Интересно иногда устраивать показательные похороны, чтобы узнать, кто придет и что будет говорить – смерть развязывает языки. Проблема лишь в том, что не принято говорить плохо на похоронах – еще более интересно последовать за скорбящими дальше – проследить, кто свернет в бар, чтобы напиться с горя, а кто – чтобы отметить это событие.

С каждым разом все сложнее придумывать причину смерти – некоторые из моих знакомых приходят уже по пятому разу. Самая унизительная смерть – инфаркт во время оргазма. Инфаркт – это умирание клеток сердца. Мое сердце умерло вместе с тобой – и после этого я сам успел скончаться уже раз десять. В моей памяти ты каждый раз уходишь по-разному – вот кто умеет придумывать записи в графе «причина смерти» - лишь один раз ты сказал мне несколько слов – мы были в каком-то саду – я смутно помню – и что-то холодное касалось моих рук – не слезы – они теплые. В остальные разы – тишина….

Тишина – не стена, не жена, не вина. Не моя вина. Я стал циником – это шаг вперед – раньше я был развратником и пошляком.

Я хотел бы снова научиться оперировать такими глобальными понятиями, как одиночество, любовь и добро. Но вместо этого каждый день я вижу одну-единственную щетку в ванной (верный признак того, что пора что-то менять), назначаю свидание в парке под липой (в этом парке – липовая аллея – мое оправдание: «Я искала тебя. Ты сказал – под липой» «ты неправильно их сосчитала…»), и жертвую одну и ту же сумму какому-то порно-сайту.

В душе я всегда включаю только холодную воду – под стать моему характеру, моему типажу – меня любят холодным, как месть. Каждая новая мстительница – всего лишь полотенце другого цвета на стальном держателе. Меня используют, чтобы отомстить, но не самого по себе – я их мужчина. Они гордятся мной и той утонченностью, с которой каждый раз они меня бросают. Я живу на шестом этаже.

Я уеду в Канаду, куплю хоккейную команду и усыновлю негритенка – он станет первой в мире чернокожей звездой фигурного катания – это будет в следующей жизни, в которой я снова так или иначе потеряю тебя.

В одной из этих осколочных ран я окажусь в темном зале – белый цвет мне к лицу и эпатажный плащ – это так несовременно, но так эффектно и ново – ты научишься летать. И снова умрешь – одно хорошо, одиночество будет длиться не долго (и смогу ли я его осознать, будет ли мне нужна зубная щетка?)

В коктейль я кладу десять льдинок – они, тая, поглощают почти весь алкоголь – вкус становится приторным – расстройство восприятия. Я хочу завести кошку и кресло-качалку – успеть состариться и быть одиноким официально – никому не нужным – кормить птиц, чтобы после моей очередной смерти они еще очень долго прилетали на мой подоконник в надежде найти печенье. Я не ем сладкого.

У меня есть друзья – пожалуй, даже слишком много. Я увижу тебя на балу у английской принцессы – она давно положила на меня глаз. Она танцует со мной весь вечер, а ты – разучившийся (никогда не умевший?) летать, приглашаешь все новых и новых – красивых, старше тебя, обходительных матерей.

- Принцесса, позвольте…

И – о, наглость – я приглашу тебя на десятый танец – декада, наш юбилей перерождений. Дека-данс. Ты, конечно, откажешься.

Мне останется жить сорок восемь декад февраля – я в вечной зиме. И на улице – серой и мерзкой – я вслед за своими гостями сверну в забегаловку.

- Хозяин, мартини!

- Простите?

- Проклятый дурак. Водки…

- Сэр, вы русский?

- Очень похоже?

- Водки мужчине!

У нее твой взгляд и твои жесты – она заплатит за меня, чтобы я заплатил за десять слов на прощание.

Утром найду в ванне тюбик зубной пасты – мятная свежесть (терпеть не могу мяту) и записку «Прощай навсегда. Звони.»

Я у многих был первым – у тебя я был и последним. Столько раз умирать зная одно – это наш десятый танец, это наш декаданс. Этот мир – только наш.