Посвящается всем тем, кто встретился мне на моем пути и помог увидеть Мое солнце.

Лирическое отступление. Вступление, то есть.

Спать не хотелось.

Это была одна из самых противных разновидностей бессонницы: когда мысли ходят по кругу, словно вьючная лошадь, медленно-медленно, но неумолимо возвращаясь к тому, с чего начинались. Я перевернулся на другой бок. Полежал. Сел. Схватил голову руками. В комнате, если можно назвать это каменное логово комнатой, было совершенно темно. Правильно, сумасшедший демиург Темного Королевства не подрассчитал и обделил бедных демонов ночным светилом. А зря. Было бы на что выть. Джедайта, что ли попросить, чтобы схимичил какую-нибудь флюоресцирующую иллюзию?

Сильные пальцы сдавили виски.

Ч-черт, Джеда нет. А я, как последний засранец, живу.

И мысли опять вернулись к своей проторенной дорожке. А я и не ожидал.

Откинулся на постель и начал всматриваться в потолок. Эта дрянь, не то, что не хотела высматриваться, она подмигивала зелеными глазами, услужливо возвращая  мысли в любимую колею. Надо бы к Нефу сходить, у него всегда есть бутыль от всяких непрошенных иллюзий. Не Бордо, так Шардоннэ.

Тело под тонким одеялом сжалось.

Проклятье, ведь не к кому идти. Нет его!

Руки распахнулись в безответном объятии к потолку.

И кто сказал, что у демонов нет чувств?! Какую скотину убить?! Какая скотина первая назвала меня Ледяным?!

Зой… Металлия, как не хотелось. А мысли – сволочи, уже бредут по любимой тропинке,  и я, как последний дезертир, ковыляю за ними.

Все-таки правы, наверное. Ледяной. Сказать, что ничего не екнуло в разрезе кителя – гнусно солгать. Но, видать, не так екнуло, чтобы пожертвовать собой. Предатель, стоял и смотрел. А ведь он простил, даже не думал ставить в укор. У него в последних мыслях было мое имя, как самое светлое, что он имел в этом темном мире. Появился, конечно, вовремя, будто насмешка. Предатель. Ты хоть когда-нибудь говорил: «Зой, я люблю тебя?!» А какого ты молчал?! Какого ты не закрыл его своей грудью?! Почему не отдал ему свои силы, когда он слабыми и уже холодными губами шептал: «Я найду тебя, я буду ждать тебя, и ты…» Вот. И никогда не забывай этих слов. Убийца. Ты убил в себе того, кого любило это тонкое существо.

На волосах что-то подозрительно заблестело, по щеке растянулась горькая и жгучая рана.

Ну вот, радуйтесь, мыслишки, моя ежевечерняя казнь состоялась. Не забудьте протереть топор, а то заржавеет до завтра. В детстве я вообще плаксой был. Тогда, еще в Серебряном. И Зой, дурачок, сразу начинал истерить, когда у меня пара слезинок по щекам скатится.

Он видел меня насквозь. Всегда. Он, наверное, знал, что предам. Но ему легче обвинить себя, чем меня.

Натянул одеяло по макушку и сжался. Так Зой обычно делал всегда. Ему холодно здесь. Просто я не люблю закрывать окна. Я, наверное, специально держал комнату в холоде для контраста с его теплом.

Пре-да-тель. Ты уже сорвал горло вымаливая прощения, но ни йоту не был помилован. И в этом ты тоже предатель. Теперь все твои действия – предательство, потому что они бессмысленно одиноки.

Помолчал, посопел в подушку. Излюбленная экзекуция предрассветных часов: его прядка на моем плече. Даже щекочется, даже чувствую запах. А потом: здравствуй, мутное светило Темного Королевства! Здравствуй, новый день! Здравствуй, Берилл, то есть, Ваше Высочество! Прощай, мое солнышко, твоя дымка минутная рассеялась. Да и не было ее.

Телепортнусь в зал. Передо мной бедная измученная женщина делит тело с могучим и темным духом. Я знаю, что умрут оба.

Опять…дни, дни, дни. Ради предрассветного мгновения. Целые бессонные ночи ради него. Лишь бы не пропустить.

Те же лица, те же слова. Я нарезаю марафон по стадиону, я не живу. Я бегу возложить свой факел жизни в олимпийскую чашу смерти. И чую, мой забег приближается к финишу. Трибуны, взрывайтесь криками радости! Несите мне мой золотой кубок. Я выпью весь яд, что нацедила туда судьба, лишь бы на последнем глотке ощутить вкус его губ. А потом уже не будет.

Опять глупенькая битвочка. Бросаюсь тут своими бумерангами, как Джед бутылками Нефрита в окно. Ой, не попал. Досадно. Попробуем еще раз.

Отточенное действие. Его только Зой умеет..умел отбивать. Сначала кажется, что я промазал, а потом… А потом я вижу, что эта девчонка увернулась, и они летят на меня. Чувствую, как лицо дергается в попытке воссоздать улыбку. Давно так не коробило. Уже близ…И тут как прорвало. Наверное, от прилива крови к головушке моей дубоватой. Вспоминаю, тяжело, но неизбежно, все свои ошибки, все. Е-мое, сколько раз я его предавал. Наверное, с самого начала Нас. Карма такая. Одна на двоих. Пока не смогу пожертвовать собой, не освободиться. Явственно вижу цепи на руках. И он тут из-за меня. Только со мной. Так что же, ты заставишь его страдать еще? Еще раз отвернуться от света свободы, упасть в темноту ради себя? Да ты и волоса его недостоин, не то, что любви. Боже, как стыдно, как больно…

Понимаю, что это предсмертный подарок. Тот самый свет истины, который сокрыт от нас всю жизнь. Вижу, как мое тело исчезает, а я лечу среди радужного света. Только не вверх.

- Зойсайт! Забери меня в мир, где покоится твоя душа!

Глава 1.

Солнце тщетно силится прорваться сквозь плотный покров тучек, даря земле чахоточный сероватый свет и лишая нагие деревья последнего укрытия. Мир предстает перед светилом во всем своем ранневесеннем бесстыдстве, как афинская блудница перед светозарным прокуратором.

Осторожно разлепляю воспаленные глаза, одновременно ища рукой кружку с водой на тумбочке. Кружка падает. Звук режет по мозгам. Опять какая-то дрянь с похмелья приснилась.

- Ни хрена не помню! – голос похож на скрип металла по стеклу.

Так, вчера мне исполнилось… Семнадцать, что ли? Ага, точно!

Натыкаюсь на кривой плакат «С семнадцатилетием!». У меня такие креативные друзья! Натыкаюсь на одного из креативных друзей, спящего в обнимку с не менее креативной, по виду, подругой на ворохе курток в коридоре. Оставим их, мне еще дожить до ванной надо. По пути заглядываю в кухню. Там валяются еще трое свидетелей пира в мою честь. Как мило, жмутся под одним маленьким пледом. А я продолжаю свое шествие. Открываю заветную, блестящую новой краской, дверь. Желанная сантехника принимает в себя последствия моих гастрономических изысканий, переставая быть предметом смелых мечтаний. Залезаю под душ в облупившуюся ванную. Вода мерзко-теплая. Уж лучше холодной была бы, чем такой. Будучи уже мокрым, понимаю, что залез в майке, джинсах, и, самое противное, носках. Стягиваю презренное тряпье и закрываю дверь.

Пять минут расслабухи и незатейливой эйфории. Вода согрелась, возвращая жизнь в мое бренное тело.

Потянувшись за полотенцем, я поскользнулся и, чтобы восстановить равновесие, выскочил на кафель. Прямо на меня уставился какой-то парень. Темные мокрые волосы невозможно спутаны, оголтело смотрят раскосые светло-серые глаза.

- Здравствуй, зеркало, – настроение сразу упало. Оно у меня всегда падает при встрече с отражающими предметами. Еще бы! С такой-то харей! Мои родители оставили мне отличное наследство: имя Николай Харуоми и однокомнатную квартиру!  А еще дикое смешение азиатских и европейских черт: худобу, цвет волос и кожи, разрез глаз - от отца, высокий рост, светло-серый оттенок зрачков - от матери. Вот и получилось: при среднестатистической русской роже раскосые жадные очи потомков Чингизида, да еще фигура а ля фонарный столб!

В подобных самокритических размышлениях я добрался до комнаты. В ней, при беглом осмотре, обнаружилось четыре спящих туши, полбутылки газировки и шпроты. Неоткрытые. Следуя древним инстинктам, я полез под стол за открывашкой и через несколько минут лакомился дарами моря. На запах проснулись мои предполагаемые соперники, но, обуреваемые всеми тремя бодунами похмелья, побежали устраивать очередь в ванную. По пути они, естественно, разбудили коридорных Тристана и Изольду и кухонных мушкетеров. Где-то на периферии моих владений вырос Содом, извергая из отверзнутых уст потоки нецензурной лексики. Решил, что пары шпротов с них будет достаточно.

Заваливаясь на кровать, почувствовал под собой что-то мягкое и живое. Лариска! Сегодня ты так щедро дарила мне себя, что две шпроты я посвящаю нашим ночным баталиям.

Толкаю в бок непьющую девушку, которая вперяет в меня свои карие глаза олененка Бемби. Я чмокаю ее в курносый носик и кладу в рот шпрот номер один. Прелестное создание счастливо чавкает, не подозревая, что лишило пищи целый рой голодных и обделенных. Которые, кстати, уже начали подтягиваться к месту нашей трапезы.

- Колюх, спасибо тебе большущее, все было вкусно и крепко! – меня долбит по плечу Митек. Глаза вращаются, как спутниковые антенны, но лыба счастливая.  Эта сволочь достает из-под матраца бутерброд с сыром, - заныкал.

Демонстративно кладу в рот Лариске последнюю шпротину. Сзади слышу раздосадованный гул.

После многих печалей этот сброд расползся по домам, оставив меня наедине с пустой комнатой. И почему, если у меня есть квартира, то тут надо тусоваться кому не лень? Мне сегодня зубы лечить идти надо.

Блин! А одежа мокрая! Придется целый день дома сидеть. Хотя, тут где-то ларискин фен валялся. А, забью. Завтра пойду.

Вот экзамены сдам, поеду в Нагою, родителей навещу. Они мне денег дадут…

Чувствую, как губы расползаются в радостном порыве улыбнуться.

Куплю себе машину. Не, лучше оставлю. Вдруг не поступлю. Хотя, уж на врача-то не поступить…Буду педиатром, или терапевтом. Ко мне детишки будут приходить, а я им витамины выписывать…

На подобных оптимистических мыслях меня сморило и я провалился в здоровый сон.

Проснулся к вечеру. Башка болит… страсть. Зато одежда высохла, хвала теплому климату.

Выхожу из заплеванного подъезда, дверь давно снесли, остался только раскуроченный рот выхода. Свитер у меня дырявый неуемно, поэтому я ежусь как могу под порывами вечернего ветра. Сзади бабахнуло.

- Сволочи! – погрозил кулаком небу. Это уже традиция. А что прикажете делать? Живу на границе с Афганистаном, тут каждый день люди как мухи мрут. Но Всевышний приказал жить и дойти до булочной, что я, в принципе, и делаю.

Городишко у нас с военным положением. Горячая точка. Почему к родителям не уезжаю? Хороший вопрос. Я японского не знаю. Мне там поступить не получится. Почему в Россию не еду? А там у меня будущего нет. Как и у каждого среднестатистического подростка с минимальным достатком и не хватающего звезд с неба. Так, середнячок, серая масса. А родители не знают о подобном положении дел. Я им фотки отборные шлю, только с целыми фасадами и счастливыми рожами.

Затормозил у шлагбаума. Все, тут уже Афган начинается. У меня у самого в паспорте туркменская прописка, но хлеб свежий продается за границей!  Просто наш город, Кушгы называется, расположен на стыке двух стран, а я в области живу, тут, чтобы на другую часть села попасть, виза нужна. И вообще, здесь русских больше чем афганцев и туркменов, поэтому граница чисто символическая.

Около шлагбаума стоит покосившаяся будка, оттуда выглядывает запойная рожа.

- Аргыз Васильевич! Пропустите! А то дома хлебушка не осталось, - цепляю на лицо невинную улыбку. Сторож умиляется и делает знак рукой. Я перепрыгиваю шлагбаум. Все, чужая страна. Подхожу к будке.

- Колюнь, ты мне…этого…

- Будет сделано! – обычно путевки за границу мне обходятся в дешевую бутылку самогона. И меня это устраивает.

Сзади опять бабахает, спереди проезжают на танке. Ныряю в проулок и иду узкими улочками среди полуразвалившихся зданий, вдвое большей дорогой, к единственному на все село универмагу. А вы что бы предпочли: лишние сто метров протопать или героически умереть под шальной пулей какого-нибудь чурки?!

Глава 2

Ветви стонут под порывами осеннего ветра, будто в роще самоубийц дантовского ада, небеса изрыгают кубометры дождей  На наши головы, на крыши, на мосты.

                                                         И мы, венцы творения бессильны

                                                         Весь этот мокрый беспредел остановить

                                                         И дождь

                                                         Продолжает лить.

 В институте мне не нравится.

Со злостью мотаю пленку в стареньком плеере. И так погано, еще и песни депрессивные.

Экзамены я сдал отлично. Приняли меня как героя Советского Союза. Уже целых два месяца туда хожу, но раскусить прелести университетской жизни не могу. Завел пару-тройку полезных знакомств. Теперь в квартире еще больший бедлам. Голову на отсечение даю, что сейчас приду, а там энное количество счастливых рож смотрят телик, который я недавно купил на родительские деньги. У нас на город теперь пять телевизоров. И один музыкальный центр. У меня, опять же. Только дисков нет, здесь вообще не знают, что это такое. Но я не грущу, я веселюсь и пишу конспекты!

Выворачиваю из-за угла, попадая под особо крупную струю воды, приближаюсь к серому монолиту моего родного дома. Что-то подозрительно много народа.

Везде снуют люди в домашней одежде, кто с газетой над головой, кто с зонтиком. Стоит пара пожарных машин, бегают мужчины в оранжевом, поливают второй этаж из шлангов. Как раз мое окно.

Хватаюсь за голову и подбегаю к первому попавшемуся паникеру. У того глаза на выкате, майка в кетчупе и лысина блестит как космическая ракета в лучах майского солнца.

- Не подскажете, что тут стряслось? – улыбаюсь учтиво, а то еще пошлют.

- Да беда случилась! В 143 пожар произошел, весь наш подъезд пострадал, скоро обвалится!

Будто в подтверждение его словам правая половина дома медленно оседает, превращаясь в груду непотребного мусора. Хватаюсь за сердце с воплем: «Телевизор!» - и теряю сознание. Эх, как это не по-мужски все-таки! А я не виноват, у меня с рождения сердце слабое.

Мне мягко и тепло. И мандаринами пахнет, как на Новый год. Глаза открывать не хочется, но во мне просыпается разведкоманда, поэтому осторожно приоткрываю правый глаз. Однако подобные ухищрения не скрылись от моих добродетелей, которые с восклицаниями:

- Коля! Ты живой!

Бросились мне на шею. А добродетелей собралось немало!

- Нам Илларион Варфоломеевич тебя принес, это главный пожарник, и сказал, чтобы забирали своего обморочного. Мы тебя быстренько в скорую запихнули, сказали, что тоже пострадавший, - Лариска смотрит на меня взглядом матери Терезы и гладит руку.

- Ну так какого хрена у меня в квартире пожар был?! – обвожу гневным взглядом собравшуюся компанию. Все скромно потупили глазки.

- А мы чего? – Митек с удивлением воззрился на меня, - мы просто телевизор смотрели, а он как задымит! Скажи спасибо, что центр вынесли.

- Спасибо! – демонстративно переворачиваюсь на другой бок. Пару минут раздается напряженное сопение из-за спины, потом дверь виновато хлопает. Я остаюсь один на один со своей скорбью по японской технике.

Как бы то ни было, история с поджогом моего скромного места обитания осталась неразъясненной, но я великодушно простил всех причастных. Еще бы, они же мне комнату в общежитии выбили (небось совесть загрызла). И теперь мы с моим музыкальным центром живем в студенческом городке. Нам отвели просторную комнату прямо рядом с кухней. Я был просто в восторге от сообразительности моих друзей, которые кроме центра вынесли еще одежду (у меня там все мои деньги хранятся), документы и чайник.

Собравшись с силами, я все-таки решился на оставшиеся купить немного мебели (стол, кровать) и чайный сервиз. Грустить долго по утерянному имуществу я не стал, когда живешь под летающими снарядами, учишься не привязываться к материальным объектам.

Честно говоря, понятия не имею, как в нашем хоть и большом, но все-таки селе сохранился Медицинский университет. А он не только сохранился,  но еще и процветает. Дело пахнет керосином, что-то тут не чисто.

- Эй, новенький! – я от неожиданности свалился с новой кровати на грязный деревянный пол. Черт! Забыл дверь на шпингалет закрыть!

Щурясь от светящего в большое мутное окно солнца, я приблизился к двери. На меня воззрился парень моего возраста, комплекции пошире, да еще крашеный в каштан. Крашеный, потому что проглядывали соломенные корни. Явно русский. Тут из-за него выглянул тощий, бледный мальчишка с тенями под глазами и карандашом за ухом. Тоже наш.

- У тебя сахар есть? – оба скрестили руки на груди.

- Ребят, а вы с моего курса? – я по привычке улыбнулся.

- Какая разница? Я тебя про сахар спросил, - крашеный нехорошо сощурился.

Я промолчал и захлопнул дверь. Эти двое сначала постояли, пошептались, но потом ушли. Я глубоко вздохнул. Еще проблем с однокурсниками не хватало! Придется теперь осторожней ходить по вечерам, а то ведь злопамятные! По рожам вижу. Ох, и так еще пять лет мучаться! Легче повеситься…

Как ни странно, я оказался пророком. Осень отыграла свои увертюры, пришло время зимних сонат. В нашей полосе зима - это нечто слякотно-пакостное, а местами морозно-приятное, но несмотря на погоду, в моей жизни солнца не было. Друзей я так и не нашел, все на меня смотрели, как на зверя. Возможно из-за того, что у меня раскосые глаза. Я и раньше встречал подобное отношение к себе, но чтобы так единогласно меня презирать за внешность? Хотя, что еще можно ожидать от русских и чурок?

Все старые знакомые разъехались кто куда. Все учиться. Лариска в Москву к родственникам поехала, Митек в Кушгы остался, иногда навещает меня, остальные как сухая глина рассыпались, по Советскому Союзу. Я даже не знаю, где они.

Иду, бреду знакомыми улочками. Почти все дома с большими трещинами, окна заклеены и забиты. Эта часть города пострадала больше всего, наш-то институт почти нетронутым остался. Под ногами огромные весенние лужи, в которых отражается солнце, белые облака и синее небо. Можно подумать, что я лечу, если бы не мокрые кеды и хлюпающая в них вода. Поднимаю глаза и вижу старый парк.

Я особенно люблю это место. Все время в детстве тут играл, лазил по деревьям. Иду по заросшим травой тропкам. Деревья заслоняют ветвями солнце, поэтому в парке полутень. Добредаю до любимой скамейки. Она вся исписанная и грязная, поэтому я притащил с собой газетку. Мимолетно кидаю взгляд на большую вырезанную «К». Мое произведение. Мне лет одиннадцать было, и отец подарил перочинный ножик. Я так радовался, он у меня до сих пор в куртке лежит, на память.

Достаю из внутреннего кармана небольшой томик Ницше. Это подарок Митька. Он знал, что не сможет приехать на мой День Рождения и подарил заранее. А теперь мне отмечать не с кем, вот и сижу, ностальгирую. И еще ежусь от мысли, что мне уже восемнадцать, а в жизни смысла до сих пор нет, и вряд ли появится.

Пока прозанимался самокопанием и упоенным чтением наставлений мудрого Заратустры, солнышко закрыло свои ясны очи и скрылось за горами. В парке стало совсем темно, поэтому я спрятал книжку и побрел домой, дрожа под порывами западного ветра.

Глава 3

Домучившись до четвертого курса я совсем потерял веру в жизнь.

Ветер нещадно треплет мои отросшие волосы. Под ногами снуют люди, падает побелка со стен полуразвалившейся пятиэтажки, на крыше которой я сижу, думаю и болтаю ногами. В спину мне светит кровавое солнце ближней битвы, и я вижу свою удлиненную сгорбившуюся тень на далеком грязном асфальте. Тень поднимает руки к небу, она вечно стремится вверх, но никогда не улетает. Опускаю затекшие конечности.

…Едва захмелев, протрезвели и поняли:

   Что вот она – жизнь, а податься в ней некуда,

   Есть соцреализм-изм-из-миз-ми-змиз-м…

Без злости, но резко выдергиваю наушники. Опять кассету зажевало. Который век…

Почему-то именно в одиночестве возможно созерцание окружающего и удручающего несовершенства. Хотя сейчас мне кажется, что я был одинок всю жизнь, и вокруг меня всегда были только тени. А я – соратник Диогена. Только где мне взять такую свечу, которая могла бы рассеять тьму?

Достаю из сумки тонкий прутик церковного огня. Может, эта сгодится? Спускаюсь вниз, в подъезде зажигая фитиль, и иду по улице. На меня бросают удивленные взгляды, но я их не вижу, я смотрю на огонь. Этого пламени слишком мало, оно слишком слабо и не может осветить ту чащу, по которой я бреду уже двадцать лет. А в чаще вечная ночь и никогда не восходит солнце. Мое солнце.

Вот что может сделать с человеком четыре года одиночества. Может открыть глаза. Или свести с ума. Хотя… это одно и тоже.

- Эй, Харуоми!

Ко мне подбегает сухопарый учитель. Задуваю свечку и кидаю в сумку. Он мгновение оценивающе смотрит на меня, потом прячет взгляд под линзы очков.

- Да? – устало тру виски, изображая головную боль.

- У тебя ведь хорошие оценки были?

- Когда как, но в основном да.

Мужик деловито потирает руки и, прищурившись, смотрит на меня.

- Завтра с утра, в шесть, около корпуса «А». Собери все необходимое в дороге и приходи. Не придешь, не видать тебе диплома, - он погрозил костлявым пальцем и засеменил в сторону здания, оставив меня в полном равнодушии, означающем у нормальных людей смятение.

- В шесть, так в шесть, - я побрел дальше, в сторону студенческого городка, по дороге перебирая все, что нужно было положить в сумку. Удивляться мне было лень.   

Встав, как говорится, с первыми петухами, я поплелся к месту встречи. Там уже скандировал что-то огромный мужичина в военной форме. Лицо его было наполовину изуродовано ожогом, а в правом рукаве вместо руки обитала деревяшка. Которой он не очень вежливо долбил залезающих в УАЗик студентов. Знаем мы таких немного сумасшедших офицеров, которых демобилизировали из Афгана. Тут полгорода таких. То по ночам за винтовки хватаются, то на рынке бедлам устраивают. Все им вместо бабулек-продавщиц мерещатся враги народа.

Пока я критиковал начальствующий состав, передо мной образовалась забрызганная дорожной грязью дверца автомобиля. Под лопатки ткнулась прохладная деревяшка, а уши резануло что-то нелестное в мой адрес. В темном помещении машины гнусно захихикало и завозилось. Проследовав в согнутом положении к задней стенке сирого средства передвижения, я плюхнулся на единственное свободное место, которым оказалось жесткое и неудобное сидение. Поелозив задом по моему приюту на ближайшее будущее и наконец найдя более или менее удобную позу, я успокоился и решил оглядеться.

В одиннадцатиместной машине сидела дюжина студентов пятого-четвертого курсов. Насколько я знаю, все самые успевающие. Совершенно самостоятельно во мне заиграла на волынке гордость. Хотя она тут же заткнулась, увидев, что все эти личности довольно часто хаяли меня при встрече. Самым ближайшим ко мне оказался светловолосый тощий парень в очках. Его я никогда не видел на лекциях, но вид у него был, по крайней мере, не враждебный. Лицо этого индивида вдруг показалось мне знакомым. Он сидел в профиль и листал томик Стругацких; в неверном луче рассветного солнца, просачивающегося сквозь муть плексигласа, болезненно четко выделялся арийский абрис черт его лица и чистый оттенок пепельных волос, обрамляющих худые скулы. Наверное, почувствовав мой взгляд, он оторвал глаза от сероватых страниц и воззрился на меня, немного удивленно и холодно. И тут я вспомнил! Этот парень, и с ним еще один, заходили ко мне за сахаром в самом начале моего бытия студентом. Если память мне не изменяет, встреча была не из самых приятных.

Я отвел глаза и начал пялиться в проносящиеся за окном пейзажи. Меня очень беспокоила срочность и скомканность нашего отбытия. Мне, конечно, говорили, что в конце четвертого курса будет практика, но я думал нас предупредят хотя бы за неделю.

А я даже носки теплые не взял. А вдруг там холодно будет? И мой центр без присмотра остался…Теперь ведь не найду, если обратно приеду…

Под монотонный гул мотора и нервное покачивание корпуса автомобиля я задремал. Вскоре дрема переросла в крепкий сон. Я ведь сова, мне так рано вставать – пытка.

Какой-то темный зал. Я закричал и эхо отразилось от незримого потолка. Мои шаги гулко раздавались в пространстве, бесстыдно лишая тишину ее подземельной девственности. Понял, что бегу, бегу давно и цель близка. Остановился и поднял голову. Надо мной висел огромный холодно-прозрачный кристалл. Я всмотрелся и меня обуял ужас. Из его недр на меня воззрились неестественно широко распахнутые глаза, в глубине которых еще плескались какие-то чувства. Я понял, что человек в кристалле сознает все, что с ним происходит, и будет сознавать вечно, потому что никогда не умрет, но и никогда не выйдет из своего плена. В зале играли в карты, кто-то непристойно выругался, и я открыл глаза. Ощутилась ломота во всем теле от долгого пребывания в неудобном положении. Оказывается, я крепко заснул, а мои недруги начали резаться в чирика и разбудили меня своими выкриками. Я попытался посмотреть за окно на солнце, чтобы определить, сколько времени проспал, но тут моя правая щека взорвалась страшной болью. Я понял, что лежу у кого-то на плече. Быстро вскочил, стукнулся головой об потолок под ржач остальных и уселся обратно, ошалело глядя на своего соседа. Тот уже успел прочитать половину книги и теперь смотрел на меня своими темно-голубыми с зеленцой глазами, немного насмешливо, но в большей степени равнодушно. От этого взгляда мне стало не по себе. Он был просто чудовищно знакомым.

- Тебе что, кошмар приснился? – он потер плечо.

Я почувствовал, что краснею. Блин, как барышня.

- Да н-не, не помню, - попытался улыбнуться, получилось как-то вымученно, - прости, у тебя теперь, наверное, плечо отваливается.

- В принципе да, но это не так страшно.

Он опять уткнулся в книжку. Скорее всего, не оценил меня, как достойного собеседника. Ну  и пусть его.

Прислонился лбом к стеклу. За окном была какая-то насыпь с чахлым кустарником, солнце было почти в зените. Это немного сбило меня с толку: я думал, что нас повезут в областную больницу. Уж слишком далеко  отправляют студентов на практику.

Прошло еще несколько часов. Солнце светило прямо в лицо, на горизонте с другой стороны собиралась гроза.

В машине была ужасная духотища. Насколько я понял, окна не открывались. Снял майку и завязал волосы в хвостик. Стало немного прохладнее. Опять провалился в какое-то лихорадочное забытье.

Когда проснулся, уже стемнело. Конечности опять ломило от долгого сидения. Огромные горные звезды любопытно заглядывали мне в глаза. В машине было темно, душно, пахло человеческим телом. Все спали кроме моего соседа. Он с каким-то остекленелым взглядом смотрел на ночные светила. Руки, держащие раскрытую книгу, дрожали, отчего тихонько перелистывались страницы. Я потряс его за плечо. Ноль внимания. Помахал перед глазами. Тот вздрогнул и моргнул.

- Что тебе? – так обычно смотрят на врагов народа или дезертиров. Зрачки были нереально расширены даже для темноты, отчего глаза казались двумя черными провалами. Очень странный парень. Или это я странный.

- Ты…просто…как-то странно смотрел на звезды.

- А-а, опять, – он помолчал, а потом со злостью ударил меня в плечо, -  я их ненавижу! - его начала бить крупная дрожь, худое тело было покрыто бисеринками пота, - они мне всю жизнь испортили!

- Ничего, вон тучи уже близко, - я указал рукой на другое окно, - может, ты оденешься? Тебе не холодно?

- Это не от холода. Это звезды. Они выступают на моем теле, - он немного успокоился.

И правда, крошечные капли влаги блестели на матовой коже, отражая свет далеких солнц.

- Если хочешь, можешь лечь мне на коленки, - кто-то впереди проснулся и крепко обматерил нас. Я стал говорить тише, - мне теперь все равно не заснуть, я весь день в отключке провалялся.

- У тебя коленки костлявые, - парень поморщился. Я достал из сумки свитер и положил на ноги.

Тем временем тучи дотянулись до нас. Стало еще темнее. Блондин уронил голову на мои и так нывшие конечности и сразу же отключился. Как подсказывала врачебная практика, мой знакомец был астрофобом.

Как всегда бывает в таких случаях, я не знал, куда деть руки. Помаявшись несколько минут, я осторожно положил одну на плечо парню, другой подпер свою голову. Приближалось утро и становилось холоднее. До сумки я дотянуться не мог, поэтому укрыл майкой своего соседа, а сам остался мерзнуть. Тоже мне, альтруист