте сядем на кровать, так нам будет удобнее говорить.

Дин помог парню перебраться в постель. Все-таки смирительная рубашка смотрелась на нем просто чудовищно. Больной чему-то печально улыбнулся.

— Джед?

— Эээ…простите? Вы, если хотите, можете звать меня Дин.

— А Джед нельзя?

— Ну, — доктор развел руками, — если хотите, то я не против, но почему именно так? Вы не расскажете мне?

Парень усмехнулся, опять с горечью. Дину на мгновение показалось, что глаза больного стали влажными. Но тот опустил голову.

— Не сейчас. Сейчас… пододвиньтесь поближе, — юноша потянулся к доктору и прошептал в самое ухо, — сейчас вы из кожи вон лезете, чтобы показать своим коллегам, что им без вас не обойтись.

Дин ошарашенно посмотрел на улыбающегося парня, но продолжил слушать.

— Мог бы просто попросить, я бы тут им такой спектакль устроил… ладно, думаю они уже поняли. Только за это обещай прийти сегодня еще раз. Вечером. Один.

Сухие, гладкие губы случайно коснулись нежной кожи около уха, и доктор вздрогнул. Больной ухмылялся.

«Наглец… да он совершенно нормален! Нормальнее меня! Ну что ж, мне все равно, главное, чтобы он был на моей стороне…»

Дин опять нацепил на лицо вежливую улыбочку и уже в голос произнес:

— Хорошо! Вы хотите сказать, что можете доверять только мне?

— Да, доктор! Я не хочу никого больше видеть!!! Пусть они отстанут от меня! Скажите, что-бы они больше не приходили сюда!!! Я хочу, чтобы меня оставили в покое!!!

Парень опять откинулся на подушки, и его глаза стали такими же стеклянными, как были до этого.

Еле сдерживая удивленный возглас, Дин вышел из белой комнаты. На него уставились несколько пар совершенно сбитых с толку глаз.

— Что? Я сам ничего не понимаю! Он сказал, что больше не может.

— Извините, но что именно он вам говорил? Мы не все расслышали… — врачи зашуршали бу-магами, — у вас есть какие-нибудь предположения насчет этой странной привязанности?

— Возможно, его подсознание помнит, что я был с ним рядом эти десять лет… но он ничего конкретного не сказал, говорил какую-то ерунду про побег, про то, что его мучали, что ему не нравится смирительная рубашка. Одним словом, стандартный набор. Пожалуй, я пойду, мне надо рассмотреть несколько дел. Вы здесь сколько пробудете? — Дин молился, чтобы его голос звучал небрежно.

— Ох, да он тут все время просто лежит, в общем-то на пленке все будет засвидетельствовано, если что случится, так что еще полчасика посидим, допишем отчеты за сегодня и по домам! У меня жена и так ругается, что я стал задерживаться!

— Да мы ее знаем! Она опять думает, что ты налево от нее ходишь!

— Ну что ж поделаешь… Олечка очень подозрительная!

Дин улыбнулся, глядя на оживленно болтающих коллег. Похоже, они испытывали облегчение из-за того, что вся ответственность за работу с больным переходит на его плечи. Однако остается еще одна переменная в уравнении. Дин нашел глазами несколько сбитого с толку Моренко.

— Ну как? Видели?

— Да, он и правда реагирует только на вас, очень странно…я даже не знаю, что можно предположить, — юноша олицетворял собой чистый энтузиазм и заинтересованность. Даже и не подумалось бы, что все это ради стукачества… хотя в его голове слишком много хлама, чтобы понимать свои поступки. Он и не виноват, что попался в сеть этих игр. Разве неведующие виновны?

— Ну, мы это обязательно выясним! Завтра я намерен провести с ним больше времени, так что скоро этот орешек расколется! Не желаете ли чаю? Как раз поможете с некоторыми бумагами? — Дин вежливо улыбнулся, откинув челку. Макс забегал глазами. В душе Дин ликовал.

— Да я скорее всего, позже буду! Сейчас мне еще в одну палату надо зайти, там больному плохо было…

— О, ну тогда я справлюсь сам! Удачи в работе!

«Надеюсь, ты правильно донесешь этой стервочке, изложишь все, что видел».

А пока можно расслабиться в кабинете. До вечера.

Дина била крупная дрожь. Он боялся. Боялся идти туда. Этот парень хотел ему сказать что-то…что определенно вызывало в Дине чувство сродни панике. Вроде бы он ничего не должен чувствовать. Он просто идет на вечерний осмотр больного. Только вот почему-то больной сам назначил этот осмотр. А Дин ждал, когда все уйдут, чтобы пойти в ту комнату одному. Почему? Разве это правильно? Чувство, что стоит над обрывом в неизвестное так и душило его в темноте холодной комнаты. Он пригубил чуть теплый кофе. Пора.

Каблуки отбивали дробь по кафелю. В больнице уже было темно и тихо. А на душе у Дина — боль и надежда. На что надежда? Пожалуй, об этом мог знать только тот Бог, в которого нам за-претили верить, но к которому мы взывали в самые страшные минуты жизни. Доктор чувствовал, что сейчас он падает в неизвестность. И от этого было сладко боязно. И так хотелось вылезти из серости и обыденности, что, пожалуй, рука Дина не дрогнет, когда он будет поворачивать замок.

«Выключи камеры, выключи все» — будто чей-то чужой голос в сознании. Дин послушно нажал на несколько кнопок, оставшись один на один с неизвестностью. Теперь никто не узнает, что творилось в этой комнате сегодня вечером. Ни одна тайна не будет раскрыта.

Белая дверь отворилась бесшумно, теплый воздух из комнаты больного тут же расслабил сведенные напряжением мышцы Дина. Свет был отключен. Сейчас во всей больнице горел лишь его ночник в кабинете на другой стороне здания. А здесь была тьма, и чье-то дыхание.

— Я пришел, как ты и просил, — на губы заползла улыбка. Как всегда невовремя.

— Спасибо. Я боялся, что ты не сможешь. Испугаешься, — в его голосе тоже была улыбка. Но другая. Грустная.

— Кого? Тебя?

— Нет. Себя. А точнее чувств, с которыми ты пошел сюда.

Дин встал, как вкопанный.

«Не думай об этом, я запрещаю думать об этом»

Нечего было ответить. Надо было просто света, чтобы видеть лицо этого парня. Почему-то хотелось только этого.

— Пожалуйста, развяжи рубашку. Я так не могу больше.

— А вдруг ты на меня кинешься?

— Ты прекрасно знаешь, что так не будет.

— Хорошо. Но я ни черта не вижу. Подойди.

Дин вытянул руки вперед. Тут же грубая ткань коснулась его ладоней.

— Эй, полегче, — ядовитые нотки.

— Могу и не трудиться, — пальцы уже нащупали узел и кнопки и быстро расправлялись со смирительной рубашкой, — потом я на тебя ее снова одену, — пальцы Дина чуть коснулись кожи на плече у парня. И тут же чужие пальцы сжали его ладонь. Чужие, но очень теплые.

«Не отпускай»

— Что ты делаешь? — голос доктора стал ледяным.

— Джед… ты меня не помнишь, так ведь?

— Кого — тебя? Я помню Диму Берия, который десять лет провалялся в коме, держа меня как собачку при себе. А ты сейчас говоришь не о нем, как я понимаю. Дима умер. Ты — Нефрит. Так? Я помню, тогда, десять лет назад… — Десять лет прошло? Извини…ты так долго ждал…

Голые руки обняли Дина за талию, заставив задрожать. Только сейчас доктор понял, что в общем-то физически слабее этого парня, этого Нефрита. Да и ростом меньше сантиметров на семь. К горлу подступил комок страха.

— Отпусти меня. Я пришел, чтобы ты мне все объяснил.

Дин попытался оторвать теплые руки от себя. Почувствовал на шее его улыбку.

— Прекрати!

— Но тебе же нравится…

— С чего ты решил?

— Ты бы мог меня давным-давно оттолкнуть, убежать, запереть дверь…много выходов. У тебя в кармане парализующее средство. Одно нажатие кнопки — я в отключке. Все же ты боялся, когда шел сюда… Джед, ты меня никогда не боялся, так почему? Почему ты ничего не помнишь?

— Я не тот, кто тебе нужен. Ты меня путаешь, еще раз прошу, отпусти. Может, ты и прав.

Смешок по ту сторону тьмы. Легкое прикосновение пальцев к щеке. И Дин на свободе. Он отошел подальше.

— Я не понимаю, почему ты не помнишь? — чуть ли не детская обида в голосе.

— Прости, я помню все, что нужно.

— Нет! Ты даже не помнишь кто ты! Ты даже меня не помнишь! Ты… даже не помнишь нас…

— Каких еще нас?! О чем ты? Черт, а я-то думал, ты нормальный…

За холодностью тона Дин пытался укрыть страх. И дикое желание.

«Хочу, чтобы ты меня обнял, слышишь? Нефрит! Обними меня»

— Я нормальный… это ты хренов маразматик! Почему именно сейчас!? Я думал, ты обратишься… Джед… если бы я только мог… — Дин почувствовал, что парень опять приближается к нему.

— Стой где стоишь, иначе я уйду.

— Как скажешь.

«Нет, подойди ближе»

Продолжение следует ^_~