Свиток четвёртый. Год 802

Глава 50

Зойсайт

Утром первого числа первого месяца я забылся очередным тяжёлым сном, который мало походил на грёзы здорового демона. Снилось мне, что Кунсайт врывается в комнату и, не говоря ни слова, бросается на меня с объятиями, говорит что-то насчёт того, что соскучился. Я в полном недоумении терплю ласку, не понимая, что на него нашло и почему вдруг он так бурно выражает радость по поводу нашей встречи. Учитель, не выпуская меня из рук, начинает произносить какую-то сентиментальную несвойственную ему речь о том, как он рад меня видеть, как желает отправиться со мной в монастырь, дабы никто не мешал нам наслаждаться обществом друг друга. Разве что танка в честь меня не сочиняет, а вот в объятиях душит так, как я его обычно. Потом вдруг резко мрачнеет, говорит, будто чувствует, что я что-то от него скрываю, что чувствовал это и в нашу последнюю встречу, а теперь подозрения усилились. Я объясняю это страхом по поводу хинди.

— Брось, Зойсайт, я знаю, что ты всегда выполняешь мои приказы, и не собираюсь спрашивать заданного.

Я совсем оторопел от таких слов. И хотя прекрасно понимал, что сплю, что само по себе было несколько странно (обычно во сне я осознаю себя как в реальности), но это подобие Кунсайта внушало какой-то суеверный страх: казалось, он сейчас либо обратится в оборотня, либо просто исчезнет.

— Почему ты от меня всё скрываешь? Ты зол на меня? Ты обижен на меня? Может быть, я ничего для тебя не значу? Зой, объясни, что происходит, прошу тебя. Ведь дело не в хинди, ты ведь никогда ничего не скрывал от меня. Я прошу тебя, я умоляю, скажи, что с тобой!

Этот крик привёл меня в окончательное смущение. Я молчал, понимая, что Кунсайту ни в коем случае нельзя узнать правду, даже если это вымышленный Кунсайт. Ещё несколько минут существо продолжало умолять меня сознаться, а потом одним движением руки приковало к полу и заглянуло в душу. Сканирование двух душ — это было ужасно, причём не только для меня. Учитель упал в обморок, потом пришёл в себя и, не говоря ни слова, исчез.

Я проснулся на заре: голова болела, будто кто-то и вправду проводил сканирование. Я встал, стараясь не разбудить супругу, и пошёл в соседние покои. Кошмары начинали надоедать.

— Мой Лорд, что с вами?

Я обернулся: Яша стояла на пороге комнаты, и свет исчезающей Луны озарял её прекрасное тело.

— Принцесса Луны, — прошептал я, вспомнив Серенити. — Подожди, не подходи, не двигайся!

Я мгновенно притянул лист бумаги и краски и попытался нарисовать то, что видел: деву, подобную Лунной Принцессе при свете Луны.

***

Я открыл глаза: моё тело всё ещё лежало в той комнате, куда и пришло ранним утром. Рядом никого не было. Честно говоря, я смутно помнил, что произошло.

— Мой Лорд, вы проснулись? — Яша появилась из ниоткуда.

— Кажется, моё появление было для тебя несколько неожиданно, прости, что потревожил, — ответил я.

— Ничего страшного, скорее я должна благодарить вас за картину.

— Картину? Так я и правда рисовал? Покажи хоть, что получилось.

— Если вы позволите, — ответила юма, — я бы предпочла не показывать вам её. Когда-нибудь вы увидите, что сотворили в эту великолепную ночь, но не сейчас.

— Как хочешь, — мне было не до картины, поэтому спорить не стал. — Если тебе не трудно, найди Виноград, мне надо с ней поговорить.

Яша молча ушла. Я вернулся в свою комнату, благо супруга уже изволила встать и уйти оттуда. Есть не хотелось совсем, хотя я ещё не завтракал. Мне категорически не нравилось самочувствие, а дурные сны стали слишком частыми.

— Аматэрасу с тобой, — Виноград вошла в комнату.

— И с тобой тоже.

— Что это вдруг тебе захотелось видеть меня с утра пораньше? — юма села рядом, отчаянно зевая.

— У меня к тебе важный разговор, — ответил я. — Мой учитель скоро явится.

— Что за странные слова ты вдруг стал использовать? — удивилась Виноград. — Где ты успел нахвататься? У тебя новые знакомые, о которых я ничего не знаю?

— Нет у меня никого, — отмахнулся я и продолжил. — Я имею в виду только то, что не хочу с ним видеться.

— Приехали, — юма была явно не в духе. — С каких это пор ты не желаешь с ним видеться? Так боишься, что он правду узнает?

— Дело не только в этом. Я не выучил то, что он приказывал. Хинди мне всё ещё не знаком.

Повисло неловкое молчание.

— Зойсайт, — юма сделала театральную паузу, вглядываясь в моё лицо, — прости, но ты с ума сошёл? Ты настолько не уважаешь его, что смеешь не выполнять приказы? Я не узнаю тебя. Нет, конечно, раздвоение личности и всё такое — конечно, оправдание, но всё же, ты точно в здравом рассудке?

— В такие моменты тебя хочется убить, — зло ответил я. — Да, я абсолютно здоров и в здравом рассудке, но мне было совсем не до языка. Но дело не в этом. Если он поймёт, что я его не выучил, изобьёт, обидится и уедет — это будет лучшим вариантом, но я знаю точно, что произойдёт обратное. Да, он разозлится, но и пальцем не тронет меня и уж точно не уедет.

— Я бы не была на твоём месте так уверена, — ответила юма, подзывая девушку с чаем.

— Зато я уверен. Он сам говорил, что не желает каждую нашу встречу превращать в допрос, так что мне ничто не грозит.

— Ладно, не важно, — юма отпила горячий напиток. — Так о чём ты хотел говорить со мной?

— Проблема в том, — начал я, — что не представляю, как вести себя. Да, во время нашей последней встречи он сказал, что я могу иметь от него свои тайны, но он понял, что я что-то скрываю. Моё положение ухудшается с каждым днём, я боюсь, что встреча будет и впрямь последней, но он ни в коем случае не должен узнать о моём предательстве, иначе боюсь представить себе, что случится. Что мне говорить? Как вести себя, чтобы он ничего не заподозрил?

Я замолчал. Виноград тоже молчала, попивая чай. Я даже начал думать, что она не собирается отвечать, как вдруг губы, как мне показалось, отдельно от лица, начали говорить:

— Ты трус, Зойсайт.

Я оторопел от такой наглости, а губы продолжили:

— Трус и истерик. Я никогда не думала, что придётся говорить тебе такие слова. Твой разум сейчас точно где-то отдельно от тебя. С чего ты вообще решил, что скоро умрёшь? Чёрный говорил тебе о годах дополнительной жизни, а ты только и делаешь, что отравляешь существование мне и Ландыш своими нытьём и страхом. Я понимаю, почему она уехала — просто сбежала от тебя, поскольку выносить твои капризы становится всё более невозможно. Что плохого в том, что ты сделал? Ты узнал прошлое — и это великое благо, а не преступление. Ты, наоборот, должен рассказать Королеве и Кунсайту о том, что узнал, какими силами вы когда-то владели, вообще о жизни на Земле. Это бесценные сведения, а ты скрываешь их! Что касается раздвоения, я вообще не верю во всю эту чушь, что души могут распасться, а уж тем более не верю в то, что та мерзость, которую ты ешь, сможет тебе помочь. Вот честно, просто не верю! Ты только поганишь свою истинную душу, нарушаешь запреты, поедая содержимое пакета. Ты безумно боишься и выдумываешь себе лишние проблемы. Успокойся, наконец: никто тебя убивать не собирается, твои души прекрасно сожительствовали и сейчас сожительствуют. То, что ты любую головную боль воспринимаешь как попытку распада душ, — это только твоя фантазия и ничего больше. Подумай, вместо того, чтобы выполнить приказ своего наставника, ты занялся собой, своими несуществующими проблемами. Как можно было так опуститься, а? Не хочешь встречаться с ним — не встречайся, напиши, что не желаешь его видеть, и посмотри, как он отреагирует, но избавь меня от обязанности слушать по десять раз на дню один и тот же бред.

— Если мои речи противны тебе, я не скажу более ни слова, — ответил я после небольшой паузы. — Но ты просто не знаешь, о чём говоришь.

— Да, я не могу заглянуть тебе в голову, но даже если, предположим, тебе грозит смерть, так умри достойно, а не мучай всех своими страхами. И вообще, ты хотел красивой смерти? Ты хотел умереть на руках Кунсайта? Вот и признайся в своём предательстве, обрисуй ситуацию и попроси его убить себя. Доволен?

— А это мысль, — моё лицо озарилось улыбкой. — Но он никогда не окажет мне такой чести, как когда-то Анджун. Он возненавидит меня, если узнает правду.

— Как мне надоело твоё нытьё! — воскликнула Виноград, схватившись за голову.

— Аматэрасу наблюдает за вашей очередной ссорой, — послышался знакомый тёплый голос.

Мы обернулись одновременно: в дверях стояла и улыбалась Бальзамин.

— Ты вернулась! — невозможно было уследить, с какой скоростью Виноград вскочила на ноги.

— Да, и больше не уйду, — ответила Бальзамин, подходя к нам и садясь рядом. — Я добрый вестник. Лорд Кунсайт послал меня, чтобы я объявила: не пройдёт и двух-трёх недель, как он будет здесь, с тобой, Зойсайт. Он хочет увидеть тебя и просил передать тебе это, — она протянула небольшой поднос, на котором лежало что-то маленькое. Я развернул упаковку и увидел камень. Мы с Виноград переглянулись: я узнал по виду, а она по моему рассказу — это был тот самый самоцвет, который когда-то упал с моей шеи. Тот камень, из-за которого Королеве Берилл удалось меня поймать ещё в той жизни и сделать своим. Тот самый цоизит.

— Это намёк? — спросила Виноград телепатически.

— Быть не может, — ответил я, — он же не следит за мной, он ничего не знает. Хотя у меня есть подозрения по поводу того, что он помнит прошлое.

— Кстати, я правильно понимаю, что не надо говорить Бальзамин ничего о твоём раздвоении?

— Конечно, хватит того, что вы с Ландыш в курсе. Бальзамин никогда нельзя было доверять такие тайны.

Я увидел, что рядом с камушком лежит небольшой свиток. Развернув его, прочитал стихотворение:

Вот и думай после этого, то ли он действительно всё знает, то ли это просто совпадения. Я понял, что молчание затягивается и Бальзамин уже категорически не понимает, что происходит.

— Спасибо, что передала послание, — наконец сказал я. — Моя радость по поводу твоего возвращения просто безмерна. Какие новости?

— Да никаких, особенно, — ответила девушка.

— Как это никаких? — удивилась Виноград. — Что с войной?

— Я не знаю.

— Но подготовка-то идёт?

— Не знаю.

— А что с новыми видами оружия? Огнестрельное входит в моду?

— Не знаю.

— Ресурсов хватает?

— Не знаю.

— Да как ты могла целый год быть дома и ничего не знать? — воскликнула Виноград. — Свалились вы оба на мою голову. Что ты делала весь год?

— Ты такая милая, когда сердишься, — улыбнулась Бальзамин, — часть времени я была не дома, а выполняла поручения Лорда, обычно договаривалась с владетелями земель, но это были очень конкретные договоры, так что вам они вряд ли будут интересны. Запрет на телепортацию на большие расстояния так и не сняли и магию очень сильно ограничили, её теперь коллекционируют.

— То есть готовят магическое оружие? — перебила Виноград.

— Не знаю.

— Ещё раз скажешь «не знаю», и чья-нибудь кровь точно прольётся, — Виноград театрально пала на пол.

— Кстати о крови, — перебил я. — Может, и правда займёмся чем-нибудь полезным? Как вам, например, тренировка на мечах?

— Ой, Зойсайт, прости, пожалуйста, — вдруг спохватилась Бальзамин. — Я же не осведомилась ещё о здоровье твоей супруги. Прости мне мою невежливость.

Я засмеялся. Это утро казалось едва не более абсурдным, чем давешний сон. Кунсайт, Виноград, Бальзамин — сколько ещё демонов может нарушить мой покой? Бальзамин смотрела на меня несколько недоверчиво, чуть улыбаясь, Виноград смеялась вместе со мной.

— Нет, — наконец выдавила она. — Мечи нам сегодня явно не светят, это будет просто опасно для здоровья, давайте лучше займёмся кое-чем попроще.

В её руке появился небольшой мяч, которым она тут же запустила в меня. Я не успел увернуться, так как всё ещё захлёбывался смехом.

— Один-ноль! — закричала юма.

— Ах, так!

Я схватил игрушку и погнался за Виноград: та выскочила в сад. Бальзамин последовала за нами. Множество деревьев и кустов манили к себе. Виноград затерялась где-то в чаще, так что найти её было не так просто. Дабы не лишать себя удовольствия, я кинул мяч в Бальзамин. Она легко поймала его и запустила в какой-то куст. Тот резко дёрнулся — Виноград предстала пред наши очи вся в листьях. Пока я наблюдал за этой милой картиной, Бальзамин вновь завладела мячом и бросила его в меня. Я не сумел увернуться, так что он попал и отрикошетил прямо юме в руки. Мне стало обидно, что уже второй раз так легко попался.

Не знаю, сколько времени мы гонялись друг за другом по небольшому пятачку земли, но кончилось дело тем, что особенно сильный бросок сломал раздвижную перегородку. Тогда мы соизволили остановиться и оглядеться: кусты сильно пострадали от наших игр. Я смотрел на запыхавшихся девушек и чувствовал себя на редкость счастливым.

— Вы не хотите поесть?

Мы обернулись: Яша наблюдала за нами с веранды.

— Я позволила себе полюбоваться вашей забавой, — произнесла она, — и ваша игра мне напомнила:

— Да, Виноград, ты права, — мне ещё рано умирать, — сказал я, улыбаясь на редкость счастливой улыбкой.

— О Металлия, хоть иногда тебя посещают воистину умные мысли! — ответила юма с таким серьёзным видом, что рассмеялась даже вечно печальная Яша.

Глава 51

Зойсайт

— Лорд Кунсайт, я безмерно рад видеть вас, — говорил я, склонившись перед своим властителем. Он стоял передо мной на дорожке, ведущей в отдалённую часть императорского сада. Сказать, что я был напуган этой внезапной встречей, значит — ничего не сказать: неожиданно вот так просто увидеть своего благодетеля. У меня была твёрдая уверенность, что он предупредит о приезде, что будет какой-нибудь торжественный въезд, а не то, что буквально столкнусь с ним, гуляя по саду. Есть, конечно, небольшая вероятность того, что всё это сон и на самом деле передо мной очередной фантом, вызванный бурным воображением, но надежды мало. Кунсайт… Самый настоящий Кунсайт, а не те чудовища из кошмаров, сейчас стоял передо мной, рассматривая мою фигуру с таким заинтересованным видом, будто видел впервые в жизни. Признаюсь, я не был готов к этой встрече, не успел придумать ответы на всевозможные вопросы, я вообще не ожидал столь скорого появления хозяина. Да, Бальзамин говорила о приезде, но она не упоминала, что он тайный. Или торжественный въезд был настолько тихим, что я не заметил? Да не может быть: я всё же муж матери страны и должен присутствовать на всех мероприятиях. Что теперь будет?

— По тебе видно, — ответил наконец Кунсайт, позволяя мне встать.

— Я просто совсем не ожидал вашего приезда, — сказал я, судорожно придумывая, как бы так повернуть разговор, чтобы он ни в коем случае не зашёл на всякие нехорошие темы, вроде моей памяти.

— Зимой ты обвинял меня в невнимательности, в редких приездах, однако же стоило мне появиться, как ты готов скорее под землю провалиться, чем видеть меня, — рассмеялся учитель.

— Нет, я рад вашему приезду, но не думал вот так наткнуться на вас в саду.

— Я хотел доставить тебе радость внезапным появлением, но, как вижу, этого делать не стоило.

— Нет, пожалуйста, я безмерно благодарен вам за то, что вы обратили на меня внимание и приехали.

— Ты начинаешь повторяться. Ладно, не будем об этом. В конце концов, я здесь ради тебя, я надеялся обрадовать тебя своим приездом, и мне несколько неприятно, что ты смущён и подавлен.

Я стоял перед учителем, борясь с абсолютно неправильными мыслями. Зимний бунт вновь дал о себе знать. Кунсайт прямым текстом говорит, что я должен быть в восторге каждый раз, когда он, бросивший меня на произвол судьбы в этой стране, соизволяет приехать. Я всегда знал, что являюсь для него скорее вещью, чем живым существом, что в меня играют, когда хотят. Пока мы жили вместе, ничего такого, конечно, не было: я не имею права отрицать, что Кунсайт заботился обо мне и сделал для меня очень многое, но в последнее время я стал для него развлечением, в которое он играет пару раз в год. Покорность, которую он обожает, любовь, которую он считает обязательным дополнением ко мне. Любовь, которую он не ценит… Я помнил, как мы говорили об этом много лет назад:

— А когда я вернусь?

— Не позже, чем через полтора — два столетия, как только умрут все, кто сейчас знает о свадьбе и вообще обо всём, что произошло в 799-м году.

— Через два столетия? Как вы можете так спокойно говорить об этом? Неужели вы меня совсем не любите?

— Люблю. Не думай, что мне приятно осознавать приближающуюся разлуку с тобой, но делать из этого трагедию не собираюсь. Да, два столетия — большой срок, но время пролетит незаметно, если ты найдёшь, чем себя занять. А сейчас тебе нужно написать Кагуе-химэ стихотворение и отослать его вместе с небольшим презентом: веткой сливы или сакуры. У них так принято, чтобы перед свадьбой жених и невеста в стихах признавались друг к другу в любви.

Я вспомнил эти слова. Почему-то только сейчас осознал их истинный смысл: Кунсайт готов два столетия играть в меня раз в полгода и наслаждаться моей покорностью. Я прикусил губы, поскольку понимал, что воевать бессмысленно. Предположим, выкажу ему своё недовольство. Он ответит, что у него дела, перечислит их чуть ли не на полгода вперёд. Рассердится на дерзость. У меня было два пути: либо смиряться и каждый раз честно радоваться его приезду, оставляя всё как есть и давая своё молчаливое согласие на то, что мною пренебрегает единственное существо в мире, которое я люблю… Или бунтовать и добиться того, что он никогда ко мне не приедет, ибо зачем ему лишняя морока, он же приходит ко мне развлекаться.

И тут вдруг я вспомнил, что ведь жить-то мне недолго осталось. Я, скорее всего, скоро умру. Умру… И тогда не будет никаких проблем: ему не нужно будет тратить своё драгоценное время на меня, а мне не придётся больше думать о недозволенных вещах. Возможно, эта встреча последняя. Если так, надо получать от неё удовольствие, всё же я люблю Кунсайта больше всего на свете. Смерть… Иногда смерть кажется таким хорошим выходом из создавшейся ситуации. Опять вспомнились его слова: «Ты не сможешь жить со мной, тебе нет смысла возвращаться домой». Значит, я ему не нужен. Нет, умом я понимал, что он хотел сказать этой фразой и что он пёкся о моей безопасности, но… Мысли о смерти вновь пронзили меня раскалённым прутом: я хотел умереть рядом с ним, а в результате погибну вдали, а он даже не будет знать, когда и как я умру.

— Вы надолго приехали ко мне? — спросил я после минутного молчания.

— Нет, — ответил он, — вечером у меня важная встреча.

— Но потом вернётесь? Вы ещё долго пробудете в Хэоанской Империи? — продолжил я расспрашивать.

— Да, недели две или три.

— Значит, мы будем вместе? — я был готов броситься ему на шею, забыв обо всех недозволенных мыслях.

— Я этого не говорил. Я не могу быть с тобой, у меня дела. Часа через три или раньше уеду.

— А что за дела? — спросил я пересохшими как-то сразу губами. — Быть может, могу сопровождать вас?

— С утра и до позднего вечера у меня постоянно деловые встречи, вечером и ночью вряд ли буду спать, нужно писать отчёты и переправлять их в Тёмное Королевство по тайной почте. Опять же, я успел познакомиться с несколькими на редкость приятными и разумными демонами: с ними мы пойдём любоваться первыми весенними цветами, а позже луной. Говорят, в столице скоро будет праздник петушиных боёв, и думаю туда тоже пойти.

— За что вы меня так ненавидите? — прошептал я.

— Как ты смеешь такое говорить? — ответил Кунсайт, повышая голос. — Я ли сейчас не с тобой? Я выделил из своего плотного графика целых два часа на то, чтобы ублажить тебя, а ты ещё смеешь быть чем-то недовольным?

— Но неужели вам надо присутствовать на всём этом?

— Кто, если не я? — вкрадчиво ответил он

Во мне бушевала буря. Я понимал, что ничего не могу ему возразить: его логика безупречна. Причём по ней получается так, что он мне одолжение делает показной ненавистью и безразличием. Я стоял рядом с ним, понимая, что, если посмею что-то сказать, всё кончится тем, что он просто развернётся и уйдёт, оставив меня одного. Не удовлетворится он таким развлечением. Я не мог понять только одного: зачем он издевается? Мог бы просто сказать, что у него дела, а не распространяться, как он будет развлекаться с другими демонами, пренебрегая мною. Ну почему в ту нашу встречу всё было так хорошо, а в эту настолько плохо? Я прижал его руку к сердцу, поцеловал, но это была фальшь, и я это прекрасно понимал.

— Отпусти, пожалуйста, — послышался ровный голос.

— Что, простите? — не понял я.

— Отпусти руку, пожалуйста.

— Она у вас болит? — спросил я, надеясь уйти от прошлой темы разговора.

— Нет, просто с некоторых пор прикосновения мне неприятны.

— Даже мои? — удивился я.

— Да, и твои тоже.

— Что с вами произошло? — спросил я, робко заглядывая в глаза своему благодетелю. — Вы совсем на себя не похожи. Что случилось? Скажите, могу ли помочь вам?

— Ты помочь не можешь, и тебя это не касается, — ответил Лорд. — Не хочу об этом сейчас говорить.

— А чего вы хотите? — смиренно спросил я.

— Вообще я хотел доставить тебе радость своим приходом, а вместо этого вновь получаю хамство, как в нашу позапрошлую встречу. Честно говоря, не ожидал от тебя такого отношения ко мне. Ты ведёшь себя недостойно, хуже, чем зимой: тогда ты хотя бы пытался что-то доказывать, спорил, сейчас же молчишь, а редкие твои фразы направлены только на то, чтобы оскорбить меня. И это после всего, что я сделал для тебя? У тебя совесть есть?

Я чувствовал, что на глаза наворачиваются слёзы. Мне нужна была помощь, а ждать её неоткуда: кто сможет помочь мне в чём-то убедить наставника?

— Я мечтал увидеть вас.

— Знаю. Поэтому сейчас ты делаешь всё, чтобы я разочаровался в тебе окончательно.

— Нет, но я думал, что вы пробудете со мной дольше…

— У меня нет на тебя времени.

— Но раньше было, вы проводили время со мной.

— А теперь нет. Я не знаю, как это получается и откуда у меня раньше было на тебя время, но сейчас служба и занятия отнимают его полностью. Ты хочешь, чтобы я тебе рассказал, что и когда по часам я должен делать в какой день?

— Нет, простите меня, ничего не нужно, — я метался между двух огней. Больше всего на свете мне хотелось сделать две вещи: сказать «Вот и идите отсюда» и броситься ему на шею. Ни то, ни другое сделать не мог. Если скажу первое, то он уйдёт и, скорее всего, навсегда. Если сделаю второе — это принесёт ему дискомфорт и неудовольствие. Я жил с Кунсайтом, я молился на него и понимать сейчас, что меня предали столь изысканным способом, что даже обвинить никого ни в чём не могу, было невыносимо. А с другой стороны — кто кого предал? Я узнал прошлое, предал этим и свою страну, и своего благодетеля, я скоро умру или сойду с ума и ещё смею говорить, что кто-то предаёт меня? Да если учитель вдруг откуда-то узнал о моей тайне, то должен просто выбросить меня из своей жизни. Но откуда он может знать? Ландыш рассказала? Нет, не верю. Или он опять приставил ко мне шпионов?

— Скажите, а настолько долго дела будут составлять весь ваш досуг?

— Гм, ближайшие два года точно. Я вообще не знаю, смогу ли приезжать к тебе, поскольку работы очень много, и она крайне важна для меня. Потом не знаю, посмотрим.

— А что, если я буду приезжать к вам? Возможно, смогу договориться, чтобы меня отпустили в союзную страну, — взмолился я.

— Сколько раз мне повторять одно и то же? Я сказал, у меня не будет времени, и какая разница, кто к кому будет приезжать? Я понимаю, у тебя есть большое желание отвлекать меня от дел, твой эгоизм всегда меня поражал, даже когда ты жил при мне, но сейчас я говорю категорически, что мне с тобой проблемы не нужны.

— Вы что, жениться собрались? — тихо спросил я.

— А это тут при чём?

— Я только этим могу объяснить то, что вы… бросаете меня, — моё лицо исказилось гримасой боли, а непрошеные слёзы покатились из глаз.

— Я тебя не бросаю, сколько раз пояснять? Лишь говорю, что объективно у меня не будет на тебя времени. А женитьба, если когда и состоится, не должна тебя волновать, это моё дело.

— Да, вы не бросаете меня официально, а оставляете за собой право, когда вам заблагорассудится, поиграть в мою любовь и преданность и насладиться моим подобострастием! — я понимал, что это истерика, и также понимал, что орать и плакать в саду императора чревато плохими последствиями.

— Да как ты смеешь? — спокойно спросил Кунсайт. — Твоё счастье, что мне противны прикосновения, в противном случае я бы привёл тебя в чувство.

— Вот и воспользуюсь тем, что вы не тронете меня! — заорал я, попытавшись ударить Кунсайта: он легко увернулся. — Вы издеваетесь надо мной и ненавидите, но я не понимаю, за что? Что я вам сделал? Вы столько лет довольствовались моей преданностью, моей безудержной страстью и вашим обожествлением. Я жить без вас не могу, я привязан к вам духовно, вы это знаете. Чем я заслужил сейчас положение нелюбимой игрушки? Я знаю, вы делаете то, что хотите. Если бы вы любили меня, как раньше, вы бы нашли время, вы были бы со мной, а не с теми демонами. Вы бы…

— Надоело, — Кунсайт поднял руку. Из его ладони вылетел ОН — жидкий лёд, страшное оружие. Субстанция летела медленно, так что я успел осознать, что это такое. Наказание приближалось ко мне, но в последнюю секунду ударилось о землю. Однако же даже этого эффекта было достаточно, чтобы успокоить меня.

— Ты дрянь, — прошептал Кунсайт.

Почему-то эти слова испугали меня больше, чем все предыдущие. Возможно, потому, что они были произнесены самым обычным тоном, повседневным, это не ругань или обвинения, хуже, это простая констатация факта.

— Ты прав в одном — я не люблю тебя, я никогда не любил тебя в том понимании, в каком ты понимаешь слово «любовь». Скажем так, я позволял тебе меня обожествлять. Ты моё творение и мой крест. Много лет назад я сломал тебе психику, поэтому должен опекать. То была моя вина, я не отрицаю, но видеть тебя сейчас таким… Зойсайт, на кого я потратил своё время и силы? Истеричка. Девчонка. Ты воин или кто? Или ты просто продажная девка, которая привязалась сердцем к кому-то из своих клиентов? Как ты низко пал, Зойсайт, мне стыдно за тебя, я не ожидал от тебя такого отношения ко мне. В Тёмном Королевстве творятся великие дела, меня ждёт множество работы, которая не терпит отлагательств и которая мне ненавистна. Меня ждут встречи с демонами, которые, пускай и сейчас приятны мне, но, скорее всего, предадут меня и общее дело при первой возможности. Если что я и умею, то это наживать себе врагов. И вот я прихожу к тебе, к тому, кому я верю и кому хочу доставить радость, к тому, с кем хочу отдохнуть, а ты хамишь, устраиваешь истерики? Ну, ты дрянь, воистину, другого слова в цензурном языке я не подберу. Знаешь, чем ты отличаешься от всех прочих существ, окружающих меня? Я знаю, что, сколько бы я ни проводил с ними времени, рано или поздно они станут моими врагами, поэтому я и стараюсь как можно больше времени уделять им сейчас, чтобы получить от них всю возможную выгоду и удовольствие. Тебе же я доверяю и знаю, что, когда бы ни пришёл к тебе, ты всегда будешь рад, ты никуда от меня не денешься, а вот те демоны денутся, поэтому даю им возможность развлекать меня то недолгое время, те несколько лет, что мы будем вместе.

— Так вы просто не цените меня и ни во что не ставите? — прошептал я.

— Напротив, я ставлю тебя выше всех остальных, в некоторых ситуациях даже выше королевы.

— И поэтому пренебрегаете мной? — я не знал, как скрыть удивление на своём лице.

— Да. Я питаю к тебе чувства привязанности, за это ты и расплачиваешься. Просто я никогда тебе этого не говорил, а ты по слепой любви никогда не замечал, что, если у меня есть альтернатива: проводить время с тобой или с кем-то другим — обязательно выберу другого просто потому, что это выгоднее, а ты не сегодня, так завтра будешь услаждать меня.

— Я вам не верю, — ответил я. — Вы не можете на самом деле так думать. Неужели вся моя жизнь была ложью?

— Да, вот уж чему я не смог тебя научить, так это думать, — рассмеялся Кунсайт. — Я сказал тебе правду о себе, но могу ведь продолжить и сказать правду и о тебе самом. Я же тебя насквозь вижу, Зойсайт. Я знаю твой безумный эгоизм. Ты никогда ни о ком не думаешь, кроме себя. Я для тебя защита, бог, любовь — как ни называй, но всё это имеет значение только для тебя самого. Тебе надоело самому решать проблемы — ты отдал себя мне в рабство. По своей воле, между прочим. Да, в первые сто лет твоё существование действительно было плачевно и для тебя ужасно, но потом ты получил мою милость, а с ней развилось твоё хамство: ты искренне уверен в том, что у меня не может быть никакого дела важнее тебя. Ты искренне уверен в том, что у меня не может быть ни одной привязанности, кроме как к тебе. Ты полон решимости убить любого, будь то ученик или невеста, которые будут выбраны мною. Ты грубо используешь меня в своих интересах, обзываешь меня своим богом, но этим ты не столько себя обязываешь, сколько меня, потому что мне приходится быть таким богом, быть достойным обожествления, скажем так. Все твои слова покорности — это только попытка избежать моего гнева и задобрить. А твоя главная мечта в жизни, это чтобы я был твоим слугой и исполнял каждое твоё желание. Вот тогда ты будешь доволен. Я не прав хоть в одном пункте?

Я молчал. Я знал, что он говорит правду, но никогда не задумывался о таких играх сознания.

— Зойсайт, прежде чем набираться наглости, орать и пытаться изменить меня, попробуй изменить себя, умерить свой эгоизм и свои замашки. Пока ты представляешь собой очень жалкое зрелище, я не думал, что твоя психика будет в таком упадке от пребывания здесь. И позволю себе дать один совет: хотя бы попробуй научиться думать не только о себе, а ещё о тех, кто тебя окружает. Это очень полезный навык.

— Вы оскорбили и унизили меня, — сказал я, не глядя на него. — Вы имеете на всё это право. Но скажите, что с вами случилось? Прошу вас, скажите, почему вы не можете больше трогать меня? Быть может, смогу помочь вам.

— И гордиться потом до скончания веков, что оказал мне эту честь? Нет уж, спасибо, — засмеялся Кунсайт. — Если вдруг ты поможешь, то после этого будешь считать, что я тебе что-то должен, причём чуть ли не до гроба, а мне это не надо. Да и помочь ты не в состоянии.

— Пожалуйста, не думайте обо мне так дурно, — прошептал я.

— Если ты думаешь обо мне дурно, то почему я должен думать о тебе хорошо? Скажем так, я стараюсь оценивать тебя объективно. Твоя безудержная любовь мне нравится, и сам ты хороший, преданный и верный, поэтому я никогда не оставлю тебя. Я обещал, что мы всегда будем вместе. Если понадобится, я убью тебя, но один ты не останешься, и ты это всегда знал и знаешь.

Я молча смотрел на плакучую иву, которая росла прямо передо мной у озера. В груди чувствовалось опустошение. Спрашивается, и чего мы добились этим разговором?

Глава 52

Зойсайт

Я подошёл к берегу озера и сел под плакучую иву. Кунсайт примостился рядом. Честно говоря, я не знал, что делать дальше. Учитель разбил меня этой своей правдой, я боялся, что любым действием могу оскорбить его. Меня безумно пугало то, что произошло. Пугало потому, что это не была ругань. Если бы Кунсайт обвинял меня во всех смертных грехах, да, это было бы неприятно и обидно, но я тогда хотя бы знал, что это просто эмоции, но сейчас он говорит то, что думает на самом деле. Однако, если он так глубоко понимает мои поступки, зачем держит при себе? Банальный ответ: ибо ему приятно иметь такое преданное существо, несмотря на все мои недостатки? Я был готов провалиться сквозь землю, только бы не видеть его сейчас. С другой стороны, мне так хотелось радовать его, так хотелось, чтобы он был доволен мною, а получается всё совсем не так, и даже не знаю, что надо сделать, чтобы прекратить разочаровывать учителя. Но главная загадка: зачем он всё это делает? Кунсайт не стал бы опускаться до такой низости, как самоутверждение за мой счёт, да и ему это просто не надо, он и так знает, что выше меня во всех отношениях. Более того, он никогда не вымещал на мне свою злость. Я помнил, как раньше, когда боль ещё была повседневной частью моей с ним жизни, меня очень пугало, если вдруг он начинал злиться по-настоящему. Зная его силу, вернее, не зная, но представляя, что он может при желании сделать, я боялся, что, ослеплённый гневом за моё непонимание или глупость, он и правда изобьёт меня. Но мои страхи не подтверждались: он никогда не вымещал на мне свою злость, его расчёты были идеальными. Когда я наконец понял это, то благодарил всех богов за то, что мой властитель столь спокоен. Я прекрасно понимал, что мои поведение и речи вполне могли приводить его в ярость, а проверять на себе всю его силу или хотя бы часть мне совсем не хотелось. Сейчас же у меня было чёткое ощущение того, что Кунсайт просто отыгрывается на мне, как бы горько это ни звучало. Отогнав все эти неправильные мысли, я решил вновь заговорить с ним. Будь ситуация обычна, то просто обнял бы его и прикосновениями, благоговением сказал бы всё, что не мог выразить речью: всё же язык тела значил в отношениях с ним едва не больше, чем язык обыкновенный, но сейчас я был лишён возможности касаться его, что очень сильно затрудняло дело.

— Мой Лорд, я бы хотел доставить вам хоть какую-то радость за то, что вы приехали ко мне, — и тут я осёкся. Мда, что я сказал: «доставить радость ЗА ТО…».

— Ты мне одолжение делать собираешься? — зло ответил Кунсайт.

Я возликовал. Мне удалось угадать его реакцию на мои слова — это большая удача.

— Простите, я неверно выразился, а только хотел сказать, что хочу обрадовать вас, только и всего.

— Лжёшь. «Меня обрадовать»… Ты хочешь, чтобы я прекратил говорить с тобой таким тоном, только и всего. Но пока не вижу причин менять его. Ты разочаровал меня так, как не разочаровывал очень давно.

— Значит, вы уедете сейчас? — спросил я, стараясь подбирать самые нейтральные слова.

— Нет. Я ради того, чтобы повидать тебя, отказался, вернее, перенёс, одно дело, которое не терпит отлагательств. Но теперь уже ничего не могу исправить, поэтому останусь с тобой. Может, ещё чего о тебе не знаю, а?

Обида разгоралась в моей душе всё сильнее, но я решил перебороть её и подумать хотя бы раз объективно. Надо хотя бы понять, что происходит. Если не пойму сейчас, могу уже не понять никогда. Я глубоко вздохнул и стал размышлять: что-то произошло в Тёмном Королевстве, что-то, явно не связанное со мной, иначе бы он не говорил сейчас таким тоном. Какая-то неприятная ситуация, какая-то трагедия, ЧТО-ТО, в общем. Что-то, что заставило Кунсайта вспомнить обо мне и приехать… Тут я сообразил, что ведь за всё время моего заточения Кунсайт ни разу не приезжал ко мне по своей воле. В первый раз его направила Королева, когда я сбежал из замка, и учитель почти месяц провёл со мной. Второй раз он прибыл с посольской делегацией в монастырь, где жили все аристократы, поэтому не встретиться было просто невозможно. В третий раз я сам к нему приехал. А сейчас-то он прибыл всего лишь в Хэоанскую Империю, я ничего не узнал бы об этом, если бы он сам не захотел посетить меня. Более того, Бальзамин говорила, что Кунсайт очень хочет меня видеть. Вот и получается, что ради того, чтобы быть со мной, он впервые в жизни чем-то жертвует, приходит, а я не могу не то что обрадовать его, а даже не напрягаться, поскольку безумно боюсь, что он узнает правду. Я глубоко вздохнул: если я прав в своих рассуждениях, то получается, что Кунсайту очень нужна моя… гм… Поддержка? Нет, не верю. Скорее, ему нужна моя любовь, которую он не получил, поэтому сейчас так зол. Но все его заумные речи напоминают… Истерику? Я даже испугался, когда понял, что первое, что пришло мне на ум, это состояние, в котором часто пребываю я, но никогда — он. А с другой стороны, все признаки налицо: он говорит речи, которые призваны загнать весь разговор и всю встречу в тупик, он не желает уходить, причём, похоже, мне назло… Вот теперь я действительно испугался. Если мои предположения верны, то случилось что-то совсем нехорошее: что могло подорвать нервную систему Кунсайта, чтобы он, пренебрегавший мною в течение стольких лет, вдруг сейчас жаждал встречи со мной? Мне стало жаль его… Или себя? Уж не знаю.

— Мой Лорд! — я обнял его, прижавшись к плечу. — Простите мне мои дерзость и неестественность, я подарю вам покой и радость, я сделаю ради вас всё!

Но я не почувствовал никакого ответа: его тело никак не среагировало на мои объятия: он как сидел, так и остался, не глядя на меня, а я только сейчас понял, что прикосновения-то ему неприятны. Я резко разжал пальцы, сел вновь рядом.

— Начинается, — вздохнул Кунсайт. — Из раза в раз одно и то же. Твои слова не блещут разнообразием. Знал бы ты, как мне за годы надоело слышать одно и то же! Как мне надоело, что каждый раз начинаются одни и те же слова и уловки. Ты даже не в состоянии запомнить одну мою просьбу. Я просил тебя только о том, чтобы ты не трогал меня. И что? Через пять минут после этого набрасываешься на меня с объятиями?

— Я виноват перед вами, — прошептал я и тут почувствовал боль. Разряд тока заставил меня пасть на землю. Пытка была недолгой, но довольно сильной. Я лежал на первой весенней траве, разрываемый обидой: таких сильных ударов он не наносил уже очень давно. Да я и не сделал ничего, за что он мог бы так на меня ополчиться.

— Избавь меня от твоих бесконечных фальшивых повторений, — послышался его голос. — Тебя слушать противно.

Единственное желание, которое было у меня, это попросить прощения, но я понимал, что тогда меня сметёт очередная волна боли. Сомнений не оставалось: Кунсайт банально отыгрывается на мне, что делал обычно я в припадке истерики, когда ничего не соображал: учитель легко мог поймать меня, скрутить и остановить мою разрушительную силу. Из курса общей психологии я знал, что если вообще не давать выхода эмоциям, то можно получить нервное расстройство. Мои громкие истерики помогали сохранять психику хотя бы в относительном порядке. Кунсайт же не мог себе такого позволить, а наблюдаемая мною тихая истерика была безумно опасной. Я хотел убежать, но понимал, что, если сделаю это, больше никогда его не увижу. Более того, я даже понимал, что являюсь для него единственной возможностью хоть как-то успокоиться: только со мной он может делать всё, что угодно, а я всё равно приползу на коленях извиняться за то, что ему пришлось поднять на меня руку. Но что мне делать? Раздражать его дальше и добиться того, чтобы он избил меня? Это была очень благородная мысль, но я понимал, что не решусь на такое: боли я боялся и не был готов терпеть её даже ради того, чтобы помочь Кунсайту. Моя собственная низость доводила меня до слёз. Я столько раз говорил ему, что сделаю для него всё, он столько раз спасал меня, выгораживал, да и просто брал мою боль на себя, а я не в состоянии один-единственный раз, когда учителю, возможно, нужна моя помощь, оказать её. Я ругал себя за эту слабость, но победить её не мог: что бы ни случилось, я добровольно под кнут не лягу и не стану нарочно раздражать его. Но что тогда делать? О чём говорить с ним? Или вообще не говорить?

— Расскажите мне, пожалуйста, о своём прошлом. Вы ведь помните, в отличие от всех нас, то, что было в Серебряном Тысячелетии, — попросил я, не поднимаясь с земли и не глядя на него.

— Тебя вдруг стало интересовать моё прошлое? Что-то я даже не вижу подвоха в твоих словах, — послышался голос над моей головой. — Да, я помню его, помню всё, мне не стирали память, поскольку переделывали совсем не так, как вас троих. Я жил долгое время на той земле, которая была покрыта травой, а потом стала снежной страной, во всяком случае, так должно было бы быть, учитывая погодные условия. Моя жизнь не походила на вашу, хотя ты же ничего не помнишь, а я знал о вас только понаслышке, телохранители Эндимиона. Я был первым, кого Металлия нашла, но это случилось слишком поздно: к тому времени моё истинное тело сгорело, и она переселила душу в это, поэтому оно такое странное, настолько не похожее на ваши: тёмная кожа, белые волосы — всё это невозможно с точки зрения генов. А вот у тебя-то же тело, какое было и тогда.

— Сгорело? — прошептал я. — Но кем вы были?

— Я был по другую сторону от вас, мои действия можно назвать противозаконными, возможно, вы даже знали меня, просто у меня было другое имя и другое тело, поэтому, даже если бы ты вспомнил прошлое, то не узнал бы меня. Я знал о вас очень многое, поэтому был крайне удивлён, когда увидел, что из вас сделала Металлия: она забрала вашу чудо-силу, но при этом сломала, изменила возраст. В Серебряном Тысячелетии ты был прекрасен, твоя сила и жестокость доходили до безумия, если бы ты помнил себя, ни в коем случае не стал бы сейчас валяться у моих ног, изображая, будто тебе безумно больно. Ты бы не опустился до такого.

— Возможно, в то время я бы не позволил вам меня ударить, — ответил я и почувствовал новый разряд молний, который концентрировался в его руке. Если бы я имел право уворачиваться! Моё тело вновь выгнулось от резкой боли.

— Ты даже не чувствуешь, когда концентрирую энергию в руке, — вздохнул Кунсайт.

— Чувствую, но не могу защититься, я обязан принимать любое наказание. Если увернусь, разве ваши удары не станут только сильнее? Разве вы не прикуёте меня и не накажете за дерзость? — смиренно спросил я, стараясь бороться с застилающим душу гневом.

— Хочешь увернуться? Попробуй, — послышался вновь насмешливый голос. Я, не поднимая головы, понял, что новые молнии концентрируются в другой его руке, в левой. Нет, это не молнии, это огонь. Я исчез, появился прямо над озером и едва успел увернуться от шара, который резко сменил направление. Кунсайт обстреливал меня огнём, молниями и льдом методично и чётко. Он выверял каждое движение, а я понимал, что он борется со мной по-настоящему, что это совсем не игрушки. Первую минуту я чувствовал сильное напряжение, потом расслабился и начал получать довольствие: в конце концов, мне же удаётся уворачиваться от настоящих боевых ударов своего учителя. Но радость длилась недолго: до того момента, когда я взглянул в его лицо. Оно пылало гневом. Такого я не видел никогда: Кунсайт в жизни не выражал эмоции на лице. Причём гнев был направлен не на меня, он сердился, что уже добрых минут пять не может попасть! Атаки становились всё более прицельными, шары увеличивались в размере. Я вновь оказался перед дилеммой. Поддаться? Но, с одной стороны, это будет безумно больно, с другой, он поймёт, что я подставился, и с него станется наказать меня за это. Продолжить уворачиваться? Но игра может кончиться тем, что Кунсайт начнёт работать в полную силу, и его оружие обретёт все свои боевые характеристики.

Сама ситуация казалась мне нелепой. Ведь передо мной же Кунсайт, мой учитель, мой отец, которого безумно люблю и которому доверяю. Он мой защитник. А сейчас получается, что он едва не мой враг, что я боюсь его… Хотя, опять же, надо было ясно отдавать себе отчёт: я боялся не его, а боли, от него исходящей. Да, это было очень низко, да, это было эгоистично, но, честное слово, мне сейчас было абсолютно всё равно, что чувствует он, меня волновало только то, что от этого пострадаю я сам. Страх перед наказанием всегда отрезвлял меня, даже когда мы жили вместе. Я хорошо помнил, что для меня это было главным стимулом что-то делать и исправлять: гораздо большим, чем доставить ему радость. Меня всегда мало волновало то, что он будет огорчён моим проступком, меня интересовали только неминуемые боль, ругань и его разочарование во мне. Но все наши прошлые ссоры и недопонимания казались мне теперь просто сущим пустяком по сравнению с тем, что происходило сейчас. Я всегда знал, чего ожидать: всегда знал, что он не станет меня пытать, никогда не доведёт до обморока, никогда ничего мне не сломает, я в это верил, а вот сейчас уже очень сомневался. Я пролетел над Кунсайтом и резко опустился на землю позади него.

— Пожалуйста, остановитесь, — попросил я.

Кунсайт повернулся ко мне, держа шар в руке.

— Неужели твои силы на исходе, и ты готов сдаться? — сказал он таким тоном, будто сейчас растерзает меня.

— Нет, я готов продолжать, но я… Я боюсь вас! Ваши удары, они настоящие.

— А ты что, думал, буду играть с тобой? — ответил он. — Это настоящий бой, и ошибка будет стоить тебе очень дорого.

— Вы убьёте меня! — воскликнул я в отчаянии.

— Идиот, — процедил Кунсайт сквозь зубы, — ты не в состоянии проанализировать силу шара и увидеть, что заряда в нём не хватит и на то, чтобы ты потерял сознание? Или ты меня считаешь безумцем, что я стану применять против своего существа смертельную магию??? Мне нет резона убивать тебя сейчас!

Я впервые в жизни слышал, как Кунсайт орёт на меня. Ситуация начинала выходить из-под контроля. Хотя было бы высшей наглостью считать, что я вообще держал её под контролем. Я действовал инстинктивно, не продумывая действия. Однако, судя по грубым словам, Кунсайт находится на той грани, на которой обычно нахожусь я. К сожалению, для того, чтобы успокоиться, ему, вполне возможно, и надо избить меня. Но если вдруг даже переборю свой вечный страх, он же сам никогда не простит себе того, что сделает со мной. Я вновь взлетел и оказался у озера, давая своё молчаливое согласие на продолжение охоты. Кунсайт бомбардировал меня, правда, уже не молниями, а в основном льдом. Кажется, он понял хотя бы то, что, если я, пронзённый молнией, свалюсь в озеро, это может быть смертельно.

Пытка была бы сносной, если бы я постоянно тренировался в замке, чего не делал. Последние три года я терял форму, поэтому долго следить за множеством ледовых шариков я не мог: уже через десять минут мне стало очень тяжело уворачиваться от них, а закончить бой нельзя. Хотя… Попытка не пытка, хотя не всегда. Я резко взмыл в облака и столь же резко спикировал вниз, чуть не ударившись о землю, и опустился на неё мягко буквально в последний момент. Я стоял на коленях, тяжело дыша от несвойственной в последнее время нагрузки. Что-то подсказывало мне, что Кунсайт не станет бить лежащего: ему это будет неинтересно.

— Ты быстро выдыхаешься, — послышался недовольный голос. — Если бы я был твоим врагом, ты был бы уже мёртв.

— Если бы вы были моим врагом, — прошептал я, задыхаясь, — я бы не только уворачивался, но и атаковал вас.

— Атакуй, — послышался ответ.

— Не могу, — ответил я. — Нельзя поднять руку на своего учителя. Бусидо запрещает это.

— Не надо ссылаться на свои кодексы, которые используешь так же, как и меня, когда тебе выгодно. Ты говоришь, что чего-то стоишь, так нападай, проверим.

— Я устал, вы уложите меня одним движением, — говорил я жалостливо, а сам тем временем формировал позади Кунсайта ледышку, которой целился в его руку. Понятное дело, что он уже чувствует мою магию и знает, какой удар я готовлю. Для меня это была свежая идея. Надеюсь, учителю понравится такой приём, ведь я никогда не пробовал нападать сзади, будучи спереди.

— Ты боишься боли, боишься, что я изобью тебя, когда смогу победить? — усмехнулся Кунсайт. Я не смотрел на него, только скашивал чуть глаза, чтобы ледышка сформировалась точно напротив его правого запястья.

— Да, — ответил я смиренно и запустил оружие. А вот дальше случилось невероятное: в следующую секунду поляну пронзил крик. Причём не мой. Я резко поднял голову: Кунсайт с безумным удивлением рассматривал свою руку, в которую врезался мой ледяной кристалл. Я оторопел настолько, что потерял дар речи. Я ранил его? Ранил своего учителя? Причинил боль своему хозяину? Я лежал, дико глядя на его запястье. Кунсайт медленно извлёк кристалл из раны: потекла кровь. Он перевёл озадаченный взгляд на меня, в этом взгляде была такая смесь ярости и удивления, что я был готов потерять сознание, только бы не видеть его. Я даже не понял, что смотрю учителю в глаза, чего никогда не было. Он не сканировал, не избивал взглядом, просто смотрел на меня, потом поднёс раненую руку к лицу, снял перчатку и посмотрел на глубокий порез. Я тайно надеялся, что мой удар не перебил ему кость. Ни просить прощения, ни вообще говорить я не мог, только понимал, что никогда не искуплю этот грех. Я не имел права нападать на учителя, это преступление, которое, по моим личным меркам, должно караться смертью, что бы по этому поводу ни думал сам Кунсайт.

— Поднимись, — послышалась команда.

Я попытался встать, но смог далеко на сразу: меня трясло от безумного напряжения и ужаса. Ранить своего наставника… Да я сам себя теперь со свету сживу, только бы смыть этот позор.

Глава 53

Зойсайт

Я стоял, обхватив руками первое попавшееся дерево. Если бы не оно, то я вновь упал бы на землю, а сейчас вцепился в него, как раньше в Кунсайта, когда мне бывало совсем плохо. Почему-то на ум пришла очень давняя история, тот день, когда он вторично спас меня от издевательств других Лордов. Я был ранен, но должен был идти за ним, старясь не свалиться по дороге. Мне это удалось: мы вошли в замок без происшествий. Кунсайт повёл меня куда-то наверх, туда, где я раньше не был. Это сейчас мы с ним живём чуть ли не в соседних комнатах, а тогда нас разделяло огромное расстояние в несколько этажей, причём мне никогда не приходило в голову подниматься наверх и гулять поблизости от покоев учителя, но в тот день он явно указывал дорогу. Я шёл за ним, шатаясь то ли от боли, то ли от усталости, то ли от потери крови — точно не помню. И вот мы оказались у его дверей. Я осмотрелся: комната была полна оружия и ядов, что меня страшно удивило.

— Входи, — произнес он холодно.

Я сделал пару шагов, и тут пол ушёл у меня из-под ног, и я упал-таки наземь. Кунсайт поднял меня на руки и донёс до постели. Мне было плохо, поэтому я даже не успел испугаться его прикосновений.

— Не слабо, — прошептал он, раздевая меня и осматривая раны.

Я видел, что ничего особенно серьёзного нет, кости все целы, внутренние органы не повреждены. Кунсайт притянул свою лечебную шкатулку, как я называл коробку с лекарствами, и достал тогда до боли, в прямом смысле слова, знакомый мне флакончик. Именно этим средством Кунсайт когда-то лечил мою первую рану.

— Вы собираетесь смазывать всё моё тело этим? — простонал я испуганно.

— Да.

— Тогда держите меня, — обречённо прошептал я, понимая, что не смогу не отбиваться от этой муки.

— Ладно, — Кунсайт схватил меня мёртвой хваткой, так что я не мог ничем пошевелить. Причём я не понимал, как ему удаётся блокировать одновременно все мои члены.

— Терпи, — он довольно быстро обработал раны, пускай и довольно болезненной мазью. — Ну вот и всё.

Я лишь стонал, боясь, что ещё немного — и потеряю сознание от боли. Сейчас понимаю, что дело было не столько в боли, сколько в общем моральном и физическом истощении, а также в страхе.

— Тихо, — Кунсайт дотронулся до меня, убирая муку.

— Почему боль ушла? — спросил я, ничего не понимая.

— Потому что я сделал заморозку, — ответил Кунсайт. Я оторопел: он не применял это милейшее средство с тех пор, как впервые лечил меня. Я успел забыть о том, что у учителя есть возможность снимать любую муку боли.

— Как?

— Очень просто, — усмехнулся он. — Как ты?

— Никак, я ничего не чувствую, — ответил я честно и посмел задать тот вопрос, который меня волновал на тот момент больше всего. — У вас нет других средств?

— Нет. Есть хуже, — ответил он.

— А что-то бывает хуже? — Тогда я был ещё настолько глуп, что смел задавать такого рода вопросы, тогда ещё настолько плохо знал Кунсайта, что не представлял, как он может среагировать.

— Ну, например, вот это, — в его руке появилась странная ярко-жёлтая жидкость.

— Что это? — спросил я удивлённо: цвет мне очень понравился.

— Это употребляется в самых худших случаях, когда заражение или большое количество гноя.

— Такой странный цвет, — прошептал я, не ожидая подвоха.

— Да, — ответил Кунсайт, мгновенно обрабатывая этой жидкостью одну из моих глубоких ран.

Я заорал от резкой боли, но учитель сразу же сделал заморозку. Я тяжело переводил дыхание, не понимая, зачем он это сделал: его же просили только показать средство, а не применять на мне. Послышался жёсткий голос:

— Поэтому даже не смей скрывать от меня раны. Иначе буду лечить тебя только этим. Ты будешь просто на стенку лезть от боли.

— Но если вы умеете замораживать раны, зачем тогда вообще вся эта боль? — тихо простонал я, не поднимая головы от подушки.

— Заморозка действует лишь на время, для того чтобы боль немножко утихла, но не более того, она не лечит. Потом раны откроются.

— Я понимаю, но почему вы не можете смазывать раны после того, как примените заморозку?

— Через заморозку лекарство не подействует.

Этот разговор кончился тем, что Кунсайт оставил меня ночевать в своих покоях. Сам он так и не лёг, нести меня вниз ему, видимо, было неудобно, а то, что я сам никуда не пойду, он прекрасно понимал. Та беседа была одной из первых наших душевных, если так можно выразиться. Я осмелел настолько, что спрашивал у него что-то личное, он же довольно ласково отвечал. Это было начало почти двухсотлетнего союза. И вот сейчас я стою на грани того, чтобы всё потерять? Мысли путались. Я смотрел, как Кунсайт перевёл взгляд на руку. Наверное, мне надо извиняться, падать ему в ноги и молить о наказании, но я понимал, что не в состоянии уже ничего делать: только стоять, обхватив дерево, часами, сутками, хоть годами. Вот бы превратиться в статую…

— Зачем ты это сделал? — послышался голос Кунсайта.

Я молчал, будучи не в силах ответить. Прошло несколько секунд.

— Ты не задел кость, так что крови много, но ничего страшного не случилось, — продолжил Кунсайт.

Я не двигался с места, только смотрел на него. Уж не знаю, что такого увидел на моём лице учитель, но он подошёл ближе.

— Пойдём.

Я не шелохнулся. Сэнсэй взял меня не за руку, а подчёркнуто за рукав, не касаясь кожи, и потянул к себе — я только крепче вцепился в дерево. Кунсайт отошёл от меня, подошёл к озеру, набрал воды и вернулся. Я следил за его действиями только глазами. В следующий момент вода полилась мне в лицо. Эта жидкость, вызывавшая мою ненависть столько столетий, была ещё и очень холодной. Я чуть поднял голову, вглядываясь в его глаза: в них плясал гнев, но он был более мягким, что ли. Во всяком случае, не таким страшным, как то безумие, которые полыхало в этих вечно спокойных глазах несколько минут назад. Кунсайт протянул к моему лицу, по которому стекала вода, словно слёзы, травинку, держа её на вытянутой руке. Я почувствовал мягкое прикосновение. Но почему только травинки, почему он не касается меня рукой?

— Успокойся, Зой-тян, — его голос звучал ровно и, я бы даже сказал, ласково. Но странно, он никогда не называл меня таким именем. — Твой удар был для меня неожиданным, и, хотя такое поведение должно было бы караться по закону, в данном случае я склонен похвалить тебя за него.

Если бы я мог удивляться, то, наверное, удивился, сейчас же просто отметил для себя, что наказывать меня за преступление не собираются. Возможно, больше и бить не будут. Но стоило допустить эту мысль, как выкинутая в дальний угол подсознания обида начала цвести пышным цветом. У меня не было сил ни бороться с собой, ни проявлять эту несчастную обиду мимикой или жестами: моё тело всё ещё сотрясала дрожь. Кунсайт же тем временем перевязывал рану только что наколдованным бинтом. Я сполз по дереву вниз. Какой смысл стоять? Я знал, что мне нужна энергия или объятия — когда мне бывало плохо, Кунсайт порой дарил свои прикосновения, и это очень помогало моей нервной системе.

— Стоять совсем не можешь? — послышался вновь голос учителя. Заботливый голос, кажется. Но я не хотел отвечать: минуту назад любое моё слово приводило его в гнев, значит и сейчас будет то же самое.

— Дать успокоительное? — он нагнулся ко мне, но всё так же не дотрагивался. «Дайте лучше себя» — хотелось сказать мне, но я не мог. В руке сэнсэя появилась шкатулка. Та самая, которую я только что вспоминал. Он открыл её, стал выискивать что-то. Я же смотрел, узнавая столь знакомые лекарства. У учителя много средств от одного и того же, и только от его желания зависит, насколько болезненным будет моё лечение. Наконец, он достал нечто с мерзким цветочным запахом.

— Выпей, — Кунсайт поставил лекарство на траву, не передав его мне в руки. Я не шелохнулся. Тогда он глубоко вздохнул и поднёс-таки склянку к моему рту. Я проглотил какую-то гадость. А может, и не гадость. Честно говоря, совсем не помню вкуса лекарства. Постепенно шок проходил, я начинал осознавать происходящее. Я понял, что смотрю в его лицо, и тут же опустил голову.

— Вижу, с тобой всё в порядке, раз ты опять прячешь от меня свои глаза, — сказал Кунсайт. Я не хотел разговаривать с ним теперь уже вполне осознано: тело болело от ударов тока и ныло от непосильной нагрузки по уворачиванию от молний и огня. Я впервые в жизни столкнулся с таким Кунсайтом. Это было страшнее, чем в первые сто лет. Тогда я боялся боли, но знал, что у учителя есть вполне понятная логика, что он справедливый и никогда не поднимет на меня руку просто так. Я быстро сумел сориентироваться и знал, что за что. Да, тогда были незалеченные раны, но надо мной не издевались: у учителя был вполне стандартный и не меняющийся в течение десятилетий арсенал языка боли. Я не знал, что будет, если нарвусь на настоящее наказание, и сейчас не знаю, что бы он применил против меня, если бы я нарушил какой-нибудь из его приказов. Но тогда хотя бы была уверенность, а сейчас её нет. Моя вера в учителя надломлена и избита, поскольку сегодня он поступал совсем не так, как обычно. Я не думал, что он опустится до того, чтобы отыгрываться на мне. Но что же могло произойти?

— Зой, — травинка вновь коснулась моей щеки, — я должен извиниться перед тобой за эти побои. Ты не заслужил такой боли.

Какая-то ожившая часть меня соизволила удивиться. Сэнсэй никогда не извинялся передо мной, да это и понятно, он не может быть неправ. Ведь что бы он ни сделал, всё мне на благо. «Но он извиняется передо мной за удары, а не за свои жестокие слова», — подумал я и тут же мысленно ударил себя по губам: вот уж и правда верх эгоизма: мой бог просит у меня прощения, а я смею думать о том, что он не за то просит, за что я хочу. Я вытянул руку, пытаясь прикоснуться к нему.

— Не трогай, Зойсайт, — Кунсайт отстранился от меня. — Тебе нельзя до меня дотрагиваться.

Я посмотрел на него с непониманием и грустью.

— Пойми, это опасно. В Тёмном Королевстве произошло слишком многое. Я был на испытаниях нового мощнейшего оружия: это метательное оружие, которое попадает в цель со стопроцентной точностью. Думаю, ты понимаешь, какие преимущества может нам дать этот вид вооружения. Но всё пошло не так, как мы планировали: на полигоне метательные установки взорвались, похоронив под собой конструкторов, многие погибли, мы утратили тех, кто мог помочь в создании супер-оружия. Причём что-то из всей этой истории стало известно иностранной разведке. Нефрит и его демоны пытаются понять, что именно, а также насколько произошедшее опасно для нас. Но главное не это. Смотри, — Кунсайт аккуратно снял с себя верхнюю одежду. Я с ужасом осматривал его тело, усыпанное чем-то вроде мелких ранок.

— Видишь? Эта болезнь в большинстве стран неизлечима. Где я подцепил её, не знаю, скорее всего, от кошки, которую мы встретили по пути на полигон. Юмы Джадента почти что сумели создать средство, которое, как они надеются, поможет излечить меня от этой мерзости. Если бы она была смертельна, то магия Серебряного Кристалла, конечно же, защитила бы меня, но, к сожалению, жить она позволяет, хотя и очень плохо: уже несколько недель моё тело болит не переставая, и хотя я привык к любой боли, эта отнимает очень много сил, мешает продуктивно работать. Если не хочешь получить то же самое, не дотрагивайся не только до меня, но и до моей одежды. Я не хотел говорить тебе правду, но раз уж всё так получилось, ты имеешь право знать, хотя, воистину, это не то, чем я хотел бы хвастаться перед тобой. Зойсайт, прошу тебя, ни в коем случае не прикасайся ко мне. И только не надо говорить, что ради того, чтобы наслаждаться моими объятиями, ты готов заразиться этой болезнью. Поверь, она того не стоит. Если всё пойдёт хорошо, через несколько недель я вылечусь, и ты снова сможешь касаться меня, но пока воздержись от столь бурного проявления чувств.

Я с ужасом смотрел на учителя. Мне никогда в голову не приходило, что его может поразить такая болезнь. Мне вообще казалось, что он не может ничем заболеть просто по определению, он выше болезней. На моей памяти у него не было никогда и простого гриппа. А тут вдруг и тело ноет, и испытания нового оружия провалились, и учёные погибли, да это скорее всего не всё, а я так и не смог доставить ему радость. Хотя что-то подсказывало, что я сделал всё возможное, что теперь от меня уже ничего не зависит. Я переборол давний страх и посмотрел ещё раз в его глаза — они были чистыми и светлыми, ненависть ушла куда-то и, надеюсь, больше не вернётся. Колотить меня перестало. Ощущалась только безумная слабость, усталость и боль во всём теле. Словно прочитав мои мысли, Кунсайт сказал:

— Я вижу, что тебя чуть трясёт и, скорее всего, от боли. Прости, но я не могу дать сегодня твоему замученному телу успокоения. Заморозку можно сделать только при прямом контакте, а я не готов рисковать. Если хочешь, дам тебе лекарство, которое производит смягчающий эффект, намажься им, может, легче станет.

Я продолжал смотреть на него с той же жалостью во взгляде. Его болезнь неизлечима, я сам знал это, поскольку много раз видел демонов, ею поражённых. Кошек, у которых находят такую заразу, убивают сразу, а тела сжигают: слишком уж часто демоны заражаются этой страшной болезнью от животных. Но странно: я не готов тут же пойти и убить на месте кошку, которая причинила столько бед моему учителю. Из этого вывод, что моё душевное состояние всё ещё на грани. Я лёг на траву, но скоро понял, что это плохая идея — она холодная; тогда схватился за дерево, вновь сел на корточки. Вечерело. Сколько времени прошло? Час? Меньше? Больше? Я не знал и не хотел знать. Мне хотелось хоть как-то помочь учителю, но было ясно, что ничего не могу противопоставить кошмарным обстоятельствам.

Глава 54

Зойсайт

Одежда вновь покрыла собой учителя. Я перевёл взгляд с него на озеро. Моё тело всё ещё болело, а общая душевная опустошённость сильно тяготила. Я не знал, что делать: говорить совсем не хотелось, хотя я понимал, что молчание затягивается и что моё поведение в высшей мере неприлично. Тут я почувствовал лёгкое прикосновение к своей щеке. Нет, не руки, а длинной, сухой, прошлогодней травинки. Не могу сказать, что это было неприятно, просто не то, чего я ожидал. Я вновь повернулся к учителю: Кунсайт стал водить своей импровизированной рукой по моему лицу. Напоминало метод кнута и пряника: сперва меня бьют и унижают, а потом ласкают, да ещё и столь странным способом.

— Останьтесь, — прошептал я. — Не уходите, я прошу вас.

— Я не могу, — послышался спокойный голос. В нём не было никаких эмоций, во всяком случае, я не смог их разобрать.

— Я умоляю вас, останьтесь, — повторил я, пытаясь насладиться странной лаской.

— У меня дела.

— Останьтесь, пожалуйста.

— Да и ты сам сейчас разбит, тебе нужен отдых и успокоение.

— Молю вас, не покидайте меня сейчас, — по моему лицу покатилась одинокая слеза.

— Не плачь. Это не от меня зависит. Через несколько минут у меня одна из самых важных встреч, потом ещё одна, потом мне нужно будет написать шифрованное письмо, а вечером я договорился с приятелем смотреть Луну, и, скорее всего, это продлится до самого утра. Я говорил тебе правду: у меня нет на тебя времени.

— Я прошу вас…. — прошептал я вновь, отворачиваясь. Осознание полного бессилия пронзило меня огненной стрелой: ничего не изменилось от того удара ледяным кристаллом. — Вы нужны мне.

— У меня действительно нет возможности быть с тобой. Мне жаль, что сейчас всё так получилось. Но я привёз тебе распоряжение Королевы, — Кунсайт положил на землю свиток. — В начале четвёртого месяца ты сможешь уехать отсюда домой. Император должен подписать разрешение, но это не проблема, ведь тебя вызывает твоя Королева. Ты сможешь приехать домой почти на месяц. Я не знаю, смогу ли уделять тебе время, но ты хотя бы побываешь дома, по которому так скучаешь. Я говорил, что не люблю тебя, и не стану отрекаться от этой фразы. Ты значишь для меня многое, возможно, когда-нибудь ты действительно заставишь меня полюбить себя, но сейчас мне нужно идти, — травинка исчезла.

— Не уходите, — я повернулся к нему, но увидел только его спину: Кунсайт быстрым шагом шёл от меня к воротам. Почему я тогда не бросился к нему и не остановил? Почему позволил уйти? Я знал ответ: что бы ни случилось, он не останется со мной, я ему не нужен. Эта мысль затмила все другие: даже стыд за то, что напал на него. Я шёл по саду в сторону дома, не понимая, как всё это могло произойти: как могло произойти ТАКОЕ? Я в слезах вошёл в свои покои и лёг на пол: тело всё ещё болело, непочтительные мысли роились в голове. Я заснул в слезах, а во сне увидел ту же ситуацию, только немного в другом ракурсе.

— Сколько раз мне повторять одно и то же? Я сказал, у меня не будет времени, и какая разница, кто к кому будет приезжать? Я понимаю, у тебя есть большое желание отвлекать меня от дел, твой эгоизм всегда меня поражал, даже когда ты жил при мне, но сейчас я говорю категорически, что мне с тобой проблемы не нужны.

Я смотрю на него дикими глазами: в моей руке появляется оружие: совсем не такое, как наши мечи, оно длинное и острое. Я когда-то видел нечто подобное, оно прибыло к нам, кажется, из той же страны, откуда и католичество. Я начинаю атаку. Кунсайт держит в руке оружие, подобное моему. Движения мои странны и совсем не похожи на то, что я делаю обычно, всё же это не режущий, а колющий клинок. Я начинаю яростно нападать. Кунсайт буквально через пару ударов берёт инициативу на себя. Я защищаюсь, резко сбрасываю его клинок, целясь в бедро: Кунсайт успевает выставить оружие. Ещё пара финтов — и мы оба стоим на прямых ногах: он направляет оружие мне в горло, я своё держу в боевой готовности. Некоторое время мы ходим по часовой стрелке, потом я резко начинаю рубить. Интересно, зачем рубить колющим оружием? Кунсайт легко ставит защиты, парирует удары, и вот мой клинок направлен ему в живот: он останавливает его и выбивает оружие у меня из рук. Я в смятении. Учитель же смотрит на меня с тихой яростью и громкой ненавистью, кидает оружие к моим ногам, разворачивается и уходит. Я в припадке то ли ярости, то ли страха, что сейчас он уйдёт навсегда, хватаю оружие и бегу за ним: он быстро разворачивается и вновь выбивает оружие у меня из рук, одновременно швыряя меня себе под ноги. Я ударяюсь о землю лицом, а Кунсайт ставит свою ногу мне на спину.

— Мразь, посмевшая напасть на меня, — цедит он сквозь зубы, — ты недостоин ни быть со мной, ни погибнуть от моего оружия, — и он уходит медленными шагами, забрав оба клинка.

Я проснулся едва не с криком. По моему лицу катились слёзы: ведь так тоже могло бы быть. Но почему, почему я во сне орудовал тем, чем в реальности не умею? Кажется, Виноград владеет этой техникой. Надо у неё спросить. Я бросился в покои к юме, ворвался к ней без стука.

— Зойсайт, что с тобой? — она смотрела на меня испуганно. — На тебе лица нет. Что случилось?

— У тебя есть иноземное оружие? — спросил я. — Длинное, колющее.

— Шпага? Есть, — непонимающе ответила девушка. — Зойсайт, зачем тебе она?

— Пойдём со мной, только возьми его с собой, — и, не оборачиваясь, я пошёл в сад. Через минуту юма встала передо мной.

— Скажи, если я покажу движения, ты сможешь их повторить? — спросил я, не обращая внимания не её вопросы о моём здоровье и душевном состоянии.

— Могу, но ты же не умеешь…

— Смотри, — моя идеальная память подсказывала, какие движения делал Кунсайт в моём сне.

— Так, шаг назад с третьей защитой, ещё шаг назад с седьмой, контрбатман, укол на шаге в правое плечо, — говорила юма малопонятные мне термины, повторяя движения. — Слушай, не считая того, что ты допускаешь множество мелких ошибок, вроде путаницы супинации и пронации, в остальном ты будто знаешь технику.

— Не знаю я её, — ответил я грубо. — Это был сон.

— Но во сне-то нельзя увидеть того, чего не знаешь в реальности. Видимо, ты прошлый умел драться на шпаге.

— Неважно, — я закончил. — Сможешь повторить? Я свою партию помню.

— Ладно, — юма взяла клинок.

В очень медленном темпе мы прошлись по тому короткому бою, который занял в реальности меньше минуты. Кончилось дело тем, что юма с лёгкостью швырнула меня себе под ноги.

— Ну и сила, — удивился я — Не ожидал, что ты так сможешь.

— Я вообще гораздо сильнее, чем кажусь, — ответила Виноград гордо. — Но зачем тебе всё это? Что случилось? Сейчас ты хоть немного успокоился, а когда ворвался ко мне в покои, было такое ощущение, будто ты от призрака бегаешь.

— Почти что, — ответил я и рассказал о приходе Кунсайта.

— Мда, — протянула юма, послушав мою версию событий. — Приехали… Ну хотя бы хинди он у тебя не спросил.

— Хинди? Ты о чём? — не понял я.

— О том языке, который ты должен был выучить, — усмехнулась юма.

— Металлия, да и правда, — я хлопнул себя по лбу. — Но ему явно не до того было. Виноград, я не знаю, что мне теперь делать? Он позвал меня в первом месяце лета в гости, а до того времени мы не увидимся. И более того, тебе подобное странно слышать, но я чувствую страшную обиду. Такого никогда не было: это происшествие словно кошмарный сон, быть может, это и есть сон или иллюзия? Виноград, скажи, что всё это значит?

— Обида, — это хорошо, — ответила девушка, — значит, у тебя наконец-то открылись глаза на него.

— Ты о чём? — не понял я.

— Зойсайт, я знакома с тобой уже несколько десятилетий, ты знаешь, я желаю тебе только добра.

— Знаю, иначе бы и не обращался к тебе. Никто больше не сможет даже понять меня, — ответил я грустно.

— Помочь себе можешь только ты сам, — ответила юма, — но я могу дать совет. Беги.

— Что? — не понял я.

— Беги от Кунсайта, пока можешь, пока ты вновь не стал полностью контролировать себя. Беги.

— Ты о чём? — я в упор не понимал, чего от меня хотят. — Куда бежать? Он же уже ушёл.

— Я не в прямом смысле говорю, — юма явно подбирала слова. — Близость с Кунсайтом погубит тебя окончательно. Он садист, пойми ты это наконец.

— Что ты такое говоришь? — возмутился я.

— Говорю то, что думаю и что знаю. Зойсайт, я много лет живу с тобой, то бишь и с Кунсайтом, я много лет наблюдаю за вами и всегда старалась защитить тебя от его разрушающего влияния. Пойми ты, тот факт, что он садист, известен всем, просто никто этого не говорит вслух, а ты, утонувший в святой любви, не замечаешь очевидного.

— Какое право ты имеешь так говорить о Первом Лорде Кунсайте? — моему гневу не было предела. — У тебя нет никаких доказательств.

— Это у меня-то нет? — засмеялась Виноград. — Зойсайт, кажется, в эту вашу встречу он обвинял тебя в эгоизме и в том, что ты его используешь и хочешь, чтобы он вокруг тебя бегал. А на самом деле он просто искусно пытает тебя. Чего только стоит фраза «Может, когда-нибудь ты заставишь меня полюбить себя». Зойсайт, ты отдаёшь ему всего себя, свои сердце, душу и тело, а он смеет бросаться такими словами: что давай, сделай для меня ещё что-нибудь, не знаю что, и, может быть, тогда окажу тебе милость и буду хорошо к тебе относиться.

— Ты просто всё перевираешь, — огрызнулся я. — Прикопаться можно к любой фразе, что ты и делаешь.

— Тебе не нравится фразовый анализ? — ответила юма. — Хорошо, возьмём факты. Кунсайт чуть не убил тебя своим обучением, так?

— Да.

— Он сломал тебе психику, так?

— Да.

— А теперь подумай: ты живешь с ним в одном замке, ты приходил к нему заниматься каждый день по многу часов, а при этом он даже не соизволил посмотреть на тебя. Ни одно нормальное существо не может не заметить того, что его подчинённый падает от усталости, что у него не залечены раны. Он не не замечал этого, но не хотел замечать и ждал развязки. Он убить тебя не может, это да, поэтому пришлось отправить тебя в монастырь. Плохой ты игрушкой для боли оказался.

— Кунсайт спас меня от издевательств других лордов, — ответил я.

— Ага, и чуть сам не свёл в могилу, прекрасное спасение, давайте бурно поаплодируем сей великой милости. Нефрит и Джадент хотя бы лечили тебя.

— Он учил меня таким образом.

— И многого ты достиг, подчиняясь этой прекрасной теории боли? Что, хоть что-то из того, что ты умеешь сейчас, ты освоил в первые сто лет? Нет, неправда.

— Всё это не доказывает твоих ужасных слов о садизме, — продолжил я.

— А я не говорила, что он садист в физическом плане. Избивать других или пытать, учитывая его положение в обществе, слишком легко. А вот мучить морально, смотреть на страх другого, предугадывать реакцию, вести к развязке, доводить до слёз, а потом давать ласку и успокаивать, про себя ухмыляясь тому, что любая жестокость проходит безнаказанно. Зойсайт, ты идеален для любого садиста: что бы Кунсайт с тобой ни сделал, ты бросишься ему на шею с извинениями.

— Я обязан принимать любое наказание, — в моём голосе полыхал огонь. — Я его вещь.

— Стоп, стоп, стоп, — Виноград посмотрела на меня очень серьёзно. — А вот с этого момента поподробнее. Это ложь, в которой он и ты сам себя убедил. Ты его ученик, ты его приёмный сын, но ты не его вещь, это разные понятия. И Кунсайт тебе не господин, а учитель или отец, твоя госпожа — Королева, просто ты забываешь об этом.

— Не имеет значения, как это называть, — отозвался я. — Я люблю его, я привязан к нему сильнейшей эмоциональной связью.

— Именно этим он и пользуется, — ответила Виноград. — Заметь, ты же ему не нужен.

— С чего ты взяла? — спросил я.

— А с того, милый мой, что за два с половиной года твой «благодетель», как ты его называешь, просто не соизволил ни разу быть с тобой.

— Вот уж неправда.

— Правда. В первый раз его заставили, причём Королева, во второй раз тоже Королева, в третий раз ты сам вымолил встречу, вот сейчас да, сейчас он пришёл к тебе сам, избил.

— Это было наказание.

— Зойсайт, наказание предполагает вину, за которую наказывают. В чём ты был виноват? В том, что очень бурно выражал почтение и извинялся перед ним? Нет, это было избиение, прямое и грязное, только и всего. Нервы его пошатнулись, он не нашёл ничего лучшего, как успокоиться с помощью тебя. Прекрасно, можешь гордиться тем, что твои боль и страдания помогли ему справиться с собой. Знай же, я читала письма, которые ты писал ему.

— Какое ты имела право?

— Никакого, но там были такие строчки… Ты каждый раз слёзно умоляешь его приехать, и каждый раз он рассказывает тебе, как занят. Да мало какая девушка получала такие письма, как он. Но нет, его этим не проберёшь.

— Ты рассуждаешь как женщина, ставя во главу угла чувства. А ведь у него просто нет времени на то, чтобы приезжать ко мне.

— Верю, охотно верю. Конечно, ехать сюда долго, несколько дней, действительно у него, демона, занимающегося огромным количеством государственных дел, нет времени на это. Но оно есть у тебя.

— Что?

— Кунсайт живёт в столице и из неё почти не выезжает, во всяком случае, так было почти два столетия. Твоя свадьба открыла государственные границы, ты легко мог поехать к нему в гости, только бы он позвал.

— Я ничего не знал об этом.

— Я знала, но не говорила. Я общалась с Близард, у неё была самая свежая информация, так что Кунсайт мог, если бы хотел, звать тебя к себе. Просто ты ему не нужен. Да, за два столетия он привык иметь тебя при себе, но сейчас ему гораздо легче жить без тебя, и он бросил тебя, оставив за собой право приезжать к тебе, когда ему заблагорассудится. Но, как вижу, ты настолько ему неинтересен, что даже особенно и не благорассудится. Обидно, не правда ли, Зойсайт? Ты так радуешься каждому его приезду, бросаешься на шею, кому не будет приятна такая любовь, которую можно бить, пытать, измываться, а тебе всё равно будут смотреть в рот?

— Если я не буду радоваться его приходам, он не придёт ко мне.

— Хотя бы такая простая мысль тебе понятна. Заметь, стоит тебе не реагировать так бурно, как тебя тут же наказывают. Из четырёх встреч в ту вторую ты был никакой из-за привидения, и ты не бросился ему на шею. И что? Он допросил тебя, замучил, да, не физически, но морально. Вот сейчас тоже ты не бросился ему на шею.

— Он же болен.

— Милый, кожных заболеваний миллион, я не верю, что у него что-то заразное. Скорее, ему просто хотелось попробовать новую игру и посмотреть, как ты будешь выпутываться, если тебе не дать возможности объясняться объятиями.

— Он бы никогда не опустился до такого.

— Зой, я хочу помочь тебе. В тебе живёт безумный огонь и возможность безумно любить и привязываться. Найди то существо, которое оценит тебя по достоинству, найди того, кто не будет играть в тебя, кто полюбит.

— Ты предлагаешь мне предательство моего учителя?

— Да, именно это я и предлагаю. Предательство полное. Разорви свою любовь и найди другого.

— Он сделал для меня больше, чем кто-либо другой в этом мире. Он заботился обо мне.

— Он унижал тебя и издевался, играл в тебя. Он же теперь сам тебе это сказал: «Если бы я не сломал твою психику, то выбросил бы тебя на помойку гораздо раньше». Тебя грязно используют, Зойсайт, насмехаются над твоей безудержной любовью. Если бы он любил тебя, он бы не бросил тебя на произвол судьбы в чужой стране, он бы не стал отыгрываться на тебе сейчас. Он монстр, каких мало в Тёмном Королевстве, и он погубит тебя, как только пожелает. Ты стал его собакой и его слугой, забыв о своей чести и гордости. Ты стал его рабом.

— Добровольно.

— Что?

— Добровольно, говорю. Виноград, Кунсайт мой бог и мой учитель. Что бы он ни сделал, всё мне на благо, я не имею права бунтовать против него: ни физического, ни морального. То, что он говорил обо мне, правда: это не он, это я грязно его использую. А что касается того, чтобы найти другого: Виноград, ни один демон никогда не будет любить меня, потому что я сам не могу предложить ничего, кроме слепого обожания и подчинения. Я никогда никому не буду нужен. У меня нет выбора.

— В тебе борются два начала: то ты говоришь своими избитыми фразами про бога, а то утверждаешь, что тебе некуда уйти. Ты боишься уйти от Кунсайта, я понимаю, но сейчас, когда вы живёте в разных государствах, сделать это будет легче.

— Он мой учитель. Он спас меня. Он дал мне жизнь. Он дал мне смысл в жизни. Он подарил мне свой холод. Он спасал меня и лечил. Я знаю, что моя любовь ему не нужна, я знаю теперь и то, что он сам не любит меня. Но это моя вина: это значит, что я недостоин быть любимым им. Мне некого в этом винить, кроме себя самого. Я его игрушка? Пускай, главное, чтобы он не бросал меня. Ты говоришь, что он уже это сделал? Значит, я буду пытаться его вернуть. Он не может быть виноват: если он решил выбросить меня из своей жизни, в этом виноват я. Если он сделает это официально по всем законам, никто, кроме меня, не будет в этом повинен. Что бы ни случилось, кем бы он ни был: садистом, мазохистом, ненавидящим всё живое, хоть мастером пыток — если ему что-то угодно будет сделать со мной, я подчинюсь, если он убьёт меня, я умру с улыбкой на губах. Предать меня он не может, потому что не любит и потому что я ему не нужен, предать его могу только я, и если это случится, я совершу самоубийство.

— Тогда мне не о чем с тобой разговаривать.

Глава 55

Кагуя-химэ

То была моя последняя весна. Конечно, тогда я этого не знала, и писать об этом сейчас, спустя годы, находясь в другой стране, несколько грустно. В те дни я вела беспечную жизнь, не догадываясь, что празднество сакуры может проходить не во дворце императора, а совсем в другой, чужой мне стране. Середина первого месяца встретила нас не самой тёплой погодой, поэтому я, кутаясь в зимнюю одежду, читала любимую мною лотосовую сутру. Уж не знаю, зачем я её читала, ведь знала наизусть, но так уж повелось, что каждую весну я брала свитки и читала, порой даже ночью. Конечно, во дворце императора в определённые дни устраивались большие чтения, когда приезжали монахи из самых известных обителей, но мне гораздо больше нравилось читать великие тексты самой, а не слушать других.

К сожалению, я не могла отрицать, что тлетворное влияние мужа мешает наслаждаться истинным словом. Так, прочитав первые же строки, я задумалась, сколько же места должно было быть на горе, чтобы там для проповеди поместились: сам Будда, двенадцать тысяч великих бхикшу³, две тысячи находящихся на обучении и не находящихся на обучении⁴, бхикшуни⁵ Махапраджапати⁶ вместе с шестью тысячами сопровождающих, восемьдесят тысяч Бодхисаттв-махасаттв⁷, Шакра Девендра⁸ в сопровождении двадцати тысяч сыновей богов, сын богов Прекрасная Луна, сын богов Проникающее Повсюду Благоухание, сын богов Драгоценный свет, четыре великих небесных короля в сопровождении десяти тысяч сыновей богов, сын богов Свободный, сын богов Великий Свободный в сопровождении тридцати тысяч сыновей богов, владыка мира Саха⁹ небесный царь Брахма¹⁰, Великий Брахма Шикхин, Великий Брахма Сияющий Свет¹¹ в сопровождении двенадцати тысяч сыновей богов, восемь царей-драконов с несколькими тысячами сопровождающих, четыре царя-киннара¹² с несколькими сотнями тысяч сопровождающих, четыре царя-гандхарвы¹³ с несколькими сотнями тысяч сопровождающих, четыре царя-асуры¹⁴ с несколькими сотнями тысяч сопровождающих, четыре царя-гаруды¹⁵ с несколькими сотнями тысяч сопровождающих. «Все они сделали поклон у ног Будды, отступили и сели по одну сторону», — так написано в сутре. Но я даже смутно не могла представить, как эти боги, демоны, асуры, люди, нелюди, как они все, даже учитывая то, что половина умеет летать и занимает место вверх, а не вширь, могли уместиться на этой горе? Почему-то этот вопрос меня так заинтересовал, что я даже не заметила, как прекратила читать, а занялась рисованием: нарисовала гору, а на ней множество точек. Потом посчитала точки, получилось всего несколько сотен. Не могу сказать точно, зачем я это делала, но тут мой взгляд упал на кусочек текста:

Наверное, Будда сильно гневается на меня за то, что предаюсь таким дурным мыслям во время чтения великой книги, — подумала я и продолжила читать, правда, не с начала, а с середины:

Но если, — подумалось мне, — они так долго размышляли, при этом ничего не делая, то и не могли открыть истину, ведь нельзя постичь что-либо, просто размышляя, надо же узнавать что-то новое… Тут я вновь остановила себя. Недостойные мысли, которыми я обязана мужу, вновь стали роиться в моей голове. Я отложила свиток и решила найти его, дабы узнать, нельзя ли как-нибудь прекратить тлетворное влияние науки.

Я нашла Зойсайта в наших общих покоях. Он так обрадовался моему приходу, будто я могла что-то сделать для него.

— Аматэрасу благословит ваш путь ко мне, — сказал он, подходя вплотную. — Любезная супруга, у меня к вам есть одно дело.

— Что вам угодно? — спросила я. — Я постараюсь сделать всё, чтобы вам было хорошо.

— Да, сейчас вы в кои-то веки можете мне помочь. Хотя это будет несколько сложно. Вы вряд ли знаете, что в теле асура крови не так и много, как кажется, гораздо больше там других жидкостей, ну да сейчас это не имеет значения. Мне нужна ваша кровь.

— Зачем? — удивилась я.

— Проверить. Возможно, она сможет мне помочь. Пока мне нужно немного.

— Я, конечно, не против, но только не могли бы вы так достать её, чтобы служанки, одевающие меня, не заметили рану? А то может быть такой конфуз, — попросила я.

— Это не проблема, — в его руке появилось нечто. — Никто не заметит маленькой дырочки. Закройте глаза. А то, полагаю, вид крови может быть вам неприятен.

Я покорилась и даже почти не почувствовала боли. Не знаю уж, как и что муж делал, но вскоре он отпустил мою руку и вышел, даже не прощаясь. Видимо, моя кровь должна послужить какому-то очень важному делу, раз он так нарушает этикет.

Зойсайт

Помочь Кунсайту стало для меня делом чести. Помочь и нарушить этим его приказ — да, я признаюсь, именно такое недостойное занятие стало для меня делом чести. Он приказал не пытаться лечить его болезнь, а я точно знал, что у меня есть средство от любого кожного заболевания — кровь супруги. Достать её и пойти к нему? Виноград категорически не одобряла такого поступка.

— Тебе мало того, что он избил тебя в саду? Хочешь опять нарваться? Но знаешь, если он в этот раз изобьёт тебя, то будет прав — какое ты имеешь право не подчиняться его приказам, сбегать из дворца, нарушать кучу формальностей? Ты недостойно ведёшь себя. Нет, если что, я тебя, конечно, прикрою. Отправляйся к Кунсайту, надейся, что он не вспомнит о хинди, а то это будет ещё один повод для ругани. Нет, ты точно хочешь всё погубить? Тебе нельзя к нему идти.

— Возможно, я с ним никогда больше не увижусь.

— Я повторю свой вопрос, который уже однажды задавала: с чего ты вообще решил, что умираешь?

— Так сказал чёрный.

— Ты перевираешь его слова. Но знай, я тебе не потому говорю не идти, что это нарушает приказ. У тебя на ауре, несмотря на прошедшие дни, написана безумная обида. А какое право ты имеешь обижаться на своего учителя?

Виноград была права: обида всё ещё горела в моём сердце. Причём обида не на слова, а на удары. Я понимал, что это глупо и бессмысленно, но ничего поделать с собой не мог. Можно чем угодно оправдать то, что Кунсайт наговорил мне столько гадостей и правды. Всё, что угодно, начиная от болезни, могло привести к этому, но боль была совсем неожиданной. Да, он извинился, чего вообще никогда не происходило. Это извинение меня удивляло даже больше, чем сам факт ударов. Когда-то он обещал, что никогда не поднимет на меня руку, хотя тогда он подразумевал, конечно, не такую боль… Вспомнились слова Виноград о садизме… Нет, она не права, уж кем-кем, а садистом Кунсайт никогда не был, даже в первые сто лет. Я вспоминал свою жизнь и не находил никаких признаков изощрённой жестокости. Да, его задания казались мне непосильными, но, оборачиваясь сейчас на прошлое, я мог точно сказать, что они только казались таковыми, ведь я же умудрялся их выполнять. Да, из страха, но делал всё, что он приказывал. Сейчас меня даже подмывало спросить: а что бы он сделал со мной, если бы я посмел ослушаться его или что-то не выучить? Я приходил к выводу, что угроз никогда не было и только моя фантазия рисовала сцены чуть ли не пыток. Да, в результате тренировок мне доставалось, причём обычно магией, но это не было наказанием. А что могло бы им быть? Этот вопрос встал передо мной как нельзя остро. Но я откинул его, пытаясь понять, почему же так обижаюсь на те удары током. Из-за обещания? Вряд ли… Обещание обещанием, но оно звучало как «я никогда не изобью тебя», а назвать избиением ток я не мог даже при своей чувствительности к боли. Можно только восхищаться тем, как Кунсайт, будучи в истерике и отыгрываясь на мне, умудрялся контролировать свою силу и не покалечить меня этим пресловутым током. Но что тогда? Неожиданность? Да, мне в голову не приходило, что он может ударить, тем более ни за что. Но нет, даже не это. Я отвык. Я бесконечно отвык от любого насилия. Да, в первые сто лет боль, в основном от незалеченных ран, сопровождала меня повсюду. Потом она прекратилась, Кунсайт стал применять против меня методы полуболи и пользовался ими до того, как я уехал в Хэоанскую Империю: лёгкие удары тока, вывернутые руки, остановленные на самой грани боли, когда понимаешь, что стоит ему чуть сильнее нажать, и начнётся пытка. Но он скорее пугал меня таким образом, успокаивая. И тут я понял, что меня так задело: все эти предупредительные удары использовались, чтобы остановить меня, сбить истерику или просто удержать от какого-то необдуманного поступка или слова, если же что-то недозволенное происходило, он действовал психологически: знал, что я ожидаю боли, несмотря на его обещание, знал, что своими спокойными тирадами загоняет меня в высшее отчаяние. Когда же он водил мечом по горлу, то тоже использовал психологический эффект: будто я умом не понимаю, что он ни в коем случае не проткнёт меня случайно, но нет, я боялся смерти или ран. Учитель всегда добивался моего страха, ему именно он был нужен, а не моя мука. Но сейчас… За три года я отвык от беспрекословного подчинения. В последние сто лет я же никогда не пытался бунтовать, а только подчинялся. Да, порой, если мне что-то казалось не очень справедливым или если я хотел чего-то, то мог попросить его изменить решение, как тогда с поездкой, но это были редчайшие случаи, а обычно я довольствовался своей жизнью и участью, не смея перечить и возражать. Сейчас же я ощущал свободу, то мерзкое чувство, которое шептало: ты можешь делать то, что захочешь. Ты не обязан никому сообщать о каждом своём шаге, твоя жизнь принадлежит тебе. Да, дворец — это тюрьма, и за её пределы нельзя выйти, да, я официально должен подчиняться тому же императору, но на самом деле уже давно живу так, как пожелаю, и делаю то, что хочу, в компании друзей. Я на мгновение представил, что будет, если вернусь к Кунсайту… И понял, что смертельно боюсь этого. Примерно тот же страх охватил меня, как когда-то в монастыре. Я понимал, что не готов подчиняться любому слову и довольствоваться тем, что дают. Я хочу большего. Но я также понимал, что если, возможно, в первый день моя непокорность будет учителя забавлять, то потом он просто начнёт ставить меня на место, а когда поймёт, что его психологические атаки не действуют, а мне почему-то казалось, что никакая ругань не заставит меня сейчас подчиняться ему беспрекословно и загубить ещё много лет своей молодости, то он применит силу. Что будет, если он ударит? Сердце подсказывало самый страшный ответ: я отвечу, отвечу тем же. А дальше в моей фантазии варьировало только процентное соотношение пострадавшей мебели, а всё остальное было понятно: он прикуёт меня, а дальше… Либо действительно изобьёт и будет потом за малейшую попытку возразить избивать, напоминая мне, кто в доме главный… Или выбросит меня из своей жизни, посчитав, что, если я такой умный, могу жить один… Ни тот, ни другой вариант мне не нравится. Но чего я хотел? Равноправия? Такого мне не могло прийти в голову, он всё же мой учитель и отец. Но чего тогда? Того, чтобы он даровал мне больше воли? Чтобы не следил за каждым моим шагом? Он никогда не пойдёт на это, ибо свято убеждён в том, что моя бурная деятельность может привести к краху.

Я понимал, что мне надо отнести лекарство… И нарушить этим его прямой запрет. Что он сделает? Накажет за дерзость, выгонит? С него станется сделать всё, что его душа пожелает… А я не смогу даже возразить. Покорность… Она всю жизнь была моей лучшей подругой в отношениях с ним, а теперь я понимал, что она становится моим врагом, что меня просто используют.

Мда, вот с такими мыслями идти нарушать приказ Кунсайта самое оно. Лучшего времени придумать нельзя! Но отступать уже поздно: кровь у меня, да и подчиниться словам Виноград означает признать её правоту, а этого мне не хотелось. Сложнее всего объяснить Бальзамин, что происходит: она не могла понять моей усталости и измождённости, а говорить правду я не хотел. Уж кто-кто, а она никогда не узнает ничего ни о моей болезни, ни о чёрненьком.

Поздно вечером я сбежал из замка и по ауре нашёл покои Кунсайта. Он был с кем-то. Мне пришлось ждать до середины ночи, проклиная свою глупую решимость. Наконец, когда рассвет уже занимался, учитель остался один. В моём усталом сознании промелькнуло, что мешать ему спать — это высшая наглость, но отступать уже поздно: я не могу вернуться во дворец к пресловутой Виноград с поражением.

Я появился перед ним, как оказалось, прямо рядом со столиком, на котором лежали свиток и странный чёрный шарик непонятно какого происхождения.

— Что тебе? — послышался голос учителя. Не гневный, но смертельно усталый.

— Мой Лорд, — начал я без промедления, — я посмел нарушить ваш приказ, зная, что могу помочь вам. Ваша мука прекратится, если вы помажете раны кровью моей жены, — она демон исцеления.

— У тебя своеобразные представления о том, как меня можно убить, — вздохнул Кунсайт, не отрываясь от свитка.

— Что, простите? — не понял я.

— Не мог найти более стандартного способа для убийства? — переспросил Кунсайт.

— Я вас не понимаю. Хочу вам помочь и только, — я отчаянно не понимал, что сэнсэй имеет в виду.

— Поэтому хочешь, чтобы я омыл своё тело кровью демона исцеления, которого ты уже несколько лет поишь настойкой на основе опиума, так?

— Что? — и тут я понял, что он имеет в виду. О Металлия, я и забыл о том галлюциногене. Ведь действительно кровь моей жены отравлена.

— Простите, — прошептал я. — Я забыл об этом.

— Я и говорю, что ты очень хочешь меня убить. Чего ты ещё хочешь? Или пришёл только за этим?

— Э, ну… — я не знал, что отвечать. Стыд прожигал меня насквозь.

— Чай будешь? — спросил Кунсайт.

— Да, — я не мог понять, что происходит. Учитель слишком мягко разговаривает со мной, учитывая, что я нарушил его приказ и явился сюда без приглашения. Он не поднимает головы, не заговаривает о моих преступлениях. Странно всё это. Я отпил сладковатую жидкость, откусил кусочек прошлогодней сливы. Как давно я их не ел.

— Позволите поговорить с вами? — спросил я.

— Странный вопрос. Я никогда не запрещал тебе разговаривать, — ответил он.

— Я неправильно выразился. Позвольте спросить, что это такое? Эти камень и свиток как-то связаны друг с другом?

— Можешь посмотреть, — Кунсайт протянул мне предметы. На обоих были нарисованы странные то ли значки, то ли иероглифы, мне незнакомые. — Это смысл моей жизни.

— Как это? — переспросил я.

— Сейчас эти вещи бесполезны, но, когда мы выйдем на поверхность, я найду, как расшифровывать тайные знаки, и тогда смогу отомстить.

— Кому? — не понял я.

— Тому, что убил очень близкого мне человека.

— Близкого? Мать, отец, учитель, господин, брат, возлюблённая, жена, друг? — произнёс я на одном дыхании.

— В твоём перечислении был правильный ответ. Ради этой мести я пожертвую всем.

— И Тёмным Королевством? — удивился я.

— Не говори глупости. Я имел в виду не службу, а всё остальное. Скажем так, ради мести тебя я убью без колебаний.

— Значит, месть за того, кто умер, важнее меня живого? — спросил я несколько обиженно.

— Да, важнее. Он дал мне всё.

«Он», — подумал я. Значит, это, во всяком случае, не женщина. Но как может он быть так дорог моему учителю?

— Ты ревнуешь.

Я только сейчас понял, что Кунсайт смотрит на меня в упор.

— Ревнуешь к тому, кого нет в живых. Это глупо.

— Простите… Но, скажите, кто убил его? — я задал этот вопрос только для того, чтобы переменить тему.

— Выглядело оно вот так, — на руке Кунсайта появилась голограмма, в которой я с удивлением узнал существо, очень похожее на моего чёрного знакомого. Нет, отличия были, конечно, это не оно, но что-то очень похожее. Я был в полном смятении. Ведь чёрный был моим учителем в Золотом Королевстве.

— Тебя так удивляет его вид? — спросил Кунсайт.

— Нет, — выдавил я с трудом. — Меня удивляет ваша уверенность в том, что этот… человек ещё жив.

— Это Существо может жить очень долго, в этом я уверен, — ответил Кунсайт. — Но на тебе лица нет. Так обиделся на то, что я пожертвую тобой ради мести? Убитый был для меня чем-то вроде того, чем я сам являюсь для тебя, только в меньшей мере.

— Но вы тогда в саду сказали, что я могу заставить вас полюбить себя, — прошептал я.

— Можешь, — засмеялся Кунсайт. — Зой, ты очень смешной. Нашёл себе врага, который тебе даже ответить не может, и будешь действовать, соревнуясь с фантомом? Не мучай себя, мы нескоро выйдем на Землю, да и это соревнование ни к чему не приведёт.

«Да, нескоро, — подумал я с вызовом. — Но к тому времени я точно буду для Кунсайта дороже этого загадочного существа!»

Глава 56

Зойсайт

Близился рассвет. Розовеющее холодное небо напомнило мне о том, что у меня есть последний шанс что-то узнать у Кунсайта. Во всяком случае, в эту встречу. Возможно, он позволит мне прийти к нему ещё раз или сам посетит, но сейчас важно не упустить шанс. Что бы ни случилось и чем бы мне всё это ни грозило.

—Учитель, — начал я, — почему вы не говорите мне, кто тот, кого вы любите больше меня?

— Я не привык рассказывать о своей судьбе, о своём прошлом, — ответил Кунсайт. — Ни тебе, ни ещё кому бы то ни было. Если ты захочешь, то сам сможешь догадаться.

— Если вы позволите, попробую рассуждать, как вы, и понять вас, — прошептал я.

Кунсайт только кивнул.

— Вы сказали, что среди моих вариантов был правильный ответ. Я перечислил господина, мать, отца, учителя, друга, брата и жену, кажется. Вы упомянули местоимение «он», а значит, это точно не мать и не жена. Также вы сказали, что он дал вам всё, видимо, вы имели в виду, что он дал вам всё то, что у вас есть сейчас. Но вы говорили, что ваше тело уничтожено, а значит, вы имеете в виду не плоть. Вы сказали, что находились по ту сторону закона, были совсем не похожи на нас троих, значит, никакого состояния у вас не было. Если вы и служили кому-то в Золотом Королевстве, то этот кто-то уже мёртв. Таким образом, вряд ли ваша любовь — это господин или друг. Более того, вы сказали, что отличались от нас. Но мы были людьми, если вы не были человеком, то ваша фраза об убийстве близкого человека автоматически говорит о том, что это не может быть родственник. Более того, вы сказали, что ваше отношение к нему примерно такое же, как и у меня к вам. Значит, это ваш учитель.

Кунсайт смотрел на меня с крайним удивлением.

— Зой, твои мысли так разумны и так логически обоснованы… Я удивлён. Но ты допустил одну ошибку: я был тогда человеком.

— В таком случае это либо отец, либо учитель, либо старший брат, или, быть может, кто-то из них в совокупности. Хотя, честно скажу, я не представляю вас ребёнком.

— Я им никогда и не был, — ответил Кунсайт, вставая и подходя к выходу на веранду. — Это тело никогда не было ребёнком, а то тело, которое таковым являлось, погибло в огне.

— Скажите, — но тут я запнулся. Я понимал, что задаю слишком много вопросов. Ещё немного, и Кунсайта это начнёт удивлять, а потом он может догадаться. Что будет, если он попробует сканировать меня? И тут я задумался: а действительно, что будет? Ведь он увидит две души, как же можно смотреть их одновременно? Или он увидит только одну? Этот вопрос настолько меня заинтересовал, что я уже был готов нарваться на проверку, но животный страх остановил меня. Если Кунсайт узнает всю правду, он меня лично убьёт. Вернее, нет, убивать, конечно, не будет, не имеет права. Он просто доложит Королеве. Но с другой стороны… Я вспомнил нашу жизнь в Тёмном Королевстве. Даже если признать тот факт, что он не любил меня, даже если те его жестокие слова в саду были правдой, он никогда не делал мне ничего плохого, во всяком случае, он никогда не пытался погубить меня. Он мог наказать, но всегда старался помочь, если опасность грозила мне от кого-то другого, и никогда не делал ничего плохого ни мне, ни моей репутации. Но если он узнает правду, то лучшее, что сможет сделать, это подарить смерть. Я представил себе, что умираю у его ног… Нет, такое блаженство просто немыслимо. Я вспомнил, как он прислал свой меч Анджун. Металлия, как я ей тогда завидовал.

— Чего ты хотел? — спросил Кунсайт, видя моё замешательство.

— Скажите, если я попрошу вас убить меня, вы это сделаете? — спросил я на одном дыхании.

— Да.

И всё. Больше учитель не сказал ни слова. Практически это было согласие на предательство: ведь он не имеет права решать мою судьбу, только Королева может вынести смертный приговор, а она этого не сделает, пока мы не выйдем на землю. Мои мысли путались. Умереть на его руках. Что может быть прекраснее? Я представил себе, как мои глаза медленно закрываются, и последнее, что вижу, это его серебряные волосы. Металлия, неужели такое счастье может быть на самом деле? Холодное дыхание смерти или, того хуже, безумия, и так подбиралось ко мне. Я чувствовал буквально кожей, как части моей души взволновались. В голове пронёсся отрывок нашего разговора с чёрненьким:

— Я не знаю, что с тобой будет. Процесс медленно идёт. Возможно, если бы можно было убить твоё тело, то души бы слились вновь, но точно не знаю. Ты совершенная химера. Если бы ты не начал копаться в себе, то никто никогда не узнал бы о тебе правды, а теперь… Разложение душ тебе обеспечено, а с ними и много неприятностей.

— Но что мне делать? Как это остановить?

— Это нельзя остановить. Когда души совсем расстанутся, твоё тело может не выдержать. Возможно, это доведёт тебя до самоубийства. Но, скорее, до сумасшествия: потому как, разъединившись, души будут драться за власть над телом. Договориться с ними ты не сможешь: у тебя нет нужного органа чувств, чтобы общаться с ними. Возможно, более сильная душа Зойсайта просто убьёт более слабую, но что случится тогда… Я никогда не думал, что какому-нибудь существу высшего порядка придёт в голову создавать духовных химер. Это неоправданно и опасно. Однако же вот, пришло, и я даже вижу результат. Химера, прожившая почти восемьсот лет. Тебя мастерски сделали, но все твои слабости — это ошибки в преобразовании. Хотелось бы мне посмотреть на других бывших учеников. Скорее всего, у них тоже слабая и расстроенная психика. Помочь же тебе я могу только одним. Когда почувствуешь, что что-то происходит или изменяется, съешь немного того, что здесь лежит. Это то, что когда-то сделало вас троих сильнейшими существами этого мира. Не спрашивай, что это, и не смотри. В остальное время ты питаешься тем, что более полезно душе юмы. Но если иногда будешь подкармливать свою… истинную душу человека, то сможешь держать обеих под контролем. Об одном прошу: не смотри, что ты ешь, просто глотай, прожевать это ты не сможешь. И знай, это отсрочит, но не спасёт тебя. Я просто не могу сказать, когда души окончательно отринут друг друга.

Потом мне вспомнилось, с каким омерзением и страхом Ландыш и Виноград смотрели на содержимое свёртка и как они заклинали меня никогда самому не заглядывать в пакет. Но какая уже разница? Прошло так мало времени, чуть меньше года, а уже ощущаю себя на грани. Лучше бы я не знал ничего и жил дальше счастливо.

— Мой Лорд, а вам не будет очень затруднительно исполнить мою нижайшую просьбу о конце своего существования?

На секунду в комнате повисла тишина, которую пронзил резкий и очень добрый смех Кунсайта. Я такого вообще никогда не видел: учитель смеялся так чисто и звонко, будто находился в театре.

— Зой, ты хоть сам понял, что сказал? — спросил он через несколько минут. — Ты бы ещё больше бессмысленных форм вежливости накрутил. Неужели тебе так надоело находиться во дворце, что ты хочешь расстаться со своей драгоценной жизнью?

— Нет, простите, — я замолчал и опустил голову. Вот такими темпами точно нарвусь на сканирование.

— Вот и хорошо. Не забывай, что через три месяца ты сможешь вернуться ненадолго домой.

«Если доживу», — подумал я мрачно и почему-то только сейчас осознал весь ужас смерти без Кунсайта. За свою многосотлетнюю жизнь я о смерти никогда не задумывался. Кодексы чести говорили много красивых слов, я знал их наизусть, но вот верил ли я им? В конце концов, миллиарды существ расстаются с жизнью в юном возрасте, почему же мне страшно умирать одному? Почему-то смерть рядом с Кунсайтом представлялась каким-то подобием рая, а вот угасание в одиночестве — адской мукой. Сколько я видел погибших? Да сотни, но как мало было демонов, которые умерли так, как хотели. Кто умирал там, где его душа могла быть покойна? Я вспомнил, как много лет назад говорил с одним высшим демоном, у которого только что умер дед.

— Я буду проклинать всю жизнь этих жестоких целителей, — сказал он.

— Почему, они же сделали всё, что смогли, чтобы уход вашего дедушки был безболезненным?

— Он взрастил меня, нанял учителей, сделал для меня так много, как не делают даже боги, а целители и заклинатели не дали мне с ним даже попрощаться, они просто не подпустили меня к умирающему.

Я видел, как тот сильный мужчина плакал.

И вот сейчас я чувствовал себя так же: я не смогу даже попрощаться с Кунсайтом, выразить ему всю свою признательность и любовь. А если сойду с ума? Ещё хуже: могу перестать узнавать его и напасть.

— Как вы думаете, кому легче: тому, кто умирает на руках другого, или тому, кто хоронит? — спросил я.

— Ты странно переводишь тему. Ну да я понимаю, что ты не выспался и тебя тянет на меланхолию. Зойсайт, умирать всегда ужаснее, чем хоронить. Я поясню. Дело в том, что, когда умираешь, ты чувствуешь боль, и страх, и горечь потери. А тот, кто хоронит, чувствует только горечь, которую ещё и проецирует на умирающего. Я столько раз видел, как люди и демоны вопят «нет, не уходи, я люблю тебя» и прочее. Они даже не подозревают, какую боль приносят умирающим. Те уже ничего не могут сделать, им и так страшно, больно и горько, а ты ещё начинаешь стыдить их за то, что они не могут не умереть. Я столько раз такое видел. Поэтому сам не говорю ничего подобного, если на моих руках умирает кто-либо. Надо дать возможность существу поменьше мучиться: моя заморозка может снять боль — и сделать его последние мгновения такими, какими захочет он, если это будет в моих силах. Но главное, никаких слёз, рыданий и прочих проявлений сильных эмоций.

Я смотрел на Кунсайта непонимающе. Вернее, нет, я умом понимал, что он имеет в виду, и что он, наверное, прав. Но мне самому хотелось бы ощущать любовь, а не видеть холодный расчёт.

— Вы уверены, что это хорошо? Ведь умирающему приятно знать, что его любили.

— По-твоему, любовь можно проявлять только бурной истерикой, когда ты практически просишь у умирающего себя успокоить? Зойсайт, я никогда не проявлял свою любовь сильными эмоциями.

— Но вы никого и не любили.

— Любил, я сказал тебе.

— Но он на ваших руках не умирал.

— Зато на моих глазах, это тоже страшно. Если бы я дал волю эмоциям, то погиб бы вместе с ним. Если бы я дал убийце увидеть, что нахожусь рядом, моё существование закончилось бы ещё тогда.

«Это точно не мой чёрненький — подумал я. — Тому видеть не надо, у него сотня органов чувств».

— А ты какой смерти хочешь? — спросил вдруг Кунсайт.

— Я хочу, умирая, слышать одну мелодию. Её с земли в специальном приборе доставили. Он у моей жены, — ответил я. — И ещё хочу умирать рядом с вами, поэтому и прошу вас о смерти сейчас.

— А что, если я не хочу, чтобы ты умирал подле меня?

Я посмотрел на Кунсайта с таким смешанным чувством ненависти и удивления, что даже не сразу понял, что он имеет в виду.

— Вы…, — я осёкся и решил, что не надо ничего говорить. Просто не надо. Я и так понял, что он боится меня потерять. За годы научился читать его мимику, пускай она и была невыразительной.

— Спасибо вам, — я подошёл к нему, протянул руку, но потом вспомнил, что дотрагиваться до Кунсайта нельзя. — Спасибо вам за искренность.

— Благодари меня только в том случае, если ты понял, что я хотел сказать, — Кунсайт смотрел на меня в упор, без гнева, но очень серьёзно.

— Мне кажется, я понимаю вас, — ответил я. — Понимаю, как не понимал никогда. Мне кажется, что ваш шар и свиток ещё сослужат вам службу, что, даже если меня не станет, вы сможете сделать то, зачем, как вы думаете, живёте. Но даже если я не доживу до момента вашего ликования, я всё равно буду счастлив, что вы смогли уничтожить того, кто убил самого близкого вам человека.

— Неправда, — мягко ответил Кунсайт. — Ты лжёшь, хотя и не задумываешься об этом. Разумеется, я найду убийцу, но ты будешь со мной. Я понимаю, что безумная скука навевает всякие мысли, и тебе кажется, что ты и впрямь готов умереть, только бы не скучать. Но это не так. Ты моё будущее, ты единственный, кому я пока передал свои знания хотя бы частично. И, поверь, я знаю тебя лучше, чем ты себя. Ты будешь жить. Ты будешь жить вопреки всему.

— Даже если я не хочу?

— Даже если ты не хочешь. Жить, продолжить моё дело и разнести мои знания по миру, не говоря уже о возрождении Тёмного Королевства на земле, — это твоя судьба, Зойсайт, не ты её выбрал, но тебе от неё не уйти.

Глава 57

Кагуя-химэ

Мне повезло родиться в самом начале весны, в первом месяце, в счастливый день, как говорят служители культа. В этом году мой день рождения особенно светел. С одной стороны, на небе уже много дней ни облачка. Но это не главное. В этом году произойдёт действительно торжественное событие: госпожа Омиама отметит своё стопятнадцатилетие. Среди подземных асуров такой возраст всегда считался почтенным. Все шутили, что я, Мать Страны, родилась ровно через сто лет после этой всеми почитаемой женщины. Она приходится мне очень дальней родственницей, я даже не могу сказать точно, какой. Долгие годы она входила в свиту моей прапрабабушки, пока та не умерла почти пятьдесят пять лет назад. Госпожа Омиама присутствовала при восшествии на престол чуть ли не десяти императоров. Правда, в последние несколько лет она почти не показывалась из своего грушевого павильона. Писала мемуары, как говорят, при этом не принимая никакой пищи. Я всю жизнь гордилась тем, что родилась в один день с такой почтенной долгожительницей. Хотя меня удивляла та любовь, какую все ей выказывали. Ведь она является для всех не столько демоном, сколько мифом: госпожа не выходила из своего павильона почти пятьдесят лет, поэтому никто из тех, кто служит сейчас во дворце, её никогда не видел. Но специально в такой великий праздник, как юбилей, все постарались развлечь госпожу и принудить покинуть свой склеп. Пригласительные письма получили даже те фрейлины, которые давно уже удалились из дворца и стали служить богам. Я близко к сердцу принимала трудности устроителей: им хотелось найти хоть кого-то, кто помнит именинницу в лицо. Из-за этого во дворец стеклось бесчисленное множество старух. Те, кто сейчас отмечает шестидесяти— семидесятилетние юбилеи, могли видеть в детстве фрейлину сперва императрицы, а потом императора.

В назначенный день все собрались во дворце неподалёку от маленького павильончика, где жила именинница. Я, помню, надела семислойное косодэ фиолетовых оттенков на тёмном исподе. Прибыли все: особенно много было прежних государей и бывших матерей страны, а также их приближённых. Общество оказалось огромным и воистину великолепным.

Первым прибыл сам император. Его приветствовали со всеми почестями главный жрец и глава Ведомства Церемоний и музыки. О прибытии высокого гостя доложили имениннице, после чего военачальник забрал у моего сына на хранение три священных талисмана, и императора доставили в специально построенный к его приезду павильон, где его приветствовали другие высокие гости. Все прибыли во дворец в один день, поэтому слуги сбились с ног, разводя аристократов по приготовленным для них комнатам.

Наконец наступил торжественный момент, ради которого я полночи не спала, примеряя лучшие одежды, какие только у меня были с собой. В главном здании с южной стороны воздвигли за считанные дни алтарь, повесили изображение Будды, поставили светильники, подставку для цветов — проделали всё с величайшим рвением и усердием. Рядом с возвышением для священника стояли два ящичка со свитками сутры Долгой жизни и сутры Лотоса. К своему стыду, первую сутру я так и не выучила наизусть, хотя много раз имела такое намерение в мыслях. Благодарственную молитву в этот день сочинил, как ходили слухи, сам главный министр, а переписал канцлер. Что ж, Вечернему Сну ещё никогда не оказывали такой чести. Видимо, он чем-то дорог имениннице.

Все столбы в зале были разукрашены нарядными стягами и ажурными бронзовыми пластинами, которые всегда приводили меня в восторг. Сидение императора, как мне удалось увидеть из-за бамбуковой занавески, обтянуто парчой. Рядом приготовили места для двух бывших государей. На восточной стороне дома, то есть прямо напротив императора, расположилась бывшая императрица (никто не мог понять, почему именно ей оказали такую честь). Из-под штор, отделявших мою мать от всего остального люда, можно было разглядеть только края разноцветных шёлковых рукавов самых невероятных раскрасок: свита бывшей императрицы всегда одевалась роскошно. Я смотрела на всё это великолепие издалека со священным волнением — рядом со мной находятся великие женщины: одна старше меня ровно на сто лет, а другой я обязана своим появлением в этом мире.

Для самой виновницы торжества установили сидение рядом с императором. Оно было окаймлено драгоценной парчой, какую редко у кого можно увидеть. Мне казалось, что почтенная женщина должна явить мне свою милость, хотя я с ней никогда не встречалась. Мимолётные взгляды, которыми она меня одаривала, были скорее тёплые, чем презрительные. Не зря муж всё-таки научил меня хоть немножко видеть ауры: моё мастерство позволяет, не глядя в глаза, понять настроение любого демона.

Большинство придворных дам были в пурпурных и алых верхних одеяниях и красных парадных накидках. Я в выгодном свете выделялась на их фоне. Это не могло не радовать меня, ведь моя красота постепенно угасала, и молодость уже никогда не вернуть. Я всегда в день рождения думала о том, что очередной прожитый год сильно отягощает мою жизнь. Мне уже пятнадцать лет! Да лучшие годы красоты и любви уже прошли. Каждая женщина может разделить мою скорбь!

Наконец, все гости заняли свои места, и началось торжественное шествие, возглавляемое двумя прежними государями, моей матушкой, второй супругой государя-инока и несколькими вельможами. Зазвучали молитвословия, послышался перезвон колоколов. У лестницы, ведущей в сад, расположились некоторые вельможи, среди которых я узнала и Вечернего Сна вместе с сыном. Пока тот имел ещё совсем невысокий чин, но уже был вхож на все праздники благодаря влиянию отца. Однако интереснее всего смотреть на военачальников дворцовой стражи, так как они пришли в парадном убранстве с луком и полными стрел колчанами за спиной. Прямо как в старые добрые времена, когда все аристократы свободно носили оружие!

Музыканты заиграли старинный танец. Танцоры, построившись в ряд, ритмично взмахивали копьями. Музыка не прервалась и тогда, когда выступающие подошли к священнослужителям. Поднявшись по ступенькам, монахи вошли в зал и расположились по обе стороны алтаря у помоста. После этого свои места заняли остальные служители богов, которым сегодня нужно было читать молитвы во славу живых и умерших, а также сутры.

Тем временем отроки из самых благородных семейств собрались в зале и ожидали чего-то, разбившись на две равные группы. Когда началась песня во славу Будде, прекрасные юноши обошли залу, осыпав её дождём из цветной бумаги, по форме напоминающей лотос.

После этого во дворе, несмотря на грибной дождь, затеяли весёлые пляски, но они мне совсем не нравились, поэтому я почти ничего не видела, тихо беседуя с подругами.

Ансамбль, не переставая, играл разные мелодии, то «Царский дворец», то «Землю вечную». Всем по очереди раздавали разные награды, причём некоторых одаривали дважды и даже трижды. Всеобщее веселее под музыку продолжалось довольно долго, и даров самого разного толка, но всё больше тканей и шкатулочек, было раздарено такое великое множество, какого я и представить себе не могла ни на одном сезонном празднике.

После этого большинству женщин, в том числе и мне, подали угощение. Его вкус трудно описать: казалось, будто ем то, что когда-то пробовала в Тёмном Королевстве. Правда, я была там очень давно и могу ошибаться, но блюда точно заграничные, у нас таких никогда не готовили.

Так закончился первый день большого праздника. Я несколько устала и думала удалиться к себе, но ко мне подошла одна придворная дама из свиты именинницы и передала, что госпожа Омиама желает поговорить со мной в своих покоях. Я зарделась от одной мысли об этом и пообещала, что сейчас же приду.

Госпожа приняла меня в своём павильоне, где, как мне показалось, никто никогда не жил: иначе тут просто не могло быть такой чистоты. Кажется, дом построили только что, несколько дней назад и нога демона здесь ещё не ступала.

Вошла госпожа. Видеть её было весьма прискорбно: всё же она очень стара. Мне страшно и подумать, что через сто лет я стану такой же. А ведь из гостей были многие, кто лет шестьдесят назад, ещё будучи ребёнком, видел её старость. По мне, так это ужасно: остаться старой на пятьдесят лет. Если уж колесо сансары крутится так, что демону суждено жить долго, то пусть же тогда старение наступает не в тот же миг, когда у всех.

Госпожа аккуратно села за столик и пристально осмотрела меня с ног до головы. Я чувствовала себя неуютно: казалось, будто она ищет изъяны в моей одежде.

— Югинь, а я ведь ещё недавно держала тебя, новорождённую, на руках, — сказала госпожа то ли мне, то ли себе.

Я весьма удивилась. Она назвала меня детским именем? Тем именем, которое мне дали при рождении и которое настолько несносно? Я мать страны, моё имя знают все, моё третье имя… или четвёртое? Но я не могу быть невежливой, даже если она проявляет бестактность.

— Пятнадцать лет минуло с той поры, — ответила я. — Тогда мой отец был императором, но в прошлом году по велению богов у нас началась новая эпоха: мой сын теперь на троне, и скоро пойдёт второй год нового девиза, — такими почтительными речами я хотела указать на ошибку, которую госпожа допустила, обращаясь ко мне, но получилось совсем не то.

— И кто же отец нашего великого государя? — спросила старушка. — Уж род, из которого столетиями невест брали себе принцы, я знаю на тридцать семь поколений назад, но откуда могли взять жениха для принцессы?

— Он не из наших мест, — замялась я. — Традицию пришлось нарушить из-за политики… Но я точно не знаю. Мой муж — Лорд Зойсайт из соседнего нам Тёмного Королевства.

Госпожа молчала некоторое время, только качая головой, а потом заговорила:

— Пустые времена пришли. Священная ветвь императорского дома подорвана иностранным демоном. Да ещё и одним из демонов Луны. Я помню Зойсайта, я хорошо его помню. Он всегда говорил с Луной и небом, даже когда был светлый день. Пришельцы из другого мира, лунные демоны, теперь их кровь течёт в юном императоре. Да ведь эти демоны настоящие демоны! Им же больше тысячи, а они всё юны. Они же лунные. Скажи, какого цвета глаза у императора?

Я не понимала этих странных слов. Похоже, госпожа была не совсем в здравом разуме. Но быть допущенной к ней в покои — большая удача, особенно в день юбилея.

— Какого цвета глаза у августейшего монарха, я не знаю, — ответила я честно. — После родов я почти не видела его. Но говорят, что в глазах отражается диоптаз.

— О горе! Точно всё нам на погибель, — вновь запричитала госпожа. — Ребёнок с глазами диоптаза — куда катится этот мир, неужто к своему концу?

— Да, мне сказали, что этот камень некрасив, — заметила я.

— Девочка моя, да не в том дело, что он некрасив, — перебила женщина, вновь оскорбляя меня. — Про этот камень нет ничего. Понимаешь? Я видела, как на престол входили императоры. Девять. Один за другим. Последним был твой отец. У первого глаза были восхитительны, цвета кошачьего глаза. Передать нельзя всех свойств этих чудных глаз. Кошачий камень — это лучшее средство от злых духов. В ту пору ни у кого во всей столице не было ни одного ночного кошмара — камень защищал нас от зла. У второго была бирюза: голубые глаза, значит. Всем известно, что если долго смотреть на бирюзу, то прибудет сила. Перед военными походами предводители специально смотрели в глаза императору и возвращались с победами. Какой же дивный демон был тот император! Камень-то усмиряет гнев и злые помыслы. У третьего тоже бирюза была — всё же это один из самых важных камней. У следующего яшма — очень редкие глаза, редкие. Они были такие лучистые! Передать нельзя. Это же символ красоты, изящества и благородства. Ах, какой он был мужчина! Я тогда была уже в летах, но не могла устоять от его соблазнов. Потом пошли жадеитовые глаза — тоже двое подряд. Это были золотые времена. Жадеит — камень всех добродетелей: милосердие, ум, стойкость, отвага, справедливость, скромность. Золотые были времена, золотые! Потом пошла эра нефрита — недолгая, правда. Нефрит славится тем, что демон, обладающий им, может найти выход из любой, даже самой тяжёлой жизненной ситуации. А вот у твоего отца были хризопразовые глаза. Этот камень оберегает от опасностей и окружает друзьями своего обладателя. И теперь диоптаз — вредный камень, неизвестный камень. Пришла погибель в нашу страну, пришла!

Я молчала, думая, о чём бы другом заговорить? Я впервые слышала о том, что камни в глазах что-то означают. Возможно, госпожа вспоминает древние пророчества или какие-нибудь легенды? Я своего цвета вообще не знаю. Мне говорили, что мой камень бирюза, но я не проверяла.

— Да, действительно, сейчас трудные времена, — подтвердила я. — Строительство императорского дворца затягивается, да ещё и какие-то народные волнения, военные правители, о которых я мало знаю. Но по моему разумению пока рано говорить о чём-то страшном.

— Девочка, я-то не доживу, мне недолго на этом свете осталось, — чуть не плача молвила женщина. — Мне тебя жалко! Ты же молодая, здоровая, а погибнешь во цвете лет.

— Моя Сестра была моложе, но всё равно умерла, — возразила я.

— Я не знаю твоих сестёр, — честно ответила госпожа. — Я знаю и помню многое, что было раньше, но сейчас меня почти что ничто не трогает, — она указала рукой на дальний стол. Только тут я заметила, что на нём лежат свитки, штук пятьдесят, не меньше.

— Это ваши мемуары, дневники? — спросила я.

— Нет, не только, — ответила она. — Мемуары я кончила писать, как только уединилась, так как описывать стало нечего. В свитках моя жизнь. То, что происходило, когда я ещё была молодой, не старше тебя. Как тогда готовили! Я сегодня заставила девочек приготовить по старым рецептам. Так всем очень понравилось, я видела.

— Так это рецепты наших блюд? — удивилась я. — Но я никогда не пробовала ничего, даже отдалённо напоминающего такие вкусы.

— Эх, когда мне было пятнадцать, столько пряностей водилось, столько видов рыбы… А потом торговля прекратилась, пряностей не стало, блюда забылись. Сейчас можно, конечно, возродить старую кухню. Да кому же она нужна? — улыбнулась госпожа. — Когда я умру, все бумаги останутся моим правнукам, да вряд ли они извлекут из них толк. Столько времени прошло. Я уже даже жалею, что уединилась и стала жить как монахиня.

— А почему? — спросила я. — Ведь так вы приближаете себя к нирване.

— Живу я поэтому долго, — ответила она, вздохнув, — мало пищи, мало движения — и моя жизнь растянулась. Сегодня на празднестве смотрю на демонов — никого не узнаю. Смотрю на праздник — и тоже не узнаю. Разве же так празднуют день рождения? Когда светлейшей императрице исполнялось шестьдесят, а я была только девочкой в её свите, вот где было настоящее торжество. А сейчас — даже стихов не слагают!

— Завтра будут слагать, — возразила я. — Вас все поздравят завтра, так задумывалось.

— Да боги с вами, — ответила женщина. — Югинь, скажу тебе откровенно, по совести, я так надеялась умереть в свой юбилей!

Глава 58

Кагуя-химэ

Я надеялась, что смогу в скором времени пойти к себе и переодеться, но старушка удерживала меня своими разговорами и не давала ни секунды покоя. Она много расспрашивала о нашей семье, о моих погибших братьях и сёстрах. Я смиренно отвечала, хотя и не могла сказать, что мне всё это очень нравилось, всё же такие беседы не приняты в высшем свете.

— Неужели у вас заморские украшения в моде? — спросила вдруг госпожа, внимательно глядя на мою руку.

Я опустила глаза и только тут заметила, что браслет, который я уже несколько лет надевала по праздникам, выглянул из-под многослойной одежды.

— Нет, простите, конечно, нет, — я поспешно спрятала украшение. — Это сделал мой брат. На счастье. Это браслет из моего камня. В тот год его привезли великое множество и преподнесли лично императору, а отец подарил мне отдельные особо красивые самоцветы. Брат тогда гостил у нас, или ещё жил? Не помню. Он сделал мне браслет, а я ему.

— Ты обменялась любовной клятвой в столь юном возрасте? — удивилась именинница.

— Что вы, — я позволила себе лёгкую улыбку. — Это просто на счастье, только и всего. Никакой любви, я же была наследной принцессой.

— Просто так браслеты не делают, — возразила женщина. — В них всегда вкладывают любовь, даже если сами отрицают. Но носить такие вещи, да ещё и показывать! Вот уж чего не могла ожидать.

— Простите, я не думала, что вы заметите, — ответила я, смиренно потупив глаза. — Обычно он надёжно спрятан под одеждой.

— Всё не просто так. Если он показался мне сам, значит, в нём скрыта сила. А может, им овладел злой дух. Проведи обряд очищения.

— Обязательно, — покорно ответила я, не желая спорить.

— Бирюза — морской камень, — продолжила старушка через некоторое время.

— Её добывают в море?

— Не в том дело, просто она цвета моря: то спокойного, а то бушующего, если старая. Ты ведь любишь море, девочка?

— Я Мать Страны, — тихо прошептала я и громко добавила: — Море не вызывает у меня такой приязни, как деревья и птицы. Да и редко я его вижу. Но истинной красоты в нём нет.

— Море хранит множество загадок, — возразила женщина. — Когда я была совсем юной девочкой, моложе тебя, то видела истинную сущность моря. Море — это океан настоящей любви. Родные родители отдали меня на воспитание своим друзьям в раннем возрасте, и я их видела только один раз в жизни. В тот день они пришли за мной, взяли за руки и повели к морю. Красивому, большому глубокому морю. Ох, как давно это было! Отец сказал, что море принимает тех, кто искренне друг друга любит и делает их счастливыми, а они с мамой хотят быть счастливы вечно. Поэтому оставили меня на берегу, а сами ушли в море. Вдвоём.

— Они покончили с собой у вас на глазах? — всплеснула я руками. Почему мне рассказывают такое?

— Они ушли к государю морскому дракону. Прежде чем войти в море, они пели призывные песни, и море услышало их, прежде чем подхватить.

Я не знала, что и думать об этом. Ей столько лет, что она вполне могла в своих грёзах увидеть такое. К тому же я никогда не слышала, чтобы море сравнивали с любовью и чтобы к морскому дракону уходили. Но если самоубийство и произошло, то больше ста лет назад, а тогда могли быть другие порядки. Меня пугало услышанное, пугало своей неправдоподобностью.

— И как же вы жили после того, что увидели?

— А почему я не могла жить? — удивилась госпожа. — Они же ушли к счастью. Они же уверены были, что там обретут настоящую любовь, которой не существует среди асуров с тех пор, как мы проиграли битву с богами и оказались под землёй. Идти к своей мечте, к своей цели, разве это не прекрасно?

— Наверное, — ответила я. Не терплю, когда мне задают такие вопросы: Зойсайт слишком часто любит философствовать.

— А ты когда-нибудь стремилась к своей мечте? Не к долгу, а к настоящей мечте? — женщина смотрела на меня очень внимательно.

— У меня есть всё, мне нечего желать и не на что роптать, — ответила я смиренно. — У меня не может быть мечтаний.

— Какие разумные речи сейчас говорят, — вздохнула женщина. — Я в твоём возрасте была более раскована. Помню, как госпожа устраивала среди нас поэтические турниры, когда тема была «мечта». Сейчас такого уже не делают. Сейчас ничего не осталось от древней благости.

Я слушала её, наверное, больше часа и сильно притомилась, а ведь завтра будет продолжение праздника и, как мне подсказывало сердце, оно затмит собой сегодняшний воистину прекрасный день.

***

Я не ошиблась. С утра император и прежний государь сели за ширмами на западной стороне зала. Им прислуживали канцлер и один из министров. Сложно даже представить себе, какие роскошные платья они надели для такой торжественной церемонии. Их лица лучились гордостью за столь высокое назначение. Начался завтрак. Императору прислуживали два советника, устроившие между собой соревнование, и они старались как можно лучше обслужить моего сына. Один из них весьма элегантно одет: на нём белое придворное платье на пурпурной подкладке, под ним светло-лиловое платье и такого же цвета шаровары, алый исподний халат, высокая придворная шапка, а за спиной колчан. По окончании трапезы играли на струнных и духовых инструментах. Канцлер осмелился играть на всемирно известной флейте «Айвовый павильон», к которой почти никто не смел и прикоснуться. У него вышло превосходно. Один из министров играл на лютне «Сокровенный образ», с которой тоже связаны многочисленные истории. Я не могла нарадоваться на прекрасные голоса исполнителей песен, на чудесное умение аккомпанировать большинства вельмож. Жаль, что они так редко демонстрируют нам своё искусство!

По окончании концерта началось поэтическое состязание, в котором все обязаны были принять участие. Представляю, как радуется именинница, она же вчера так ждала стихов. Все по очереди складывали на стол свои листки со стихотворениями. Кто-то старался выйти красиво. Кто-то нёс листок на конце стрелы. «Как же приятно видеть мужчин с мечами, луками и стрелами за спиной!» — говорили многие пожилые дамы, хотя я и не понимала, что в этом хорошего? Всё же праздник, а они наряжаются чуть ли не в одежду так презираемых мною воинов!

Левый министр, правый министр, военный министр, тюнагон — все по очереди читали наизусть те стихотворения, которые лежали на подносе перед императором. Мне нравилось смотреть на множество листков алой бумаги: они напоминали дракона, хотя я и понимала, что драконы совсем не такого цвета. Вспомнился миф, когда Сусаноо¹⁹ убил восьмиглавого восьмихвостого дракона и в одном из хвостов нашёл меч. Тот самый меч, который до сих пор считается символом императорской власти.

Но я отвлекалась. Посовещавшись, двое арбитров вынесли свой вердикт: лучшее стихотворение принадлежит господину начальнику левой стражи. Как только о победе стало известно всем, канцлер поспешил увести моего сына. Уж не знаю, к чему была такая спешка, но праздник продолжился. Победитель вышел и ещё раз нарочито громко прочёл своё творение:

Эти стихи взялся переписать средний министр, а тем временем правый зачитал своё творение, которое мне безмерно понравилось, поэтому просто не могу не процитировать его:

Все участники поэтического турнира высоко оценили красоту и изящество стихотворения. И я почувствовала, как кто-то касается моей руки. Я обернулась: Сона, моя бывшая подруга, протягивала лист бумаги. Я развернула голубой листок, пахнущий сакурой:

Другие девушки уже прочитали это милое стихотворение: на каждом лице светилась гордость за такое сравнение. Я, недолго думая, протянула листок бумаги из-под бамбуковой шторы и попросила, чтобы эту прелесть озвучили всем. Господин правый министр прочитал.

— Интересно, кто же среди нас воспевает красоту милых девушек? — осведомился он, переводя взгляд с одного непроницаемого лица на другое. Все в шутку отводили взгляд. Создавалось впечатление, будто все находящиеся в зале мужчины вместе написали это стихотворение.

— Ну же, неужели никто не признается? — продолжал тем временем правый министр. — А строки хороши. Неужто чья-то неопытная душа только-только начинает писать стихи и ещё боится, что её имя произнесут вслух?

Но ничто не помогало: никто не сознавался. Решили не затевать длительных расспросов, а пойти поиграть в мяч. Тому же, кто написал стих, оставили награду — красный шёлк на подушке у того места, где изволил сидеть сам император. Все вышли на улицу. Мы, женщины, с радостью смотрели, как мелькают разноцветные рукава министров, как вельможи подоткнули полы длинного платья, чтобы не упасть и не испортить удовольствие от игры.

Но что удивительно: когда все вернулись в зал, шёлка не было!

— Видимо, дух моего покойного мужа сочинил это стихотворение, — произнесла именинница. — Он всегда с трепетом относился к молоденьким женщинам, вот и сейчас не смог устоять. Устройте очистительные молитвы.

В тот же вечер император вместе с канцлером вернулся во дворец: надо было подготовить новые весенние назначения, поэтому задерживаться на празднике они больше никак не могли. Все вздохнули свободнее: теперь не нужно соблюдать весь церемониал, можно хоть немного расслабиться. Застелили циновками дорожку, которая вела до храма Сайондзи, райского сада. По ней все неспешно прогуливались, наслаждаясь цветением первых деревьев, складывая иногда негодные, пошленькие стишки. Не знаю почему, но первые весенние цветы отбивают у всех чувство ритма и слога. Я и за собой такое замечала, и за другими демонами. Около полудня устроили большой концерт. Как же давно я не слышала «Переправу» и «Белые колонны». Я почти забыла мотивы, а ведь когда-то даже училась их играть. Этот праздник, праздник рождения, всё больше напоминал мне о том, насколько я уже немолода, о том, что мои юные годы прошли. Особенно неприятно получить тому подтверждение от мужа!

— Вот ведь, с сегодняшнего дня вы стали старше меня, — сказал он, смеясь.

— Как понимать ваши слова? — спросила я. — Вы же живёте так долго.

— Но вообще мне почти четырнадцать, а вам уже пятнадцать, так что вы старше меня. Скоро сможете учить меня жизни, замените отца, будете строгой и суровой матерью, — смеялся он так беззаботно, будто не говорил богохульство.

Я слушала его речи, а сама всё больше осознавала, что ведь пройдёт ещё немного времени и я стану совсем беспомощной! Многие демоны, которых я любила, умерли, другие стали мне отвратительны и немилы. Я получила письмо от Вечернего Сна, но не стала отвечать. Не потому, что презирала его, просто не было настроения.

Вечером того же дня мы вместе поехали кататься на лодке по озеру. Вернее, мы катались на лодке, а Зойсайт плыл рядом. Я уже не могла на него сердиться, мне надоело. А ведь раньше он говорил, что воду не переносит. Да и в начале весны она страшно холодная. Быть может, форма помогла ему согреться? Мы сперва даже не поняли, что это он, посчитали, что просто большая рыба, хотели поймать. А когда эта рыба заговорила… Первое, что я вспомнила, — это рассказ именинницы о том, как её родители ушли в море. Мне сразу представилось, как их мятежные духи сейчас появятся на поверхности воды и унесут нас в пучину этого неглубокого, но очень большого озера. Но тут мой муж показался на поверхности… С распущенными мокрыми волосами его было сложно узнать.

— Испугались? — спросил он.

— Глупые шутки, — ответил господин левый министр. — Простудитесь.

— Ваши лица стоят простуды, — ответил он и продолжил следовать за лодкой, порой подталкивая её в нужном ему направлении. Я столько лет выношу все его глупые идеи и шутки, что даже не сержусь в этот раз, хотя меня удивляет, как Лорд Кунсайт мог жить с ним, позволяя подобные вольности. А может, и не позволяя, поэтому сейчас Зойсайт так недостойно ведёт себя!

Мы катались долго, почти до восхода Луны. Не знаю, был ли Зойсайт рядом, — он плыл так, что мы ничего не слышали. Я вернулась в свои комнаты очень поздно, так что сразу же легла в постель, но мне не спалось: мучили видения о светлячках, которые почему-то превращались в оборотней, а те уже, в свою очередь, в людей, и шли к нашей имениннице, но повстречались со мной. Я проснулась в поту, разбудила мужа.

— Что вы? — спросил он сонно.

— Мне страшно. Меня мучают видения, — ответила я честно. — А вы уже высохнуть успели?

— Высохнуть? — спросил он. — Разве я был мокрым?

— Но вы же купались.

— В такую погоду? Вы издеваетесь? — раздражённо спросил супруг.

— Но я видела вас, мы все видели! — закричала я от отчаяния. — Вы плыли вдоль лодки в одежде.

— Я спал сегодня почти весь день, — ответил он устало, — не люблю такие шумные празднества. Но что вы?

Меня трясло. Я смотрела на него как на околдованного, боясь, не оборотень ли рядом со мной. Про себя я начала читать молитву.

— Успокойтесь, — прошептал он, гладя меня по лицу. — Утром страхи уйдут. А если у вас есть сомнения, можно провести очистительный обряд.

«Боги, — подумала я про себя, — сколько ещё демонов скажет мне об очистительном обряде»?

Глава 59

Зойсайт

Моя жизнь продолжала напоминать какое-то подобие мутного сна. Нет, никакие галлюцинации не мучили мою усталую и растерзанную душу, но сам смысл существования казался мне странным и непонятным. И действительно: зачем жить, учитывая, что скоро всё равно сойду с ума? Самоубийство… Не имею права. Да и не хочу. Или уже хочу? В последнее время подобные короткие и путаные мысли стали докучать мне. Встреча с Кунсайтом уничтожила последний оплот той безграничной веры в неизменность жизни и общую мировую справедливость, какую я когда-то питал. Теперь меня интересовало только одно: что же на самом деле произошло в Золотом Королевстве? Мне безумно хотелось побывать там ещё раз, увидеть чёрных, увидеть себя, побыть человеком. Отрывки воспоминаний не складывались в цельную картину, а распадались на какие-то обрывки и сценки, из которых нельзя сделать никаких выводов. Я бы всё отдал, лишь бы ещё раз увидеть истину. Но как? Я пробовал — ничего не получалось, только какие-то сны и видения приходили ко мне, но явно не воспоминания. Я даже устраивал внутренние и внешние молитвословия богу Тадасу²³, чтобы узнать всю правду, но безрезультатно.

Середина весны, конец первого месяца подал мне свежую идею, которая почему-то не приходила на ум всё это время: медитация. Вот, что может помочь хотя бы в теории. Возможно, если долго практиковаться, то смогу попасть туда, куда так жажду.

Первые несколько попыток провалились: я слишком давно не медитировал, поэтому едва не засыпал, и совсем отключиться от мира не получалось, несмотря на то, что Бальзамин и хранила мой покой, не пуская никого в комнаты.

Только первого числа второго месяца мне наконец удалось полностью отключить сознание. Сразу должен сказать, что после увиденного я вообще зарёкся медитировать, чтобы не испытать ещё раз такой же ужас.

Я ощутил себя в каком-то тёмном помещении. Сперва подумал, что нахожусь в подвалах того замка, где мы воспитывались в детстве, но потом понял, что это просто замок Королевы. Глаза постепенно привыкали к тьме: неподалёку лежал какой-то валун, к которому я и направился, но сесть не успел: передо мной появились Миша и Папийон. Присмотревшись, я понял, что они держат на руках моё тело. Я отпрянул и продолжил наблюдать. Понятно, что во сне и грёзах меня никто не увидит, а если это воспоминания, то тем более. Но подождите, это не могут быть воспоминания, потому что эти юмы появились при дворе совсем недавно. Что же здесь происходит?

Я внимательно следил за тем, как юмы уложили моё бесчувственное тело на камень, как появились Дженелин и Мицуами вместе с ещё какими-то юмами, мне незнакомыми. В руках у большинства были некие предметы, которые я смог опознать далеко не сразу: это медицинские принадлежности, но не такие, как у нас.

Юмы действовали молча. Они сорвали с меня верхнюю одежду (почему-то одежда не сопротивлялась), начали осматривать и ощупывать.

— Где Лорд Кунсайт? — спросила Мицуами у Папийон.

— Не знаю, но без его приказа мы не можем начинать, — руки у юмы едва не дрожали.

— У нас мало времени, мы не можем соблюдать все эти формальности. Ещё несколько минут, и будет поздно! — не унималась Мицуами, собираясь, как казалось, резать моё тело.

Её руку перехватил незнакомый мне юма.

— Нельзя. Быть может, разрешение и формальное, но его надо получить, иначе всех осудят как предателей.

— А вот и он!

Юмы подняли глаза на только что появившегося Кунсайта. Он медленно приблизился к моему телу.

— Уберите всё, — сказал он с явным напряжением в голосе. — Ваша помощь не понадобится, я сожалею, что побеспокоил вас, — обратился он к незнакомым мне юмам с медицинскими принадлежностями в руках.

— Но…

— Никаких «но». Оденьте его, — Кунсайт смотрел в упор на моё тело.

— Прошу вас, объясните, — попросила Мицуами, подходя вплотную и склоняясь. — Что вы делаете? У нас мало времени. Пока его ещё можно спасти.

— Его нельзя спасти. Так сказала Королева. Она подтвердила смертный приговор. Спасать его жизнь я не вправе, вы тем более.

— И вы будете просто стоять и смотреть, как ваш приёмный сын умирает, зная, что в вашей власти его вылечить? — Мицуами вела себя слишком нагло.

— Знакомство с человеческой расой лишило тебя представлений о долге. Завтра ты пойдёшь на битву, — тон Кунсайта был очень жёстким. — Все свободны.

Юмы исчезли. Осталась только Папийон, которая продолжала одевать меня. С полминуты оба молчали, пока она не закончила и не собралась телепортироваться.

— Подожди, — Кунсайт остановил её. — Разбуди его. Это в твоей власти.

— Хорошо, — в руке юмы появился шприц, — но, Лорд Кунсайт, посмею напомнить вам, что, очнувшись, он испытает на себе всю боль заклинания. Быть может, вам не стоит так мучить его.

— Я сделаю заморозку, боли он не почувствует, — ответил Кунсайт, склоняясь надо мной. — Папийон, я просто не хочу, чтобы последнее, что он видел в своей жизни, была летящая в него смерть. Перед тем, как потерять сознание, он звал меня. Что ж, я исполню его просьбу и появлюсь.

Я силился вырваться из этого кошмара, но ничего не выходило. Я понимал, что нахожусь в своём сознании, в воображении, но не знал, что же теперь делать. Больше всего на свете не хотел видеть того, что произойдёт дальше…

Мне повезло — я открыл глаза. Солнце слепило, хотя умом я понимал, что день пасмурный. Меня колотило, ноги дрожали, едва удалось встать, а справиться с нервным возбуждением не получалось.

— Виноград! — позвал я, вернее, заорал, причём не телепатически, а вслух. — Виноград, где ты? Виноград!

— Да здесь я, здесь, успокойся, — юма вошла ко мне. — Кажется, я пропустила что-то интересное.

— Виноград, в общем, у меня дни удаления, я никого не принимаю, пока, — сказал я на одном дыхании, прежде чем исчезнуть.

— Да, да, понятно, — послышался усталый смех.

Я оказался в ближайшем лесу. До сих пор не могу точно сказать, что происходило дальше. Мне было плохо, голова раскалывалась, напряжение не спадало, и я решил попробовать вылечить это старым проверенным методом — физической нагрузкой. Я побежал. Через лес, через чащу, не перелетая, а перебираясь через завалы деревьев, спотыкаясь и падая, но снова поднимаясь и продолжая путь. Мчаться, пока не упаду от жуткой усталости — вот то единственное, что могло сейчас помочь. Конечно, если бы я бежал правильно, то мог бы спокойно не останавливаться много часов, но я специально перенапрягался, двигался на пределе своих возможностей, не соблюдая даже простейших правил дыхания. Моя цель была не пробежать как можно дальше (а то ещё не найду дорогу домой), а изнурить себя как можно быстрее. Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я рухнул в изнеможении у какого-то болота. Было дико жарко. Я скинул обувь, форма сама слетела с меня и стала обмахивать, словно веер. Горло сорвано, лёгкие разрывались от сумбурного дыхания. До сих пор не понимаю, как я умудрился в таком состоянии заснуть?

***

Проснулся я от того, что кто-то сильно тряс меня за плечо.

— Виноград, отстань, сейчас встану, — прошептал я, прежде чем понял, что лежу совсем не в своей постели.

Я открыл глаза. Форма теребила меня за плечо, а как только увидела, что я проснулся, поставила на ноги! Я бы в жизни не подумал, что она обладает такой физической силой, но два рукава с лёгкостью подняли меня. Прежде, чем я успел сообразить, что происходит, ремень сорвал с моих волос резинку и сам завязался в такую тугую косу, что мне стало больно, а форма спряталась за мою спину и дрожала всем телом. Реакция у меня была несколько замедленная, и я никак не мог сообразить, что происходит. Я никогда не видел, чтобы форма боялась, а сейчас её била едва не крупная дрожь. Она рукавами и штанинами хваталась за мои плечи и категорически не хотела отпускать.

— Да что происходит? — спросил я, наконец. — Не чувствую никаких чужих аур. Что с тобой?

Правый, более смелый рукав, указал влево. Я оглянулся и застыл от удивления. В пяти шагах от меня стоял горшок с цветком. У растения было несколько больших листьев и огромные цветы, которые помещались на относительно тонких стебельках. Я не сразу понял, что же напугало форму, пока не увидел, что, не побоюсь этого слова, во рту одного из больших цветков лежит мой сапог, который цветок с большим удовольствием ест! К нему тянулся ещё один большой венчик, претендовавший на носок сапога. Самый большой цветок поедал второй сапог с таким довольным видом, будто кошка мышь. Два маленьких бутончика, ещё только начинавшие распускаться, тянули свои голодные мордочки к лакомству, но старший делиться явно не собирался. Я стоял и не знал, что делать, то ли плакать, то ли смеяться: такое видел впервые в жизни. Сначала подумал, что, наверное, надо бы обувь спасти, но, увидев, как один из бутонов таки откусил кусочек моего левого сапога, мне стало жалко отнимать: всё равно они не живые, они изнашиваются, не то что форма.

Только тут я поймал себя на мысли, что смотрю на чудо! Такого не бывает. Трясущаяся каждой ниточкой одежда, которая всё ещё не отпускала меня и была готова задушить от страха, напомнила мне, что надо бы что-то сделать. Собрав всю волю в кулак, я стал лихорадочно соображать. Решил сначала спокойно понять, что же передо мной за растение.

Когда-то Лорд Кунсайт начал моё обучение именно с ботаники, поэтому её я помнил идеально. Это было время, когда я, боясь избиений, учил всё честно, но при этом ещё не был доведён до того, чтобы забывать выученный материал, как только спросят. Итак, царство растений. Раз есть цветы, значит, оно семенное и должно относиться к одному из 258 650 цветковых растений, раз цветковый, значит, двойное оплодотворение, ну да это сейчас неважно. Судя по внешнему виду, двудольный. Но какой же это порядок? Я присмотрелся к цветку повнимательнее. Похож на ясноткоцветные. Семейство, скорее всего, губоцветные, подумал я, но тут в голове всплыла страница из книги: «… листья всегда супротивные, а пары их расположены накрест, цельные или различно рассечённые. Прилистников нет. В углах листьев цветки одиночные, парные или собранные в немногочисленные двуразвилистые соцветия на коротких ножках; каждая пара таких соцветий, соприкасаясь крайними цветками, образует ложное кольцо цветков, а при тесном расположении таких колец в верхней части стебля всё собрание цветов принимает вид ложного колоса». Я внимательно посмотрел на жующее растение. Листья росли внизу, а цветы на тонких стеблях, более того, только у одного из двух младших бутонов (тому, кому посчастливилось оторвать себе кусок сапога) росли маленькие листики на стебельке.

«Ладно, — решил я, — пойдём по другому пути. Вспомним растений-хищников». Правда, все мои знакомые хищные растения питались насекомыми, а не сапогами… Ну да в любом случае: в основном это многолетние травянистые растения. Обитают в болотах — сходится, я как раз почти в болоте сижу. Насекомых ловят видоизменёнными листьями… То есть что же это получается, вижу перед собой лиловые листья, а цветы какие-нибудь невзрачные внизу растут так, что их не видно? Обычно растения привлекают насекомых окраской или сладкими выделениями… Мда, чем же могло это чудо завлечь мои сапоги до такой степени, что они ожили и сами пошли в рот?

Я решил прекратить бессмысленные научные изыскания, поняв, что ничего не достигну таким образом. Тем более что ремень очень больно сжимал волосы.

— Отпустите меня все, — попросил я форму. — Цветок до вас не доберётся. Отпустите!

Одежда покорно перелетела на соседнее дерево прятаться. Ремень последовал за ней. Я глубоко вздохнул и стал искать глазами резинку, которую ремень стянул с меня, прежде чем самому завязаться на волосах неведомым морским узлом. Резинка лежала в траве. Я подошёл к ней, не спуская глаз с цветка. Один из двух бутончиков смотрел голодными глазами в мою сторону. Уж не знаю, были ли это глаза или просто жёлтые пятнышки, но мне стало жаль бутончик.

— Будешь? — я протянул ему резинку. Остальные четыре цветка были сильно заняты борьбой друг с другом за сапоги, поэтому бутончик легко проглотил резинку. Правда, выплюнул её через несколько секунд. Похоже, такими вещами это существо не питается. Но чем тогда? Я заплёл волосы несколько пожёванной резинкой и стал рассуждать дальше. Сапоги сделаны из юфти, то есть из шкур крупного рогатого скота. Что же, получается, что это растение питается кожей? Я себе так и представил, как цветок тянет свою хищную пасть к близстоящей корове. Ладно, проверим. Я легко проколол себе руку, так что пошла кровь, и предложил её моему маленькому знакомому. Бутон кровь пить не стал, зато очень аккуратно сорвал с моего пальца кусок кожи, причём так, что сосуды не повредил!

Я отошёл от чудо-растения и приблизился к форме.

— Всё в порядке, тебя не съедят, ты же не из кожи сделана, — успокоил я её. — А вот тебе, — обратился я к ремню, — лучше не приближаться. Хотя, — я ещё раз посмотрел на бедный голодный бутон и на остатки сапог, которые дожёвывали остальные четверо.

— Поделишься? — спросил я у ремня. — Ты же длинный, да и сам восстанавливаешься. А ему много ли надо?

Я представил себе, что, если бы ремень умел говорить, он, вероятно, предложил бы мне пожертвовать бутону свою кожу, но, благо речевых способностей ему дано не было, он просто покорно висел на дереве, пока я кормил бутончик небольшим кусочком. К сожалению, к тому времени остальные цветки доели-таки несчастные сапоги и смотрели на меня с явным подозрением. Я отошёл подальше и начал наблюдать. Как только бутончик съел свой кусочек, все стебли опустились вниз, в горшок. На поверхности остались одни листья. Они повисли вдоль стенок горшка, как мне показалось, по ним прошло сильное напряжение, и горшок сдвинулся с места! Если быть точным, он передвигался мелкими, но быстрыми прыжками. Я почему-то так увлёкся систематизацией и кормлением, что не сразу сообразил, что ведь цветок-то домашний, его кто-то вырастил, а потом выбросил, причём в горшке. Мог бы хоть высадить!

Думать времени не было. Я догнал упрыгивающий горшок, взял на руки и отправился во дворец. Я не шёл, летел, в виду того, что сапоги съедены, а в носках ходить по лесу не слишком приятно.

Домой вернулся во второй половине дня. Меня встречали Виноград и Бальзамин.

— Где ты был? — спросила Бальзамин обиженно. — И почему нас не позвал? Друзья поодиночке не гуляют.

— Прости, — я поставил горшок на землю. — Я вам товарища принёс.

— И что это? — Виноград недоверчиво смотрела на спрятавшееся растение.

— Нечто хищно-ясноткоцветное.

— Значит, пузырчатковое, — отозвалась Бальзамин, — хищные растения бывают в основном росянковыми и пузырчатковыми.

— Ну, оно не столько хищное, сколько сапогоядное, — ответил я с улыбкой.

— Чего?

— Вот чего, — я потряс горшок, и головки показались наружу.

— О боги, они живые! — юм как ветром сдуло к противоположной стене. Бальзамин начала читать громкую молитву про изгнание духа. Я мог только смеяться, глядя на подруг.

— Зойсайт, что это? — воскликнула Виноград.

— Растение, — ответил я честно.

— Да какое растение? Это нечто полуживотное.

В это время все пять цветков вылезли из горшка и с интересом осматривались в новой обстановке.

— Это точно мятежный дух. О таких растениях никто никогда не слышал, — не унималась Виноград. — Я его!

— Не трогай! — я остановил её руку. — Я думал, что вам, цветочным юмам, будет интересно посмотреть на такое чудное растение.

— Да не растение это! Откуда ты его притащил? — кричала Виноград.

— С болота, — ответил я зло. — Ладно, не хотите, как хотите, а оно будет жить у меня. Если не нравится, можете не заходить в мою комнату. Кстати, питается оно кожей.

— Так вот чего ты босой, — Бальзамин прекратила молиться. — Но в чём ты ходить будешь?

— Выпишу себе из Тёмного Королевства очередные сапоги и лучше сразу штук двадцать, чтобы было чем кормить этого чудо-зверя, — я протянул руку к гостю.

— Не трогай! — заорала Виноград. — Это же растение, его просто так трогать нельзя, оно цвет потеряет. Но вообще, Кунсайта на тебя нет. Твой учитель никогда не разрешил бы держать дома невиданных зверей. И я представляю, как ты ему пишешь «Дорогой учитель, пришлите мне двадцать сапог на прокорм хищного животно-растения»!

— Оно ещё и ходить умеет, — продолжил я злить юму.

— Некому поставить тебя на место, — отозвалась Виноград. — Я твой друг, и я растительная юма, и я говорю чётко: выброси эту гадость, пока она не сняла с тебя кожу!

— По-моему, ему нужен горшок побольше, — думал я вслух, ходя вокруг да около цветка. — А может, высадить его в сад, тогда он точно никуда не уйдёт?

Я не заметил, как Виноград подошла и со всей дури, что называется, ударила меня по ногам, так что я упал чуть ли не на растение. Юма оказалась на мне.

— Ты в своём уме? — спросила она, блокируя моё тело. Я не стал вырываться, чтобы в потасовке не задеть случайно цветок. — Я не твой учитель и вообще не имею права тебя бить, но знаешь как хочется?

— Если желаешь драться, пойдём в сад, но уж никак не здесь, — ответил я, глядя на цветок: с него станется попробовать укусить нас, пока мы лежим рядом. Но нет, даже не пытается.

— У меня просто слов нет, — Виноград исчезла.

Я встал на ноги. Бальзамин всё так же стояла у стены.

— Прости Виноград, она очень несдержанна, — произнесла юма и ушла.

Я остался один… Вернее, нас осталось шесть: на меня смотрели пять пар жёлтых глаз. Ну что ж, глаза, добро пожаловать во дворец императора!

Глава 60

Кагуя-химэ

Двадцать второе число второго месяца стало для меня ознаменованием едва не новой жизни. Не зря ещё в начале года мне говорили гадатели, что это не мой день, он неблагополучный, в него нельзя никуда выезжать и принимать серьёзных решений. Разумеется, я послушалась и не выходила из своих комнат, но, к сожалению, даже это не помогло в трудный час.

А началось всё самым неожиданным образом: в конце первого месяца или даже в начале второго мой муж рассорился со своей семьёй. «Семьёй» я язвительно называю юм супруга, которые ему явно дороже меня.

Разлад произошёл такой серьёзный, что даже вернувшаяся из Тёмного Королевства Ландыш не смогла помирить их. Я ничего не знала о произошедшем. Мне не говорили о причинах разногласий, но тайна лишь усиливала моё природное любопытство. Что-то находилось в покоях Зойсайта, что привело к раздору. Но что это может быть? Я несколько дней ходила вокруг да около, а потом всё же заглянула в комнаты. И каково же было моё удивление, когда я увидела бога! Бог растений стоял в сосуде и, когда я вошла, повернул ко мне пять голов. Две из них уже быстро старели, две только распустились, а одна ещё не раскрылась, то есть была бутончиком. Оказывается, мой муж тайно поклоняется богу в растении! Быть может, это сам Дзидзо²⁴ или бодхисаттва Мироку²⁵ приняли такое обличие? Слышала я, что однажды они почтили своим присутствием дворец императора, правда, было это на заре времен. Я склонилась перед божеством, произнесла благодатную молитву за то, что оно почтило своим присутствием наш дом. Цветы смотрели на меня. Да, я была уверена, что они именно смотрели. Потом двое отвернулись, а остальные трое наблюдали, как я медленно приближаюсь к сосуду. Я была настолько поражена этим явным доказательством того, что Зойсайт всё же религиозен не только на словах, но и сердцем, что не сразу вспомнила о том, что нужно позаботиться о благовониях и подношениях. Мужа не было то ли в замке, то ли в покоях, поэтому я без всяких затруднений принесла курительные свечи, зажгла их, положила растению фрукты и траву мипури²⁶. Один из стеблей нагнулся и попробовал на вкус персик, но он ему не понравился.

— Что же ты ешь, божественный? — спросила я смиренно. — Чем можно усладить твой вкус? Что ты любишь? Быть может, твоё сердце отдано музыке, а может, питаешься ароматами других цветов?

Мне не ответили. Наверное, я, по мнению бога, не была достойна разговора. Цветы в скором времени прекратили обращать на меня внимание и отвернулись к солнцу, которое проглядывало через занавески. Я, как завороженная, продолжила любоваться ими, сочиняя стихи:

— Аматэрасу благословит ваш путь, любезная супруга, — послышался позади голос Зойсайта.

— Аматэрасу с вами, — я склонилась.

— С чего это вы вдруг решили поставить курительные палочки в моей комнате? Дышать же скоро будет нечем, — продолжил муж, подходя ближе.

— Простите, что посмела войти сюда без вашего ведома, любезный супруг, но я просто хотела отдать дань почтения богу цветов.

— Какому богу? Ах, вы об этом, — Зойсайт подошёл совсем близко к цветку, снял перчатку, протянул руку. Цветы тут же потянулись к ней, как мне показалось, для того, чтобы попробовать! Зойсайт отдёрнул палец в последний момент, но потом вновь протянул. Несколько минут он с блаженной улыбкой двумя руками обманывал цветки, играя с ними.

— Неужели растению нужны демонически жертвы? — я наконец поняла, что же именно цветы делают: пытаются укусить!

— Жертвы? — Зойсайт рассмеялся. — Отнюдь. Они кожей питаются, и то редко. С тех пор, как съели мои сапоги, больше не просят. А за руками так охотятся, из чисто спортивного интереса, как мне кажется.

— Если богу приятны такие игры, то мы должны ему покоряться, — ответила я несколько смущённо.

— Да, именно так, поэтому я и поселил бога у себя и молюсь ему каждый день, — весело ответил муж. — Если вам нравится, можем переставить горшок в общие покои, чтобы вы не врывались ко мне каждый раз.

— Это огромная честь для меня, — воскликнула я.

— Её я легко могу вам оказать, — Зосайт резким движением, обманув все пять венчиков, поднял сосуд в воздух. — Пойдёмте. В общих покоях можете курить любые свечи с любым запахом и подносить всё, что вам угодно. Так всем будет удобнее.

***

С тех пор я не отходила от цветка, проводила почти всё свободное время в общих покоях: читала, писала или играла на инструментах возле чудного растения. Муж почему-то не хотел, чтобы о боге знали другие демоны, хотя мне это было совершенно непонятно. Ведь во дворце императора находится такая благодать! Но подчиняться мужу обязана каждая женщина, поэтому я смирилась, а сама все дни напролёт сидела рядом с растением. Со временем одна из головок состарилась, а потом лепестки опали. Муж собрал их, произнеся при этом:

Я ответила:

Не знаю, почему он до сих пор порой слагает хайку? Неужели за столько лет ещё не понял, что танка гораздо красивее?

На месте цветка образовалась коробочка с семенами.

— Я совсем не понимаю, к какому виду относится это растение, — бурчал Зойсайт непонятные мне слова. — У ясноткоцветных коробочек не бывает! «Плод обыкновенно четырёхраздельный, погружённый в чашечку, остающуюся после отцветания; редко плод из одного или трёх орешков, по недоразвитию их части, но никогда не бывает ни коробчатым, ни ягодным или иного вида» — так говорят книги, но почему этот цветок ведёт себя совсем не по классификации!?

Я не знала, что такое «классификация», но мне хватило и того, что я сама лично видела, как распускается последний бутон. Всё утро, находясь рядом с ним, я молилась, чтобы он стал самым большим и красивым из всех. Пока, правда, сложно сказать, будет ли он таковым, так как он только что раскрылся. Днём его расцвета и было двадцать второе число. Поскольку я сидела при цветке с раннего утра, то несколько устала и решила пройтись. Прекрасное утро, полное солнца, приветствовало меня в саду. Я степенно прогуливалась между деревьями, и сердце было занято только самыми благочестивыми мыслями.

Вдруг прямо передо мной из воздуха возник свиток. Я только хмыкнула: шутки мужа порой становятся совсем несносными! Я развернула его и едва сумела прочитать, что там написано:

«Не бойтесь того, что сейчас увидите». Как только я разобрала эти иероглифы, свиток исчез, будто его и не было. Что же это значит? Такое не мог написать мой муж. Вернее, написать-то мог, но не таким же отвратительным почерком! Я не раз видела его во время занятий: почерк великолепен. Вот уж за что я искренне благодарна Кунсайту, так это за то, что он научил Зойсайта красиво писать.

Не зная, что и думать, я решила просто выкинуть из головы это странное происшествие. Вполне возможно, что юмы мужа расшалились, решив отомстить мне за то, что Зойсайт сейчас проводит больше времени со мной, чем с ними. Я сделала ещё несколько шагов, и тут с дерева послышался странный протяжный голос:

— Природа приветствует мать страны.

Я подняла голову, но никого не увидела: дерево было всё в листве, но спрятаться там негде. Испугавшись, хотела убежать, но голос продолжил:

— Прошу вас, не бойтесь. Это я написал вам специально для того, чтобы предупредить. Божественная, ясновидящая мать великого народа, мне, скромному просителю, не обойтись без помощи такой великолепной женщины как вы.

Это была явная лесть, я понимала, но поскольку всё ещё боялась, то решила, что лучше сделать то, что от меня хотят. Вдруг это злой дух? А вдруг оборотень-барсук? Я похолодела, как вспомнила о своей встрече с оборотнями.

— Я выполню вашу просьбу. Что вам угодно? — я старалась держаться как можно вежливее, чтобы собеседник не понял, насколько его боюсь.

— О, моя благодарность вам будет безмерна, я буду возносить молитвы за весь ваш род. О мать страны, я прошу вас отдать мне то, что привнесено в ваш дом незаконно.

— Незаконно? — мой голос дрожал. — Только не говорите, что мой муж украл бога из святилища!

— Нет, нет, божественная, разумеется, ваш муж великий и благородный демон и никогда бы не совершил такого святотатства. Увы, цветок сам сбежал. И я, по слепоте своей, обнаружил его пропажу далеко не сразу. А когда обнаружил, увы, его и след простыл. Я прочесал весь лес. Я спросил у всех лесных жителей, не видел ли кто мою любовь, моё чудо, но, увы, только болотные лягушки, а ведь известно, что им никогда нельзя верить, сказали, что моя радость попала в руки демона Тёмного Королевства. И вот, я пошёл туда, я осмотрел там всё, но, увы, как лживы бывают лягушки, как раздвоены и растроены у них языки! Они обманули меня, зная, что теперь не вижу лжи. Когда я вернулся, отчаявшись найти свою любовь, то случайно почувствовал аромат, который мог исходить только от умирающего цветка. Он звал меня на помощь, и вот я здесь.

— Это, значит, не бог, а богиня? — догадалась я. — Богиня, которой вы посвятили жизнь?

— Её можно назвать и богиней, ведь она так прекрасна! Когда я ещё мог видеть, она была прекрасна. Но, увы, она же и покарала меня. Сок этого растения — чистейший яд. Если не покормить растение вовремя, оно, строптивое, уйдёт, а перед этим может плюнуть в тебя. Если попадёт в глаза — зрение не вернуть.

— Боги всегда были гневливы, — сказала я только для того, чтобы хоть что-то сказать: рассказ слишком поразил меня.

— Они же и милостивы. Съев однажды кусочек листика, ты спрячешь свою ауру ото всех. Причём не только ауру. Если стать невидимым, то кожа будет холодна, как лёд, и никто не сможет почувствовать тепла, даже если протянет руку прямо к лицу. Никто не почувствует твоего дыхания. Но всё это только в том случае, если ты невидим. В таком состоянии тебя можно только услышать. Если же выпить отвар из лепестков, то станешь невидимым для всех навечно. Я уверен, что это не единственные свойства моей любви, но пока не знаю ничего большего. Увы. И я прошу вас отдать мне её.

— Я бы с удовольствием, — ответила я искренне, — но мой муж будет очень расстроен. Он так привязан к богине.

— Один из цветков вы уже сгубили. Я чувствую его плач, — ответил незнакомец. Возьми коробочку с семенами и отдай её своему мужу: из неё вырастят самые разные цветы. Да, именно так, цветы будут самые разные. И таких, как мой цветок, будет всего три-четыре из ста: они очень редкие. Обычно же появляются большие, крупные красные и жёлтые цветы, похожие на лианы. Порой вырастают мелкие фиолетовые цветики, такие, на которые и наступить не жалко. Бывает всё. Возьми же. И принеси цветок, а я подожду здесь.

Я повиновалась и пошла, ощущая на себе взгляд невидимого существа. Божество стояло в комнате и приветливо смотрело на меня. Зойсайта рядом не было. Я аккуратно оторвала коробочку и положила на стол, написав:

«Любезный супруг, эта коробочка — всё, что осталось от бога, который вернулся на небо».

Я посмотрела на цветок, на сосуд, в котором он стоял. Попробовала поднять — он оказался не таким и тяжёлым. Как же мне было больно, что бог покидает обитель императора, что его благодать больше не будет распространяться на нас. Я посмотрела на четыре цветка. Они глядели на меня. И тут я решилась: оторвала кусочек листика и, не жуя, проглотила. Не знаю, зачем это сделала. Наверное, просто для того, чтобы не расставаться с цветочком навсегда. Вкуса я никакого не почувствовала.

Снедаемая грустными мыслями, я отнесла цветок и поставила под дерево, сложив:

— Не переживайте так, прекрасная мать страны, — послышался голос теперь уже рядом со мной, — вы совершили доброе дело, вы помогли богу и этим можете гордиться. Прощайте.

Цветок исчез. Голос тоже. Я ещё немного постояла у дерева, глубоко вздохнула и пошла домой. Надо ведь ещё как-то объяснить Зойсайту, что произошло. Или не объяснить. Подойдя к столу, я разорвала записку и ушла в свои комнаты. Будь что будет.

***

Было то, чего я не ожидала: Зойсайт рвал и метал. Нет, он не кричал на меня, ко мне он зашёл лишь спросить, не знаю ли я, где цветок. Я с невинным видом ответила, что не была у него последние два дня и понятия не имею, где он. Тогда супруг тихо покинул мои комнаты и пошёл к своим юмам. Ругались они после этого ещё несколько дней. Зойсайт, кажется, обвинял их в том, что это они уничтожили цветок, который так ненавидели, а юмы, как мне показалось, даже и не отрицали этого! Вот странные слуги: они же не имеют к произошедшему никакого отношения. Зачем же брать вину на себя?

Через несколько дней все успокоились, и жизнь вновь стала приносить обычную радость. Тогда я и вспомнила о том, что съела кусочек божественной плоти. Неужто я и правда получила благословение богов? Я послала за настоятелем храма Инари, который считался искусным магом. Он пришёл ко мне, как он думал, для того, чтобы поговорить о богах. Я же попросила его посмотреть, что произойдёт с моей аурой, если исчезну. Становиться невидимой меня научил Зойсайт тогда же, когда и телепортироваться. Это были единственные заклинания, которые мы с ним освоили. Итак, я исчезла.

— Случилось чудо, госпожа мать страны, — сказал настоятель в недоумении. — Я совсем не чувствую ни вашей ауры, ни тепла вашего тела.

— Я здесь, — я подошла к нему вплотную и протянула руку. — Сейчас моя рука находится прямо около вашей. Возьмите её.

Настоятель взял воздух перед собой.

— Мне кажется, будто держу не руку демона, а что-то неживое, — удивлённо произнёс он. — Рука совсем холодная. Могу ли я полюбопытствовать, как вам удалось такое?

— Так захотели боги, — ответила я, не вдаваясь в подробности. — Видимо, за мои благие дела в прошлой жизни в этой мне дали возможность постичь то искусство, которое не дано ни одному другому демону. И я прошу вас, чтобы разговор остался между нами.

Я отошла за ширму и появилась. После этого одарила настоятеля самыми лучшими шелками и рассталась с ним, обещая, что летом обязательно приеду в его обитель. Оставшись одна, я долго думала над тем, что же мне теперь делать? Обладать таким даром совсем не нужно: ведь подглядывать, подслушивать ниже достоинства матери страны. Тем более, что я обязана хранить своё умение в тайне ото всех и особенно от мужа и его юм. Что будет, если он узнает правду о том, куда делся бог? По моему лицу гуляла, однако же, блаженная улыбка: я почти двадцать дней служила богине, и её благодарность оказалась столь велика. Правильно поступают те демоны, которые, насладившись жизнью, посвящают себя служению богам. Отец мой — государь-инок, значит, ему тоже дана возможность познать милость всевышних. Какое же счастье испытывают те, кто отправляются в конце жизни в монастырь!

Глава 61

Зойсайт

Я всю свою сознательную жизнь любил праздник сакуры. В тяжёлые времена мне казалось, что только он один услаждает мою жизнь. Когда Кунсайт мучил меня в первые сто лет, я часто находил утешение именно под этим деревом. Конечно, оно не цвело вечно, и двенадцать месяцев в году было некрасивым, но мне так спокойно под ним. Кажется, что оно не сравнится ни с красавицей-магнолией, которая, правда, дурно пахнет, ни с другими растениями, которые цветут гораздо дольше. Я любил сакуру, я боготворил это растение, считал своим покровителем, посвящал ей стихи и был готов чуть ли не умереть под ней. Я рисовал её вместе с папаротником-вараби, я… Да что я только не делал ради неё! Но, воистину, судьба порой играет с нами такие злые шутки, что и представить страшно, о чём же она думала, ставя нас перед лицом таких опасностей.

Был третий день третьего месяца — праздник сакуры, когда весь императорский двор наслаждался цветущим растением. Мне было безумно обидно, что демоны, которые вызывают только презрение и скуку, сидят под моим любимым деревом. В этом году к списку презренных добавились ещё и подруги: Виноград и Бальзамин поступили так, что я с ними вообще больше разговаривать не хочу. Бедное растение! Надеюсь, они его просто выбросили, а не сожгли, например. Я облазал весь императорский парк, но не нашёл никаких следов, никакого заклинания, которое могло бы скрыть чудо-цветок от моих глаз. Мне было дико обидно, что не могу, как учитель, просто просканировать подруг и узнать правду. Я помнил, как много лет назад обнаружил одну вещь, которая меня с одной стороны обрадовала, а с другой — сильно разозлила. Кунсайт что-то хотел узнать у меня, спрашивал очень настойчиво, а я лгал, что не помню. Это было ещё до того, как учитель понял, насколько хорошо может читать ложь по моему лицу.

— Ты точно не знаешь? — спрашивал он в сотый раз.

— Нет, — отвечал я, боясь одновременно расправы и в случае признания, и в случае, если он поймёт, что я его обманываю. Поскольку второй вариант был не столь опасен, как первый, я выбрал его. Кунсайт что-то искал, если я правильно помню. Он попросил меня помочь, и я делал вид, что тоже ищу… В общем, сейчас уже не могу сказать точно, что же именно произошло, но кончилось дело тем, что сэнсэй просто позвал кого-то из юм. К сожалению, я совсем не помню имени, а ведь с ним мы были дружны, и в тот злосчастный день он был со мной заодно и обещал не выдавать. Разговор оказался недолгим. Я стоял рядом, стараясь не выражать на лице никаких эмоций, как вдруг понял, что взгляд учителя меняется, а юма застыл в неестественной позе, будто его прибили к полу. Я далеко не сразу осознал, что впервые вижу сканирование со стороны. Я даже испугаться не успел, как Кунсайт отвёл взгляд и повернулся ко мне. По его лицу я понял, что он знает всё, в том числе и то, насколько я замешан в деле.

— Мне казалось, что ты лжёшь, но я решил не проверять просмотром, доверившись тебе, — сказал он тогда. — А оказывается, ты так спокойно обманываешь меня, Зойсайт. Это непростительно для воина.

И он ушёл. Что стало с юмой, я сейчас уже не помню, меня же он после не ругал, даже не вспоминал о случившемся, а на ближайшей тренировке заставил делать некоторые сложные вещи, но я не мог понять, то ли это случайное совпадение, то ли вызвано моей ложью. В тот момент меня удивило не то, что Кунсайт не столько рассердился, сколько обиделся на враньё, а то, что он сканирование применил к юме. Почему-то я считал, что так изысканно мучает он только меня, а другие подобного недостойны, и вдруг я становлюсь не жертвой, а свидетелем! С тех пор он ещё несколько раз ловил меня на явной лжи, читая по лицу эмоции. Моя память старалась стирать его жестокости, поэтому сейчас я не вспомню, чем мне грозила ложь, но в какой-то момент, когда я понял, что он меня насквозь видит, пришлось начать жить полуправдой и не врать открыто… Тогда и участились случаи сканирования: он хотел знать всё и всегда, а я выработал методику, как так отвечать на вопросы, чтобы он не получал информации, которая ему требовалась. Только когда я спустя несколько лет попросил прекратить постоянное сканирование, он смилостивился. Но, как это ни прискорбно, Кунсайт никогда не учил меня силе взгляда, считая, что я выжгу душу того, кого буду мучить. А может, он боялся того, что я применю умение на нём? Подобные жуткие, циничные, недостойные мысли всё чаще приходили на ум. Через месяц я смогу вернуться в Тёмное Королевство, через месяц встречусь с учителем, пускай и ненадолго. Почему-то сознание рисовало не радостные объятия, а сцены насилия, причём не его надо мной. Я мечтал о том, чтобы заставить его нарушить данное мне когда-то обещание, заставить попробовать ударить себя, но не позволить свершиться насилию: остановить его руку, дать сдачи, победить! Сознание вопило, что это невозможно, эмоции говорили, что я же люблю его больше всего на свете, но обида за те несправедливые (я уже смел их так называть хотя бы про себя) удары у озера не просто укоренилась в моей душе, а расцвела пышным цветом. Он дважды огрел меня молниями… А ведь мог бы и чем угодно ещё. Мог замучить, а я бы только орал от боли, не смея защищаться. Нет, я устал, я больше так не хочу. Я живу в замке уже почти три года, здесь никто не смеет поднять на меня руку, а если и посмеет, то я вызову того на дуэль или просто убью. И вдруг приезжает тот, кого я люблю больше всего на свете, и мучает. Почему всё так несправедливо? Почему я должен терпеть боль, унижение от того, к кому привязан? Почему не от кого-нибудь другого? Почему я не могу жить с ним в мире без ссор, без боли, без криков и истерик?

Рассуждать таким образом я мог в последнее время до бесконечности. Я не привык контролировать сознание, обычно мысли роились как им угодно, но сейчас меня начинало пугать подобное: стоило остаться одному, как сразу же я начинал думать о жестокости Кунсайта. Лучше бы подумал о чём-нибудь более важном. Учитель ведь скоро будет со мной, и я, наверное, смогу его обнять.

Я попытался сосредоточиться на стихотворении. Императорский двор сидел под развесистой сакурой и сочинял восхваления чудесному дереву. Множество женщин из-за ширм предлагали свои варианты, которые мне нравились даже больше, чем мужские. Спокойное утро не предвещало никаких бед, как вдруг к опекуну императора приблизился господин тюнагон и что-то прошептал. Я не расслышал, но канцлер изменился в лице и вполголоса приказал слугам собрать роскошные покрывала, а дамам — уйти на галереи. Мужчины встали с мест, пытаясь понять, что происходит.

— Королева едет к нам с визитом, — ответил канцлер несколько нервно, вставая и оправляя одежды.

— Какая королева?

— Тёмного Королевства, Погибель.

Я остановился как вкопанный. Королева едет? И мне не сказали? Почему?

— Когда она прибудет? — спросил я удивлённо.

— Не далее как через час, — ответили мне.

— Что? — я не смог сдержать крика и ринулся в свои покои.

О Металлия, едет сама Королева! Зачем? Хочет меня увидеть? Я открыл дверь — юм в покоях не было: мы рассорились так, что они больше из своих комнат не выходят. Причём Ландыш ни в чём не виновата, её и в замке не было во время исчезновения цветка, но она обиделась на меня из солидарности с подругами. Как я и предполагал, она вернулась с пустыми руками: дома понятия не имели о том, как лечить моё раздвоение, а я из-за чудного цветочка даже забыл о нём. Я приказал слугам украсить все мои комнаты, а то вдруг её величество пожелает остановиться у меня. Мою душу всё ещё терзали сомнения: почему меня не предупредили? Почему я ничего не знал до самого последнего момента? Понятно, что приезд обусловлен чем-то очень серьёзным, но насколько? Нервное возбуждение охватило меня: я разбирал вещи сам, но делал это несколько неловко, поэтому из-за грохота ко мне заглянула Яша.

— Мой Лорд, я могу вам помочь? — спросила она.

— Нет, наверное, — ответил я, не глядя на неё. — К нам скоро приедет Королева, я готовлюсь к её посещению.

— Да будет благословлен её путь великой Аматэрасу, — тут же склонилась Яша, — я тогда тоже приготовлю себя, даже если и не понадоблюсь. Вам не нужно будет прислуживать?

— Думаю, слуги разберутся сами, — отмахнулся я от юмы, которая мешала мне своими речами.

— Тогда не смею вас беспокоить, — она ушла.

Яша чудесна тем, что всегда чувствует, когда надо оставить меня в покое.

Я долго убирал, приводил всё в порядок и успел буквально в последний момент. За мной пришли в час Змеи, чтобы проводить на галерею, где и будут принимать дорогих гостей. Там все расположились согласно рангу и чину. Нарядность костюмов свидетельствовала о том, что демоны понимают, с какой сильной властительницей имеют дело. На всех лицах одинаковые каменные маски. Что ж, пусть приветствуют Королеву государства, которое в скором времени станет самым могущественным среди подземных! Я позволил себе лёгкую улыбку, глядя на то, как открываются ворота, как входит многочисленная свита, как пять демонических дев в боевом обличии с крыльями выстраиваются в звезду. Тетис нет с ними. Интересно, где она? Обычно, когда все уезжают, в Тёмном Королевстве остаётся Мурасакино, но на этот раз она как раз-таки здесь. Быть может, кто-то из Лордов сейчас не настолько занят, чтобы решать важнейшие дела? Королеву несли юмы, которых я никогда не раньше видел. Страшно представить, что будет, когда я вернусь домой, сколько новых лиц увижу. Если вообще вернусь.

Молодые юноши осыпали путь Королевы цветами, заиграла цитра, все склонились в приветственном поклоне. Я подошёл прямо к властительнице, преклонив колени.

— Аматэрасу благословила ваш путь, — сказал я как можно громче, стараясь показать интонациями, как дорога мне королева, как я соскучился и по ней, и по родине. Я хотел показать всем присутствующим, что я не такой, как они, что я из другого государства и что моя королева лучше всего их императорского двора вместе взятого. Не знаю уж, насколько у меня получилось задуманное, однако мне позволили встать. Мы обменялись несколькими фразами вежливости и стихотворениями, после чего я занял своё место. Церемония продолжилась, но я ничего не слушал, только рассматривал присутствующих. Я ведь три года своих не видел. Демонические Девы не меняются внешне, но мне показалось, что в их движениях появилась отсутствовавшая раньше скованность. Но может, только показалось. А вот её величество… Она была само очарование, если так смеет выражаться подчинённый. Странно, но я смотрел на неё совсем не так, как раньше: в моих мыслях, в воспоминаниях стали появляться какие-то неясные образы. Да это и понятно: по тому, что я видел в прошлом, можно заключить, что королева, ещё будучи придворной дамой, всегда сторонилась женского общества, но льнула к нам, к трём небесным королям. Правда, мы её, кажется, не очень жаловали, но, с другой стороны, я помню слишком мало моментов своей жизни, где бы присутствовала она, так что ничего точно сказать не могу.

Наконец церемония закончилась, и мне приказали явиться к её величеству через полчаса. Разумеется, это время она потратит на то, чтобы переодеться и привести себя в порядок. Я же вернулся к себе и стал писать, стараясь вспомнить основные события жизни здесь и доходящие до меня с разных концов страны слухи. Знал я немногое, но не вправе был ничего скрывать от своей госпожи. Тем более сейчас, на пороге войны.

Полчаса оказались небольшим сроком: за мной пришли, хотя я не вспомнил и половины. Но Королеву нельзя заставлять ждать, поэтому я пошёл за Сораиро, не задавая лишних вопросов. Если они останутся в замке хоть дня на три, наговориться успеем. Я вошёл один в просторную комнату, пал на колени и далеко не сразу понял, что мы одни — рядом нет даже слуг. Причём я чувствовал, что и в соседних помещениях пусто. Такого не могло быть, потому что не могло быть никогда. Аудиенций, как в государствах юга, у нас не бывает, свидетели разговора должны быть всегда. Что же всё это значит? Что мне хотят сообщить? Неужели война уже началась? По спине пробежали мурашки: мне стало страшно. Тем более, что я осознал ещё одну страшную вещь: Королева стояла! Она не сидела на возвышении, как обычно, а стояла у выхода на веранду, задумчиво разглядывая что-то в саду, в котором мы совсем недавно праздновали день сакуры.

— Аматэрасу приветствует вас, — начал я, — вы вызывали меня, я весь в вашем распоряжении.

— Твоя супруга во всех отношениях достойная женщина, — Королева улыбнулась, повернувшись ко мне лицом, пока я лихорадочно пытался понять, что значит это вступление и какое отношение к приезду Властительницы имеет моя жена, — но ты набрался от неё таких формальностей, что они вызывают тоску. Приветствуешь меня на коленях… Ты, похоже, принял все обычаи этой страны и совсем забыл о том, что принято на твоей родине.

С этими словами она распустила волосы, которые почему-то до этого скрывались под тяжёлыми гребнями. Я от удивления и ужаса не мог и слова вымолвить. Происходило что-то совсем непонятное. Это не Королева? Её подменили? Это оборотень? Нет, энергию Металлии я узнаю где угодно. Это, наверное, какой-то секретный код, какой-то новый язык, которого я ещё не знаю. Надо сохранять спокойствие. Внутри меня, правда, уже бушевала буря, потому что то, что я видел, было ненормально.

— Ты молчалив как никогда, Зойсайт, — неожиданно я понял, что Королева уже за моей спиной. Как я мог не заметить передвижений? Я вздрогнул, когда её пальцы коснулось моей кожи. — Что с тобой случилось?

— Ваше величество, — прошептал я очень тихо, так как голос дрожал, — простите моё недостойное поведение, но я не могу понять, о чём вы говорите.

— Ну, Зойсайт, — Королева провела рукой по моей щеке: я почувствовал тепло её дыхания у самого уха и странный, какой-то полузабытый аромат, — твоё возвращение мне так приятно, что ты и представить себе не можешь. Посмотри же на меня, — она резко развернула меня к себе и прижала мою руку к своей груди, потом так же резко вновь провела ладонью по моему лицу. Я смотрел на всё это как завороженный, позволяя делать с собой что угодно. Если бы она воткнула мне в сердце нож, я и то бы не сопротивлялся. Во мне боролось всё со всем. Разум отказывался понимать происходящее, мне казалось, что это сон, но я прекрасно понимал, что сейчас день, что я не сплю. Что это, безумие? Раздвоение души? С другой стороны, на ум приходили странные неясные образы, в которых фигурировала какая-то женщина. Эти картинки, проясняясь в сознании, вызывали головную боль.

— Прекратите… — я попытался встать, но что-то мгновенно опутало моё тело, не давая возможности двигаться, — Учитель! Что вы делаете?

Глаза Королевы были обыкновенного цвета, значит, это не оборотень, но они нехорошо сузились, когда я упомянул своего повелителя.

— Ну что ты? — она утратила на мгновение бдительность, так что я сумел вырваться из связывающих меня пут.

— Не приближайтесь, пожалуйста, я умоляю вас, не приближайтесь, прекратите это, Ваше Величество. Я… Я… Что происходит? — я понимал, что поступаю недостойно, но не знал, что же мне делать.

Глаза Королевы зажглись очень недобрым огнём, а её рука потянулась ко мне, норовя ухватить за запястье:

— Мы наконец-то одни, — я и не заметил, как Королева оказалась вплотную ко мне. — Я так долго этого ждала, — продолжила она, схватив меня за подбородок и не давая вырваться. Я смотрел в эти чистые, явно не замутнённые безумием глаза.

— Очень долго, — Королева шептала так тихо, что я едва мог разобрать, тем более что запах пробуждал какие-то совсем странные ассоциации, безумно сладостные, — но теперь Кунсайт не властен над тобой и над твоим сознанием, и теперь ты в моей власти! — закончила она резко.

— Нет!

Сознание отключилось. Я бежал, я спасался от реальности, которая казалась мне кошмарным сном. Я бежал, падал и бежал снова. Девушка, Берилл, я видел, как обнимаю её, я видел, как мы стоим рядом, я видел, как вдвоём с Нефритом кидаем её в кусты сирени. Я видел столько цветных пятен! Сознание разрывалось, болела голова как от сканирования. Сканирование. Кунсайт! Я заорал, как мне показалось, заорал, старясь вызвать в памяти картинки с учителем, которые должны были удержать меня на грани сознания. Он настоящий, он любящий, я знаю, он здесь, он со мной. Кунсайт! Воспоминания о нём касались почему-то только мучений первых ста лет: разрыв мышц: он делает заморозку, телепортирует меня к себе, рвёт одежду, осматривает ногу.

— Не трогайте!

— Больно не будет, — цедит он сквозь зубы.

Занятие. В какой-то очень скользкой глине. Я, поскальзываясь, падаю, вывихиваю запястье — Кунсайт безжалостно вставляет его, не слушая моих криков. Снова Королева, но уже слабее, картинки темнеют, блёкнут, зато расцветают ужасы первых ста лет: бессонные ночи за чтением и зубрёжкой, дикая усталость, боль в мышцах, общее состояние отчаяния, холодные глаза, жидкий лёд, летящий в меня с бешеной скоростью. Всё это смешивается с моим криком боли, а наверху оказывается портрет безжалостного учителя, который стоит почему-то в пустыне, в оазисе у какого-то дерева, кажется, нет, это куст, можжевельник. О Металлия, при чём тут можжевельник?

— Зойсайт!

Руки почему-то не двигаются, ноги тоже. Поймали, связали, теперь будут пытать то ли болью, то ли любовью.

— Зойсайт!

Сознание возвращается. Я начинаю осознавать, что лежу с закрытыми глазами. Очень осторожно открываю один глаз. Надо мной склонилась женщина. Нет, это не Королева, это всего лишь Виноград.

— Металлия, как я рад тебя видеть! — воскликнул я, попытавшись протянуть руку, но понял, что прикован лианами к земле.

— Ешь немедленно, — Виноград сунула мне что-то в рот. С трудом я понял, что это гадость от чёрненького.

— Что произошло? — спросил я, осматриваясь, насколько это было возможно в распятом положении: я был в саду.

— Это ты мне лучше объясни, что произошло, — ответила девушка, снимая путы и помогая мне приподняться. — Сижу я у себя, читаю, вдруг слышу дикий недемонический крик: Кунсайт! Я, честно скажу, испугалась, что вы с ним опять что-то не поделили, и он тебя избивает, потому как так орут только во время чего-то ужасающего. Выбегаю во двор, то есть в сад, а тут ты: стоишь на коленях, порываешься встать, хватаешься то за грудь, то за голову. Я быстренько поставила звукоизоляцию. Ну, сам понимаешь, чтобы не напугать всех. Подхожу: ты недемонически вопишь, будто тебя режут, вырываешься — мне и пришлось приковать тебя.

— Виноград, мне не жить, — непрошеные слёзы покатились по моему лицу, — это какие-то иллюзии, воспоминания. Я ничего не понимаю… Я был у Королевы, а потом… О Металлия, как я вёл себя потом! Виноград, умоляю тебя, помоги мне!

Я был разбит, я рыдал перед сидящей рядом подругой, которая только покусывала губу, не прикасаясь ко мне. И правильно делала: я сейчас мог отреагировать на прикосновения неадекватно.

— Я умоляю, помоги мне!

— Значит так, Зойсайт, — произнесла она после минутного молчания. — Вызывай Кунсайта. Ты принадлежишь ему, это его проблема. Пусть он её и решает.

— Нет! Нет! Только не Кунсайта! — я понимал, что веду себя недостойно, прямо как моя жена, но не мог ничего сделать. — Он разочаруется во мне. Кого он столько лет тренировал, на кого потратил свою жизнь, своё бесценное время? На того, кто, стоило ему остаться одному, сразу же сходит с ума? Я не могу так разочаровать учителя. Нет, Виноград, умоляю, даже если я умру, пусть Кунсайт ничего не узнает.

— А вот это уже реальнее, — прошептала девушка.

—Что?

— Твоя смерть. Ладно, не переживай, — Виноград протянула мне руку, помогая встать.

— Зойсайт, — она повернулась ко мне лицом и взяла за руки — я только скривился. — Запомни, я твой друг. Настоящий друг. И я сделаю всё, чтобы тебе помочь. Но, пожалуйста, заранее прости меня за методы, которыми я собираюсь воспользоваться.

Глава 62

Зойсайт

Прошёл день, другой. Мне было так плохо, как бывает во время приступа лихорадки. В голове мешались образы и воспоминания, слышались обрывки разговора на странном, непонятном мне языке. Дрянь из пакета не помогала. Если я сосредотачивался на чём-то, то ненадолго отпускало, стоило же чуть расслабиться, как сразу начинало мучить с новой силой. Я отослал от себя всех, кроме Виноград, потому что дико боялся происходящего, а, когда она была рядом, воспоминания мучили не так сильно. Она сидела рядом, ничего не делала, только порой повторяла, что её бездействие бессмысленно. Я отвечал, что боюсь оставаться один и что она единственный обитатель замка, чьё присутствие для меня целительно. Когда хоть кто-то рядом, не так страшно осознавать собственное безумие. Сцены прошлого были такими размытыми, что я ничего не мог сказать по их поводу: никакой новой информации они не давали, только пугали своей пестротой. Я пытался глушить их воспоминаниями о Кунсайте, и сперва получалось, но стоило начать думать о нём постоянно, как сразу же проявлялись недавняя обида и горечь, которые разбивали в прах все добрые или злые воспоминания о нашей совместной жизни. Отчаяние овладевало мной всё сильнее. Я не мог сказать, что меня рвало в разные стороны, я не мог сказать, что видел фантомы или не слышал обращённую ко мне речь. Нет, всё было нормально, но как только наступала тишина, как только я ни с кем не говорил, так сразу же возвращалось это омерзительное состояние. Даже боли не было, просто дикий страх. Я цеплялся за Виноград и физически, и морально, но она не была Кунсайтом, я не чувствовал к ней такого доверия, я видел, что ей в тягость нахождение подле меня. Когда учитель впервые залечил мне раны, я тоже думал, что ему в тягость быть со мной. Дело было вечером, и я был уверен, что он уйдёт спать к себе, оставив меня одного, но он остался на всю ночь, хотя я и не смел просить о таком. В данном же случае ситуация обратная: Виноград не отходит от меня только потому, что я умолял не бросать меня, а была бы её воля, она бы давно ушла.

Королева Берилл остановилась в восточной галерее и не призывала меня более. Я же сам боялся тревожить её, помня о своём ужасном поведении. Демонические девы не подходили ко мне, их будто вообще не существовало. Я чувствовал себя в самой страшной из всех возможных клеток: я был чужим и среди чужих (обитатели замка), и среди своих (юмы и Королева). Я был совсем один в этом душном мире. Страстно хотелось как можно быстрее попасть на землю — казалось, будто там воздух чище, будто там родина. Хотя всё это пустое, на самом деле.

— Послушай, — обратилась Виноград ко мне. — Извини, ты, мне, конечно, друг, но мы занимаемся полнейшей бессмыслицей. Ты приковал меня к себе чуть ли не цепью, заставляешь уже второй день не отходить от себя ни на шаг, но в этом, поверь мне, нет никакого смысла. Ты боишься — я тебе не заменю того, кто может унять твой страх, а по-настоящему помочь я смогу лишь покинув тебя на некоторое время.

— Я боюсь оставаться один, — ответил я в сотый раз, — я не могу уйти из замка, особенно сейчас, когда Её Величество рядом и может в любой момент позвать меня. А если Ландыш или Бальзамин увидят меня в таком состоянии, то точно начнутся расспросы, а только этого мне сейчас и не хватало. Кунсайта нет рядом, Королева должна быть в жутком гневе из-за моего проступка, а тебя отпустить я не могу.

— Послушай, бояться Королевы у тебя точно нет оснований. Ты ведь даже не помнишь, что произошло. То, что ты болен, ей понятно, иначе бы она вчера не прислала свиток с пожеланием скорейшего выздоровления. Но меня безмерно удивляет, как цветочные духи могли произвести на тебя такое сильное впечатление. Как же сильно ты по родине тоскуешь.

— Дело не в духах, — отрезал я. — Запах не мог привести к таким галлюцинациям. Тут одно из двух: либо я уже сошёл с ума, и мне всё это привиделось, либо Королева действительно подходила ко мне, а моё больное воображение дорисовало неизвестно что. Сама понимаешь, я не мог потерять лицо из-за каких-то там цветов!

— Зойсайт, мне это надоело, — Виноград взяла со стола свиток, — пиши.

— Что?

— Письмо.

— Кому?

— Кунсайту, кому же ещё? Я уже говорила, это его проблема. Он старший Лорд, как ты говоришь, он не один из вас, он не был телохранителем Эндимиона, он может знать, что с раздвоением делать. Не говоря уже о том, что твои бывшие наставники убили его учителя.

— Вот уж что неправда, — отозвался я. — Такого не было.

— А я по твоим рассказам поняла именно так. Тут связь на века. Так что пиши. Он же тебя усыновлял, а не я, так почему я должна решать то, что положено решать ему, а?

— Я считал тебя другом.

— И именно поэтому я желаю тебе добра.

— А делаешь зло и капаешь на нервы, — моё раздражение переходило в гнев.

— Я пытаюсь думать за тебя, раз ты не можешь этого делать. Пиши, тебе говорят. Не забывай, по твоему же любимому кодексу ты вообще не имеешь права скрывать от него что-либо, а ты чем занимаешься? Подумай, хоть раз в жизни подумай о Кунсайте!

— Я ли о нём не думаю?! — заорал я, вставая и едва сдерживаясь, чтобы не броситься на Виноград. — Я не хочу, чтобы он разочаровался во мне и понял, на кого он потратил свои силы. Я не хочу быть для него обузой и проклятием всей его жизни.

— Зойсайт, — Виноград тоже встала и посмотрела мне прямо в глаза. От недавнего крика не осталось и следа — юма говорила очень медленно. — А ты подумал о том, как Кунсайт себя будет чувствовать, когда в один прекрасный момент, в прекрасный летний день ему доложат, что его ученик и законный наследник совершил самоубийство без всякой причины, нарушив тем самым клятву Королеве, клятву учителю и присягу государству? Ты хоть об этом подумал? — она выдержала паузу.

Я молчал. Ситуация получалась и впрямь дикая. Я не мог ни молчать, ни сказать правду, ни солгать — всё дурно получается!

— Но что же мне делать? — спросил я. — Ведь если расскажу, то будет только хуже: как я признаюсь, что по своей глупости подверг своё тело такой жуткой опасности, что любопытство сгубило мою душу, мне не принадлежащую. Да он… Да он… — перед внутренним взором промелькнули страшные сцены прошлого. — Да он просто распнёт меня или ещё что-нибудь в этом духе, и будет прав. Расправится как с предателем, ведь я своим знанием погубил себя, а значит, предал Тёмное Королевство, а приговор предателю — мучительная смерть!

— Поэтому я и прошу тебя написать Кунсайту, а не рассказать обо всём Королеве, — Виноград усадила меня рядом с собой. — Он ведь любит тебя.

— Любит, — ответил я, — но преданность государству и традициям он любит, я уверен, больше, а уж чего я точно не хочу, так это пыток, особенно из его рук.

— Если он любит тебя, а я не привыкла в этом сомневаться, — продолжила Виноград столь же твёрдо, — то он подарит тебе лёгкую смерть. Ты ведь так хотел умереть на его руках: теперь у тебя есть возможность это получить.

— Он не убьёт меня, я уже просил, — ответил я сокрушённо.

— Ничего не понимаю, — Виноград выглядела озадаченной, — так ты ему уже всё сказал, и он приказал тебе жить дальше?

— Да нет же, — я в изнеможении глубоко вздохнул, — не говорил я ничего, просто попросил смерти, а он только посмеялся надо мной.

— Ещё бы, — хмыкнула юма, — порой мне кажется, что ты вообще никогда не думаешь… В общем, пиши, а там посмотрим.

— Да не буду я писать! — повторил я угрюмо. — Бывал я в застенках, видел, что там происходит, не хочу повторять судьбу своих предшественников, хотя и понимаю, что сполна заслужил муки.

— Ладно, — юма вздохнула и продолжила, — это будет прекрасной проверкой. Если Кунсайт, как ты говоришь, любит тебя, да даже если он вообще испытывает к тебе хоть какие-то положительные чувства, он убьёт тебя лично, причём скорее всего отравит, так как это наиболее приятная из смертей. Пытать тебя сам он права не имеет, он должен будет передать дело Королеве и правосудию. И если это случится, — она выдержала паузу, — я сама помогу тебе избежать мук, но зато ты узнаешь, что тот, кого ты безвозмездно любишь, тебя не ценит и даже, я бы сказала, ненавидит. Согласен? Проверим?

— Хорошо, — я взял свиток и очень долго думал над текстом. Рука тряслась. Иероглифы, которые обычно выходили красивыми и ровными, в этот раз плясали от столбика к столбику, будто их опоили. Виноград не смотрела на мои мучения, углубившись в книгу. Меня колотило, я боялся неправильно написать одно слово и погубить всё.

«Мой Лорд,

Простите, что отвлекаю вас от дел. Как погода в Тёмном Королевстве? У нас тепло, переходящее порой в несносную жару. Надеюсь, у вас всё по-другому.

Я пишу по очень важному поводу, поэтому письмо передадут вам лично в руки. Учитель, я не хотел говорить правду, хотя и не имел права скрывать происходящее. Я знаю, что вы не простите меня, но не могу поступить иначе. Когда-то вы дали мне камень, чтобы я узнал всё о своём прошлом. К сожалению, обстоятельства сложились так, что я не просто узнал прошлое, я его вспомнил. На земле я был совсем другим, я был человеком, но Металлия вселила в мою душу душу юмы, из-за чего и образовался асур. Я не знаю подробностей, но из-за раскрытия тайны душа стала распадаться на две. Я не знаю, чем мне это грозит: быть может, смертью, быть может, безумием, а может, просто двуликостью. Я боялся говорить вам об этом, но сейчас моё состояние ухудшается. Я не смею думать, что вы сможете мне помочь, но вы должны быть в курсе дела. Простите, я не знаю, как подобрать нужные слова. Стыд и ужас сжигают меня, я чувствую дикий страх. Простите, что скрывал от вас всё это. Надеюсь, моё письмо не слишком сильно отвлечет вас от дел».

Подписываться я не стал, перечитывать тоже, лишь запечатал свиток и отдал его Виноград:

— Отправь его с юмой, с любой из свиты Королевы, ведь Её Величество поедет скоро домой, так?

— Надеюсь, — Виноград улыбнулась. — Первый разумный поступок за последний месяц. Прогрессируешь, Зойсайт.

— Уволь, я не в состоянии слагать стихи, — ответил я. — Возвращайся быстрее, ладно?

— Как скажешь, — она ушла.

Кагуя-химэ

Моя новая способность оказалась чрезвычайно полезной, поскольку теперь я знала все сплетни во дворце. Наверное, нехорошо подслушивать, так не поступает Мать Страны, но меня охватил какой-то детский азарт. Я никому не говорила о своём новом умении, но каждый день молилась богу цветов, который подарил мне такую великолепную возможность узнавать то, что знать не положено. Особенно ценен этот дар сейчас, когда к нам прибыла Королева Погибель. Всё же одно дело скрываться от своих, от тех, кто ауры почти не чувствует, а совсем другое — от демонов Тёмного Королевства, которые всю жизнь воюют и легко распознают врага именно по ауре. Разумеется, я вела себя неприлично. Разумеется, мне не стоило так рисковать своей репутацией и репутацией мужа, но любопытство всегда было моей слабой стороной, просто никто, кроме моего дневника, этого не знает.

Став невидимой, я легко прошла через почему-то открытые двери. Видела челядь, которой раньше во дворце не было — слуг королевы оказалось очень много. Сама же она расположилась в восточной галерее. Одета была всё в то же платье, что и много лет назад, когда я была в гостях в Тёмном Королевстве. Неужели её платье такое же живое, как и военная форма Зойсайта, и его тоже снимать нельзя? Берилл совсем не изменилась за эти годы: как же я завидую демонам с земли — старость не сказывается ни на их лицах, ни на разуме: живут восемьсот лет и будут жить ещё тысячу. Вот бы и мне такое благословение богов! Рядом с Королевой сидела, склонившись, Виноград — одна из юм супруга. Больше никого рядом не было. Я расхрабрилась настолько, что села рядом со столом, молясь, чтобы до меня случайно не дотронулись. Посреди стола стоял горшок, в котором горел огонь: Королева и Виноград жгли какие-то свитки. Причём юма разворачивала каждый, внимательно просматривала, говорила:

— Отработано.

Королева на это кивала, и Виноград клала его в огонь. Я подсматривала, но почти ничего не видела: какие-то картинки, какие-то письмена.

Так продолжалось некоторое время. Отдельные свитки Виноград почтительно подавала Королеве, та читала несколько столбцов, кивала и своей рукой бросала в огонь. За полчаса на столе ничего не осталось, а ведь была целая гора.

— Всё? — спросила Королева, глядя на пустой стол.

— Всё, — подтвердила юма.

— Тогда доводи до конца. О результатах можешь не докладывать, мы их увидим через пару недель.

— Ваше величество, — юма подняла глаза, в которых не было ни капли подобострастия. — Я могу немного отойти от изначального решения?

— В чем?

— Обязательно ли доводить до абсолюта? Велика вероятность полного распада на множество частей, вселения их в самых разных существ, так что мы потом вообще ничего не найдём, а если и найдём, то не сможем соединить. Быть может, попытаться усмирить хоть как-то? Я знаю различные методики.

— Твоя жалость сейчас неуместна, — оборвала Королева. — Смерть — это милосердие, запомни. Если твои доклады верны, то всё кончится хорошо, а если нет… Что ж, придется выкручиваться. В любом случае, проверить стоило. Не получилось. Теперь надо выходить с наименьшими потерями.

— Я позволю себе настаивать, — продолжила юма, всё так же не опуская взора. — Нет смысла в полном распаде. Никто не сможет контролировать получившееся…

— А что, кто-то мог контролировать это раньше? — возразила Королева. — Ты, или я, или кто-то ещё мог что-то контролировать? Поверь, Виноград, я действовала по обстоятельствам. У меня была гениальная идея, но, увы и ах, ничего не получилось. Теперь есть только один шанс, надо его использовать.

— А если сейчас просто убить? — спросила девушка. — Я понимаю, что вам хорошо, но за две недели моя нервная система может прийти в абсолютнейший упадок. Ведь недаром наши учёные недавно доказали, что общение с сумасшедшими приводит к самым что ни на есть плачевным последствиям. А я ещё хочу служить вам.

— Когда всё закончится, я отправлю тебя туда, где ты сможешь прийти в себя, — ответила Королева более мягко. — В любом случае, я дам тебе одну подсказку. Итак, скоро война. Разумеется, мы можем её начать в любую секунду, но лучше, если у нас будет подходящий повод, понятный соседним государствам.

— Я всё сделаю, — Виноград приложила руку к сердцу. — Но всё же не хочу таких страданий! Мне себя жалко. Вы просто не живёте в том аду, в каком сейчас живу я.

— Не принимай всё близко к сердцу…

— Да если бы я принимала хоть что-то близко к сердцу, я бы уже давно не сидела перед вами, — воскликнула Виноград. — Но мне очень тяжело.

— Зато мы с тобой проверили одну из самых важных гипотез, — Королева протянула руку, дотронулась до плеча юмы, что меня весьма удивило. — Сегодня пятый день третьего месяца. В худшем случае всё случится в конце четвёртого, а в лучшем — в середине третьего, если все твои наблюдения верны. Ждать недолго.

— Надеюсь, — угрюмо ответила девушка. — А вы когда покинете дворец?

— Ещё дня через два примерно. У меня здесь есть ещё пара дел. Вернее, псевдодел. Сама понимаешь, Дело было только одно.

— Понимаю, — Виноград склонилась. — Позволите?

— Иди, — Королева встала, потянулась, как кошка: я едва увернулась, чтобы меня не задели.

Я поспешила выбраться из комнаты, опередив Виноград, чтобы она не закрыла за собой двери, замуровав меня таким образом с Королевой. Моё сердце стучало очень громко: я узнала какую-то важную государственную тайну! Только я сама не поняла, какую. Но что самое ужасное, Королева говорила о войне. Неужели она всё-таки будет? Я оказалась в своих покоях и села за стол. Война — это немыслимо. Наш брак с Зойсайтом был призван остановить войну, все надеются на Тёмное Королевство как на союзника, я слышала об этом. Не может быть, чтобы они пошли на нас войной, это будет нечестно и несправедливо. Надо рассказать отцу! И тут я поняла, что ничего никому не могу сказать. Кто мне поверит? Как я объясню своё тайное знание? Ведь если кто поймёт, что сама Мать Страны, мать императора, подслушивает чужие разговоры, то смеху-то будет, стыда! Нет, нельзя настолько опускаться, просто немыслимо! И я, вместо того, чтобы куда-то идти, взяла дневник и записала всё произошедшее. С того памятного дня прошло много лет. Сегодня, пятого числа третьего месяца восемьсот десятого года я вспоминаю тот прекрасный, солнечный день и всё думаю, могла ли я изменить что-то? Могло ли хоть что-то помочь моей родине и моему мужу? Я была Матерью Страны, я была самой уважаемой женщиной в государстве, но не могла никому ничего сказать, никому открыть своё сердце. Сейчас мой титул совсем не так высок, но говорить я могу более свободно, а в те далёкие годы, будучи пятнадцатилетним, вполне сознательным демоном, я могла только наблюдать за происходящим и молиться. Благодаря новой способности я узнавала многие тайны, часть из которых будут потом описаны в дневнике. Я храню и сейчас такие знания, за которые, наверное, в Тёмном Королевстве могли бы убить. Но это единственный известный мне способ мщения….

Я потянулся, попробовав открыть упорно закрывающиеся глаза. Светало. Даже при моём бешеном ритме чтения до рассвета не удастся осилить всё, я это понимал. Как и понимал, к чему эта повесть ведёт. Троюродная сестра оказала мне огромную услугу, дав этот текст, но ещё большую услугу она оказала бы мне, если бы написала не красивую повесть, а конкретные нужные факты. Пришлось прочитать такое количество описаний, что я не смог хорошенько разобрать важные места. Времени оставалось всё меньше, а свиток кончаться не собирался. Я решился на варварство: достал нож и стал кромсать уже прочитанную часть, вырезая только те сцены, которые содержат важную информацию. Резать литературное произведение неприятно, но в четырёх свитках хранится столько полезных сведений, что выбора нет. Жаль уничтожать такую красоту: скорее всего, у Кагуи-химэ, как я привык её называть, нет дубликата, но, быть может, эта жертва даст возможность моей родине не повторить судьбу государства троюродной сестры.

Глава 63

Кагуя-химэ

Королева Берилл гостила у нас довольно долго, мы даже успели несколько устать от её общества. Ей отвели сначала восточные, а потом и центральные покои с несколькими галереями, окружили всяческой заботой и теплотой. К ней часто приезжал военный правитель, причём, по моему разумению, всякий раз разный, ну да политика никогда не привлекала меня. Единственное, что несколько печалило, так это то, что из-за присутствия во дворце венценосной особы к нам постоянно приходили воины, и хотя они оставляли оружие при входе, всё равно жить стало несколько неудобно.

В середине третьего месяца, когда все уже мечтали только о том, чтобы поскорее отправить задержавшуюся гостью домой, она вдруг попросила аудиенции со мной. В последний раз я говорила с ней почти три года назад, когда гостила в Тёмном Королевстве. С того времени Королева нисколько не изменилась, не изменилось даже и то ужасное платье! Но зато изменилось моё положение: тогда я была наследной принцессой и гостьей, а теперь я Мать Страны!

Встреча произошла за пару часов до заката и была весьма короткой. Королева Погибель поинтересовалась у меня насчёт давно покойной Сестры и спросила, не хочу ли я завтра сопровождать её на кладбище. Меня несколько удивило такое предложение, тем более, что о Сестре я не вспоминала с того момента, как она покрыла себя позором, но отказываться было невежливо, и я дала своё согласие.

Супруг тоже нас сопровождал, но я ехала вместе с Королевой, так что имела возможность говорить с ней с глазу на глаз, хотя и не могу сказать, что желала этого.

— Я была в Тёмном Королевстве весной, — начала я. — Воистину, у вас прекрасная природа. А какова у вас осень? Я и представить себе не могу всего великолепия, которое, должно быть, открывается во время праздника Хризантем.

— Да, в этом вы абсолютно правы, — ответила Королева, — хотя хризантемовое вино льется рекой, поэтому я не могу сказать, что особенно хорошо помню торжественные банкеты. Музыка, стихи, танцы — всё как у всех.

— Не может быть как у всех, — возразила я. — Ведь у нас принято с вечера класть хлопья ваты на хризантемы. К утру вата пропитывается росой, и мы умываемся ею, стирая с себя старость и болезни, но вам-то, при долгой жизни, подобное не нужно.

— Не нужно, но этот обряд появился ещё до нашего заточения под землёй, поэтому мы стараемся его сохранять. Мы чтим традиции покорённых народов. Те же хризантемы, обмотанные шёлком-сырцом, обязательно висят в покоях каждого из Лордов так, чтобы как можно большее число юм их видело. Одним словом, мы всячески соблюдаем чужие традиции. На земле таких праздников, конечно, не было, вот взять хотя бы праздник урожая и изобилия одиннадцатого месяца. Он не встречается почти ни у каких народов, но мы переняли его ещё пять столетий назад, когда продвигались на восток. Лорду Нефриту тогда посчастливилось попасть на торжество к одному племени прямо в день Дракона. Он видел, как преподносят богам фрукты, рис, видел, как вожди вкушают первый урожай. Более того, у моего Лорда столь феноменальная память, что он, увидев лишь однажды, запомнил детально танец пяти танцовщиц, запомнил одежду девочек. До сих пор с улыбкой вспоминаю, с каким трудом мы находили пёстрые ленточки и лиловые ткани. А чуть позже мы узнали, что и у более развитых народов этот праздник справляется в тот же день, только с несколько другими обрядами, например, в день Дракона чиновники шестого ранга преподносят императору новые корзины, заполненные индиго и ветками плауна, мы и этот обычай распространили.

— Но зачем? — не понимала я.

— Юмам проще быть под защитой тех, кто не уничтожает их культуру, а впитывает. Вы, возможно, замечали, что у вас с Зойсайтом несколько разные представления о синтоизме.

— Нет, никогда, — я была очень удивлена. — А в чем разница?

— В том, что в наш пантеон давно вошли некоторые боги покорённых нами народов, в ваш тоже, но поскольку народы разные, то и боги разные получились.

— Честно говоря, я не очень верю в религиозность моего мужа, — я пыталась не выглядеть совсем глупо.

— Странно, — Королева смотрела мне прямо в глаза, что было несколько неприятно. — Как вам удалось прожить с ним в браке так долго и не заметить, что для него религия — что-то вроде смысла жизни?

— Мне казалось, что служение вам для него смысл жизни, — сделала я комплимент.

— Не столько мне… — начала Королева, но замолчала, а я не стала докучать расспросами.

Мы прибыли на кладбище и вышли на свежий воздух. Меня скрывала огромная шляпа, а Королева спокойно ходила среди мужчин, не стесняясь их. Это покоробило моё самолюбие. Мы едва нашли курган, поскольку оказалось, что с нами не поехали те, кто занимался похоронами праха принцессы. Берилл лично поставила у могилы живые цветы, рис, чашу с проточной священной водой. Странно, у нас всё это ставят на домашний алтарь, а у них, похоже, на могилу. Зойсайт стоял рядом со мной и почтительно наблюдал, как Королева и настоятель молились о благополучии духа покойной.

— И зачем молиться? — подумала я вслух. — Всё равно она попала в одну из трёх сфер зла³².

— Быть может, что на один из четырёх путей греха³³, — тихо ответил муж.

Я восприняла его слова чуть не как оскорбление. Он ведь помнит, как недостойно она умирала. Ей точно не стать вновь асуром! У настоятеля в руках была колотушка счастья. Я не могла понять, зачем она ему понадобилась, но после молитвы, когда Королева встала и вернулась к нам, он предложил провести некие магические действия, призванные исцелить всех от болезней. По его словам, теперь, когда на кладбище прочли благочестивые молитвы, его небесное оружие зарядилось такой энергией, что сможет исцелить любого. Предложение было заманчивым, но мы, боясь гнева богов, отклонили его. Королева предложила мне пройтись с ней до ближайшего леса, и я не могла отказать. Демонические девы неодобрительно смотрели на то, как мы удаляемся. Её Величество расспрашивала меня о совершеннейших пустяках, так что я даже не запомнила сути разговора.

***

Через несколько дней, наконец, боги явили нам свою милость: Королева Погибель оставила наш гостеприимный дом. Все вздохнули с облегчением, когда воины уехали и прекратили оскорблять своим присутствием дворец императора.

Был конец третьего месяца, почти закончилась весна, всё ближе подходило лето. Во дворец прибыла в гости принцесса Пятая, так что Четвёртой теперь было с кем поиграть. Ко мне приехала Хига и ещё пара придворных дам, которые давно удалились от дворца. Погода была на редкость чудесная, мы сидели на галерее, обсуждая красоту растений, которые сейчас представляли собой воистину великолепное зрелище. Я всегда любила дерево сакаки, имеющее право во время служб и праздников пребывать рядом с богами. И ведь странно, в мире великое множество растений, но именно оно отмечено печатью богов. Хига говорила, что её муж увлечен камфорным деревом настолько, что, когда ухаживал за ней, в каждом письме упоминал, что множество веток этого дерева олицетворяют тысячи его мыслей о ней. Воистину, заезженный оборот, но девушке всегда приятно читать любовные послания.

Кипарис-хиноки, на мой взгляд, просто царь среди деревьев, отмеченный богом дождя, чьим голосом может говорить. К тому же им укрывают крыши только домов самых знатных особ.

Знавала я одну придворную даму, которая при сочинении стихов любила упоминать тую-каэдэ, сравнивая её листья со скорлупками цикад, а красный отлив листьев с кровавыми слезами влюблённых. Стихосложение столь забавное дело, что и передать нельзя! У каждого поэта есть несколько устойчивых образов, которые повторяются из раза в раз. Мышьи колобки — маленькое и премиленькое дерево встречается обычно в детских стихах. Как раз недавно мне принцесса Пятая прислала своё сочинение, где упоминалось это дерево. Мужчины часто используют образ дуба-сии — вечнозелёного дерева — как символ стойкости. А когда хотят подчеркнуть лживость мира, вспоминают белый дуб, который растет только в горах и напоминает даже летом снег.

В последнее время во дворце пошла мода на веерную пальму: иностранное, ничем не примечательное дерево. Надеюсь, скоро его сменит что-нибудь новенькое. Тот же дуб-касиваги — священное дерево, обиталище бога листьев, сейчас совсем не в почёте, хотя ещё недавно его можно было увидеть буквально везде.

Мы занялись старинной игрой, вернее, даже не игрой, а гаданием. Пытались определить, кому какая трава наиболее соответствует. Мне досталась трава «смятение сердца», Хиге — «опрометчивая трава», растущая на самом берегу реки. Ещё двум дамам трава омодака — «высокомерная», и действительно, с чего они так высокомерно говорят со мной?

Решили, что этого нам мало, стали подбирать травы и прочим знакомым. Мужу тоже досталась «опрометчивая трава», хотя уж кого-кого, а его таковым назвать не могу. Хотя, как указала Королева, я так плохо знаю его. Юному императору попалась трава «безмятежность» — хорошо, значит, все тревоги позади. Отец оказался под знаком Лунной травы. Королеве Берилл, с которой мы буквально только что расстались, досталась мальва, что нас очень рассмешило. Да, мальва великолепное растение, ещё с века богов её листья служат украшением на празднике Камо, но я уверена, что сама Королева согласилась бы быть только лотосом, а не той травой, которая служит кому-то, пусть даже богам. Мне вспоминался праздник Камо, а вернее — репетиция перед ним. Слугам холодно, но они всё равно несут факелы, сопровождая процессию. Начинается репетиция флейты, которая особо волнует сердце. Появляются сыновья вельмож в самой что ни на есть красивой одежде. Музыканты и танцоры демонстрируют своё искусство.

Я в те дни предавалась счастливым воспоминаниям в компании подруг и всячески наслаждалась. Начало лета принесло только радость в наш дом. Как мне говорили, мой сын прекрасно чувствует себя, более того, тот отвратительный камень, который определили при его рождении, никак не проявляется, так что глаза до сих пор серые, а это хороший знак. Я вовсю пользовалась своим умением подслушивать и в скором времени довела его до совершенства, зная все возможные сплетни дворца. Всё чаще стали говорить, что гражданской войне конец, что военный правитель юга пленил и обезглавил правителя севера и прочит свою младшую дочь в жёны моему сыну. Если так пойдет и дальше, то скоро мы сможем спокойно выезжать и переедем в новый дворец. Господин правый министр предлагает свой замок в качестве нового места жительства императора, пока дворец феникса не достроят. Летние дожди ещё не начались, мы часто гуляли в парке и в саду, сидели под огромными статуями животных — символами долголетия. Нога не докучала мне, и вообще здоровье за зиму и весну совсем выправилось. Мне совершенно не на что было жаловаться.

Глава 64

Кагуя-химэ

Конец третьего месяца принес мне несколько печальных известий. Первое сообщало о неожиданной, пускай и лёгкой болезни принцессы Пятой, из-за чего она не могла навестить меня, как собиралась. Может, я и редко вижу её, но все же родственные узы между нами весьма крепки, и я не могла не послать ей стихотворение с пожеланиями скорейшего выздоровления

Надеюсь, мои добрые слова хоть немного утешат её в этот скорбный час.

Дальняя родственница пригласила меня в гости, и я собиралась принять её любезное предложение. Вместе с отцом мы намеревались поехать к ней в двадцатых числах третьего месяца. Уже всё было готово к поездке, когда до нас дошли слухи, что столица горит! Хвала всем богам, пожар произошёл на окраине, его быстро потушили, но как же мы все успели перепугаться! Женщины молились вместе с настоятелями храмов, мужчины места себе не находили. Несколько часов прошли в томительном ожидании, пока нам не сообщили, что с пожаром удалось сладить, сгорело всего несколько домов. У меня от сердца отлегло: много ли времени прошло с последнего большого пожара, когда от столицы осталось одно воспоминание? Я была совсем маленькой и жила далеко, в поместье господина левого министра, поэтому знала обо всём понаслышке, но даже на расстоянии я могла живо представить себе весь ужас огня. Потом мне долго снились кошмары: я видела огненный ад, танцующих в нём страшных демонов. Я просыпалась с криком, и никто не мог меня успокоить. Поговаривали, что в меня вселился злой дух! Живший с нами монах предложил мне отправиться в паломничество, и я и рада была бы, но мать возразила, что я чересчур мала, к тому же наследная принцесса. Монах настаивал, убеждал, что моё здоровье может совсем пошатнуться. Пока они спорили, кошмары оставили меня, всё разрешилось само собой, но я до сих пор очень плохо отношусь к огню, боюсь его. Я мечтала в детстве, чтобы кто-нибудь из моих братьев или сестёр оказался демоном воды. Тогда я бы обязательно приблизила его к себе и всегда держала бы рядом на случай беды, но, к сожалению, могила унесла единственного брата. Я задумалась — каким будет мой сын? Думаю, Тёмное Королевство уже может определить его силу. Недавно я заходила в его покои: он не обратил на меня должного внимания, зато я пристально рассмотрела его глаза. Кажется, в монастыре все были чересчур поглощены думами о чуме и неправильно определили камень: у молодого господина до сих пор глаза коричневые, а уж никак не цвета морской волны, как предсказывали. Несказанно радовалось моё сердце, что все обошлось и мой сын будет обладать самым красивым цветом глаз — коричневым. А уж какой в них отражается камень, мне совсем не важно. Только бы не цвета морской волны!

Пожар отменил нашу поездку, чем весьма всех опечалил, ведь неподалёку от усадьбы располагалась деревня, славившаяся своими горными розами. Всю жизнь мечтала побывать там, но всё никак не было случая, а тут так кстати: и дальних родственников повидать, и розы посмотреть, тем более, что они как раз сейчас в самом пышном цвету… Но моим мечтам не суждено сбыться. Я могла только вновь и вновь любоваться небольшой гравюрой, которую мне прислали к какому-то празднику: быстрая река, журавли над ней, а по берегу раскинулось море роз…

Я углубилась в свои невесёлые думы. В моей жизни слишком многое изменилось с тех пор, как я научилась подслушивать. Например, я узнала, что теперь в храме Исэ жрицей является моя… Наверное, троюродная сестра. Не знаю точно, но это девушка происходит из рода брата моего дедушки. Я как-то совсем забыла о том, что по восшествии на престол нового императора меняется и главная жрица храма. Обычно это сестра, но поскольку сестёр у моего сына нет, жрицу назначили из боковой ветви нашего рода. Раньше меня бы это нисколько не смутило, но теперь я понимала, что, возможно, такое усиление власти может привести к смене династии. Вернее, не династии, конечно, все мы одна семья, но у дедушки своё обширное семейство. О нём я знала немного: только то, что он живёт в поместье далеко от столицы. Его многочисленное потомство частично служит во дворце (та же Хига мне родственница по его линии), а частично живёт у себя в усадьбах. У моего отца не было сыновей… Раньше я не задумывалась о том, почему вместо того, чтобы отдать престол брату отца, мне позволили выйти замуж и родить наследника. Когда-то всё это казалось мне таким естественным, ведь если мой отец император, то следующем императором должен стать кто-то из его детей. Может, и не от жены, но от наложницы. Сейчас же я понимала, что военные правители решили так неспроста, но причин не знала, да и никогда не пыталась узнать. Однако теперь, когда только-только улеглась смута, когда в стране, как ходили слухи, кое-где страшный голод, может ли что-то измениться от того, что жрицей Исэ станет столь дальняя мне родственница? Я была раньше уверена, что принцесса Пятая, несмотря на малолетство, будет прислуживать в храме, а сейчас узнаю, что все изменилось…

Порой мне хотелось не просто сидеть во дворце и слушать про большой мир, а самой творить свою судьбу… Вот если бы можно было закрыть глаза, распахнуть перьевое одеяние и полететь, как это делают боги. Одежда из птичьих перьев — вот бы мне такую…

Я отвлеклась от горестных мыслей и прильнула к двери, стараясь услышать, о чём мой муж собирается беседовать с канцлером. В последнее время Зойсайт мало с кем общался, я даже начала думать, что он собирается сбежать в какой-нибудь храм без спроса, как делал уже однажды, но мои подозрения не подтвердились.

— Аматэрасу благословит ваш путь, — сказал он каким-то бесцветным и невежливым, как мне показалось, голосом.

— Да будет вечно светить свет великой богини, — откликнулся канцлер.

— Прошу прощения, что отрываю вас от дел своей недостойной просьбой, — как странно мне было слышать такие слова из уст супруга, — но моя королева недавно оставила нас.

— Да, я помню, — кажется, канцлеру пришлось приложить усилие, чтобы не прибавить «и слава Аматэрасу», но он сдержался.

— Меня вызывают домой, я должен буду уехать в начале четвёртого месяца. Мне нужно ваше формальное согласие на это. Прошение со стороны Тёмного Королевства у меня, — Зойсайт кивнул головой на свиток.

— Уехать? — канцлер явно удивился. — Вы же муж Матери Страны, вы не можете уехать, сейчас это небезопасно, а ваша жизнь находится под нашей опекой.

— Меня это не волнует, — я чуть не выдала своего присутствия, услышав подобную грубость. Как он может так разговаривать? — Я уеду отсюда любым способом. Вы не посмеете удерживать меня, у меня приказ моей королевы.

— Это опасно, — повторил канцлер. Спорить он и не думал. Я знала его весьма хорошо — обычно он просто настаивает на своём, не повышая голоса, но и не вступая в переговоры.

— Либо я отсюда уеду, либо вы меня принуждаете к самоубийству. Я не могу ослушаться приказа моей королевы, — зло ответил Зойсайт. Ему не нравилось, что канцлер почти ничего не отвечает.

— Совершайте, если хотите, — пожал тот плечами. — Ехать куда-либо опасно. Засуха — везде бушуют пожары, к тому же только недавно бои отдалились от столицы. К тому же вас не выпустят военные правители.

— Хорошо, сами захотели, — Зойсайт встал и вышел.

Я сдерживала дыхание, чтобы никак себя не выдать. Такую грубость супруг не позволял себе даже после свадьбы. Немыслимая дерзость! Как так можно? Я горела желанием войти к нему и указать на непотребство, но я же подслушивала, то есть… Мысли ещё не успели замучить меня совестью, как я оказалась у покоев супруга. Может, смогу ещё что-нибудь узнать? Игра в ниндзя сильно увлекла меня. Разумеется, никакого самоубийства он не совершит, но, чтобы так дерзко разговаривать, нужны серьёзные причины. Я буду не я, если их не узнаю.

Войти в личные покои я не посмела, осталась у последних дверей, но видела силуэты Зойсайта и, кажется, Виноград и Бальзамин.

— Нам уже готовить вещи для твоего отъезда? — послышался голос Бальзамин.

— Никаких вещей, — огрызнулся Зойсайт. — Меня не пускают. Прекрасно. Мне всё надоело. Ландыш вернулась с пустыми руками.

— Тихо, пожалуйста, — мягкий голос Бальзамин, казалось, мог успокоить любого, но только не моего мужа.

— Рассказывай подробно, что случилось и что ты делать намерен? — это уже Виноград. С тех пор, как я стала свидетельницей престранного разговора между ней и королевой, я не знала, что думать о ней.

— Нечего рассказывать, — Зойсайт так и ходил из угла в угол. — Я отправляюсь на кладбище!

— Что-то не вижу логики, — возразила Виноград.

— Хочу увидеть принцессу Третью, как её там теперь зовут после смерти, не помню, — Зойсайт резко остановился. — Всё даже к лучшему, в некотором роде.

— Думаю, ты мне всё расскажешь, когда успокоишься немного, — Бальзамин встала. — Я найду Ландыш и приведу её сюда. А пока доверяю полностью Виноград.

Она вышла, не заметив меня. Я прильнула к двери.

— Так, быстро и по существу, что случилось? — Виноград стояла над Зойсайтом.

— Всё прекрасно, — он смотрел на неё мутными глазами. — Меня не пускают домой.

— Что, опять разыгрывать представление с днями удаления, пока ты тайком сбежишь? — Виноград глубоко вздохнула. — Знал бы ты, как мне это надоело!

— Не мучься, — он взял её за руку, притянул к себе на пол. Меня передёрнуло. — Я же сказал, мне всё это надоело. Кошмары не прекращаются, все ваши попытки помочь обращаются в ничто. Я так жить больше не хочу. Я буду поводом… Я буду чем угодно, но жить я так больше не намерен!

— Твоё дело, — Виноград уселась поудобнее. — Помощь нужна?

— Я хочу красивой смерти, я её себе сделаю, но помощники мне не нужны…

— Потеряешь сознание.

— У меня свои идеи.

— Которыми ты не собираешься, разумеется, со мной делиться… А, я поняла. Хочешь пойти на могилу к своей принцессе и радостно отдать концы там. Романтика!

— Перестань пороть чушь, — он взвился, но быстро сник. — Я попрошу местных мне помочь, они всё равно не поверят, что всё будет по-настоящему.

— Делай, что хочешь, я слишком устала от тебя. Но что будет с нами?

— Я обо всём позабочусь, напишу Кунсайту.

— Конечно, напишешь, без его позволения, да ещё и позволения Королевы, — Виноград усмехнулась.

— Нет, ты ошибаешься, — Зойсайт смотрел в мою сторону, явно не замечая меня. — У меня другая идея.

— Полная непочтительности и забывающая о сыновнем долге, так? — с сарказмом спросила юма.

— Прекрати! — Зойсайт посмотрел на неё как-то странно, как обычно на юм не смотрят. Было в этом взгляде и смирение, и боль, и просьба. — Виноград, ты знаешь, что происходит, они — нет. Моя жизнь — это предательство.

— Мне надоело разубеждать тебя…

— Помолчи. Я хотел в последний, возможно, раз увидеть свою родину, но мне этого сделать не дают. Что ж, это к лучшему. Я буду поводом. И пускай меня после этого ненавидят.

— О да, смерть во имя великой идеи, с нарушением всех законов, с уничтожением союза четырёх небесных королей. Браво, вот именно этого от тебя все и ждут! Именно этого ждет от тебя, наверное, в первую очередь, Кунсайт, который назвал тебя своим сыном и наследником. Этого, наверное, ждет Королева Погибель, которой ты обязан жизнью. Наверное, этого жду от тебя я, вынужденная томиться тут с тобой и выслушивать…

— Вас на минуту нельзя оставить, вы сразу ссориться начинаете, — в дверях стояли Бальзамин и Ландыш.

— Девочки, — Зойсайт знаком подозвал их к себе, — ввиду того, что мне нельзя выбраться отсюда, я должен буду погибнуть.

— Тебе помочь? — хором воскликнули Бальзамин и Ландыш.

— Да, в организации. У меня свой план, не волнуйтесь. О вашей судьбе я распоряжусь.

— Ты уверен, что нет другого выбора? — спросила Ландыш. — Ты же знаешь, что всегда можешь положиться на нас.

— Вы окажетесь вновь дома, проблема, стоящая перед нами столько лет, решится, — Зойсайт улыбнулся. — А я буду счастлив послужить родине таким образом.

— Да, такое выпадает не каждому, — протянула Бальзамин. — Я могу даже сказать, что немного завидую тебе… Но мы…

— Останетесь жить. Я распоряжусь, — Зойсайт встал. — Завтра я отправлюсь на кладбище, возможно, вместе со своей женой.

— А она тебе там зачем? — удивилась Виноград.

— Так будет красиво и так положено, — Зойсайт задумчиво ветел в руках пустой свиток. — Моя главная задача сделать смерть максимально красивой. Для этого мне понадобятся аристократы… Несколько штук… А ещё декорации… Это должно быть красивое представление…

— Мы все поможем тебе, — подтвердила Ландыш.

— Говори за себя, — Виноград встала и направилась к выходу. — Мне надоели твои глупости. Если вы двое хотите поиграть — играйте, а я лучше отдохну… Письма напишу.

— Виноград…

— Я ещё не сошла с ума, — бросила девушка через плечо и вышла.

Глава 65

Кагуя-химэ

Я совсем не хотела ехать на кладбище, но сопровождать мужа моя обязанность. Это был официальный визит, и он состоялся в первый день четвёртого месяца. Зойсайт остался очень доволен, говорил, что число получается красивым, а он любит красоту. Я делала вид, что ничего не знаю, хотя мне очень хотелось спросить, что же всё-таки происходит? Странные игры затеял мой муж. Двору пока ещё ничего не было известно, поэтому я не оставляла надежды, что ничего страшного не произойдёт и даже эта злая шутка не будет приведена в исполнение.

Курган мы нашли почти сразу. Пока мы стояли перед могилой сестры, многочисленная свита разбрелась по кладбищу. Решено было, раз уж приехали, почтить память всех бывших императоров. Отовсюду шёл аромат курительных свечей, везде лежали приношения. Зойсайт положил на могилу сестры розу. Мне показалось, что он сделал это только потому, что жест красивый, а не потому, что ему так хотелось.

— Я любил её, — прошептал он тихо.

Мое сердце наполнилось смешанными чувствами. Гордость за то, что сестра смогла покорить его сердце, и брезгливость от того, что она так недостойно вела себя перед смертью.

— А я нет, — ответила я столь же тихо.

— Вы отрекаетесь от неё, хотя она давно в могиле, — Зойсайт не смотрел на меня. — Нельзя лишать мёртвых своего благословения и своей поддержки, вам так не кажется? Вы же столько лет дружили.

— Но и вы, и я помните, как она умирала! — возразила я.

— Эх, — он махнул рукой. — Она умерла слишком рано.

Сложила я, чуть улыбнувшись.

— А я вот живу почти вечно, — отозвался Зойсайт.

— Вы сегодня в дурном расположении духа, — начала я. — Вы пришли сюда, а ведь раньше…

— Я непростительно забыл о ней, — ответил муж, перебивая меня. — Я не имел права, но забыл. Я обо всём забыл, думал только о себе. Как всегда, впрочем. Помните сокровища горы?

— Да, конечно, — перед моими глазами встал тот странный, большой, ужасный…

— А помните нападение? Когда вы ещё были с принцессой? — вновь спросил Зойсайт.

— Да, конечно, — эхом отозвалась я, хотя помнила произошедшее той ночью гораздо более смутно.

— Вы ещё долго будете помнить, — продолжил он.

Я впервые в жизни сочувствовала Виноград. Зойсайт был в таком настроении, когда угрюмость могла сильно испортить настроение кому угодно, в том числе и мне.

***

— Я хочу умереть красиво, — эта фраза звучала в ушах, кажется, всего двора. Зойсайт повторил её такое количество раз, что не оставалось никаких сомнений — её уже все запомнили. Мы всегда хорошо относились к театру и всяческим постановкам, но принимать участие лично ещё никому не доводилось, поэтому обитатели замка с большой охотой принялись строить декорации, про себя посмеиваясь. Пытаться воздействовать на канцлера таким образом бессмысленно, так что своей попыткой разжалобить его Зойсайт ничего не добьётся. Зато, говорят, обряд красивый, поэтому все с радостью посмотрят на него, а потом пойдут вместе праздновать шумный провал. Уже готовились всякие яства, а придворные дамы рассуждали, одежду какого цвета и со сколькими слоями надо надеть, чтобы получилось и грустно и смешно одновременно. Зойсайт командовал всеми, показывал, как правильно устанавливать помост. По его словам, он оказывает честь императору и всем прочим тем, что не собирается заливать кровью сам дворец, а всего лишь сад, хотя, учитывая его ранг, он имеет на это право. Я смотрела на странную загородку из кольев, обмотанную большим количеством материи. В загородке было два входа — северный и южный. На пол постелили непонятно откуда привезённые циновки с белыми каймами, украсив их полоской белого шёлка. От количества всего белого у меня просто в глазах рябило, ведь совсем недавно распрощались с последним снегом. Третьего числа стали сооружать белые ворота, похожие на храмовые, увешанные изречениями из священных книг. К большому своему удовольствию я нашла изречения и из лотосовой сутры. Надо бы её переписать и преподнести в храм Исэ, но позже, может, в конце четвёртого месяца, тогда можно будет поехать с мужем вместе.

Третьего числа господин сёнагон в торжественной обстановке и по всем правилам передал Зойсайту приказ о самоубийстве. Этот приказ был незадолго до того написан то ли Ландыш, то ли Виноград, но об этом можно и забыть. Зойсайт принял свиток с такими покорностью и достоинством, каких я на его лице не видела очень давно. Игра завлекала его, причём настолько, что он даже вспомнил о своём высоком положении.

Третьего числа утром были разосланы приглашения советникам и лично канцлеру. Немногие получили их, многие расстроились, что их непростительно обошли, но Ландыш без обиняков объяснила, что на этот счёт тоже есть свои правила: должны присутствовать два главных советника, два-три второстепенных, два-три советника четвёртой ступени и шесть прислужников пятого-шестого ранга.

Помогать вызвались Ландыш и Бальзамин: я видела, как они щеголяют в белых одеждах. Мне объяснили, что в их обязанности входит подавать оружие и ещё что-то столь же незначительное. В тот же день Зойсайт вызвал меня к себе. Войдя в его покои, я обнаружила, что он примеряет сразу несколько комплектов одежды — по роли он должен был переодеваться, кажется, раза два, если не ошибаюсь.

— Любезная супруга, завтра мы расстанемся, — весело сказал он.

— Чтобы встретиться послезавтра, — улыбнулась я.

— У меня к вам просьба, — он будто не заметил моих слов, — музыкохранитель ещё работает?

— Да, кажется, — я давно забыла об игрушке с земли.

— Тогда будьте добры, когда я завтра пойду на казнь, включите мою любимую мелодию, ладно? Я всё равно её не услышу, но хоть буду знать, что она со мной.

— Хорошо, — я склонила голову. — Жаль, что я не могу посмотреть.

— И не стоит. С галереи вам будет видно, как меня поведут, — Зойсайт закрыл глаза, погружаясь в грёзы, — завтра произнесут приговор, мне надо будет переодеться, потом осмотрят место… Свидетели будут с мечами… Приведут меня… Я уже знаю, кто из ваших меня приведёт… Главное, не забыть искупаться в жидкости против распада тела, а то хочу нормальное погребение, а не лепестки или ещё…. Кстати, где кинжалы?

— Какие кинжалы? — удивилась я. — Откуда оружие…

— Да так, красота того требует, у моих девочек должны быть кинжалы, чтобы добить меня на случай, если я убегу, но это так, традиция, — он засмеялся.

Я только чуть улыбнулась. Военные шутки мне совершенно непонятны.

— Да, ещё надо не забыть запереть форму, — продолжил Зойсайт рассуждать сам с собой. — А то, бедная, её и на свадьбу не брал, а теперь ещё и на казнь не возьму — совсем обидится.

Я промолчала.

***

Утром четвёртого дня все придворные дамы толпились на веранде, подсматривая в щёлочки. Я сидела ближе всех и видела, как что происходит. Кажется, Зойсайт всю ночь не спал — это тоже была традиция: пить перед смертью. Но ведь он же не пьёт алкоголь, неужели чаёвничал столько часов? Я видела, как прошли приглашённые, щеголяя прекрасными одеждами. Погода просто великолепна, слышится пение птиц, мне совсем не хочется включать музыковоспроисводитель и портить чудесный день. Я видела, как прошли Ландыш и Бальзамин — обе в белом, на лицах сосредоточенность. Видела, как несли оружие и прочие предметы. Дамы вокруг меня переговаривались, рассуждая, чем шутка кончится? Будет ли меч фальшивым или зачитанный приговор оправдательным? Жаль, ничего не видно, мешает белая ткань.

И вот вышел он — мой муж, весь в белом. Его вели чиновники шестого ранга. Ступали они по специально для этого случая подметённой улице. Я включила коробочку. Заиграла милая музыка, но как-то странно: иноземные предметы скрипели, а потом вовсе затихли. Кнопка, заставляющая звуки литься, не работала! В самое неподходящее время! Я ещё несколько раз нажимала на неё, но всё тщетно. Ах, какая оплошность, какое невезение! И это сейчас! Я отложила коробочку в сторону и стала следить за тенями. Всё происходило медленно. Можно было разглядеть, как одежду снимают, меч подают, но это были только тени, ничего более. Я ждала развязки, когда можно будет засмеяться и пойти праздновать «воскрешение»…

Что-то произошло. Резкий крик огласил дворец. Всё смешалось в один момент. Дамы вокруг меня заволновались: из-за белой ткани доносились крики и проклятия. Кто-то куда-то понёсся, мы ничего не могли понять. Я подошла к самому выходу, но выйти не посмела. К помосту приближались каким-то демоны, настоятели, кажется. Кто-то что-то кричал. Я и не заметила, как рядом со мной оказалась Виноград.

— Пойдёмте отсюда, — юма пропустила меня вперёд. Я уж испугалась, что она возьмёт меня своими отвратительными руками, всё же манеры её далеки от идеальных, но она лишь указывала мне путь, прикрикнув, правда, на служанок, которые бросились меня сопровождать, чтобы не беспокоили нас. Мы отошли в соседнюю галерею и остались там в окружении придворных дам моей матери.

— Могу я спросить, — начала я, — что означает твоё поведение?

— Его занесут в дом через ту галерею, где вы сидели, — ответила Виноград. — А вам не стоит видеть.

— Что видеть? — не поняла я. — Разве шутка не закончилась?

— Закончилась, — подтвердила юма. — Я говорила ему, что он потеряет сознание, он мне не верил, я говорила ему, что готова помочь, он не захотел.

Я промолчала. Играть с юмой в загадки казалось мне унизительным, к тому же праздновать без меня начать не могут, а задерживать всех очень нехорошо.

— Зойсайт приказал тебе привести меня сюда? — тихо произнесла я.

— Уже кончилось? — к нам подошла одна из придворных дам. — Нас обещали позвать, но всё не зовут. Неужто что-то пошло не так и церемония не удалась?

— Кончиться — не кончилось, — ответила Виноград быстро.

— Послушайте, Мать Страны, — сказала она так тихо, что на нас скосили глаза все находившиеся поблизости дамы, а я почувствовала себя весьма неловко. — Если хотите, можете идти.

Я посмотрела на неё с недоумением — зачем меня сюда привели, если уже можно назад? Ну да кто поймет этих юм. Я поспешила обратно на галерею. Там никого не оказалось. В общие покои меня не пустили, объяснив, что там сейчас находятся врачи. Из обрывочных фраз я поняла, что всё пошло совсем не так, как предполагалось: меч, поданный Зойсайту, был настоящим! Уже послали за военным правителем, Ландыш и Бальзамин собираются расспросить. Никто ничего знает и не понимает, а Зойсайт ранен. Вот ведь до чего доводят глупые шутки! Как можно было мечи перепутать?

***

К вечеру весь дворец знал о случившемся. Поговаривали, что рана смертельна. Я не могла в это поверить. Он не может умереть! Он не может умереть из-за какой-то глупой, не получившейся шутки! Это просто нечестно, неправильно, так не должно быть!

Официально меня бы не пустили к нему — нечего делать Матери Страны в покоях умирающего или уже умершего. Однако я не хотела посвящать всё время молитвам и смирению. Если целители бессильны, то страх перед осквернением не должен остановить моих искренних чувств. Поздней ночью я воспользовалась своим умением и пробралась в общие покои тайно. Я знала, что при нём никого нет, — он сам из последних сил попросил оставить его одного. Скорее всего, он уже мёртв, но я всё равно должна его увидеть. И вот, последняя перегородка и… Мне повезло, что я невидима: оказалось, что Зойсайт в покоях не один… Или уже не Зойсайт… Жив ли он? Я смотрела, как над ним склонилась Яша, та самая юма, которая вообще не присутствовала во время той шутки. Она смотрела на него, и, о чудо, Зойсайт открыл глаза! Он глубоко дышал, стонал. Ран не было видно из-под покрывала, и я благодарила богов, что не вижу их, — иначе могла бы не выдержать, разрыдаться и выдать своё присутствие. Яша положила свою руку ему на лоб, пытаясь отереть пот.

— Это бесполезно, — прошептал он очень тихо, так что я едва расслышала.

— Вы всё ещё живы.

— Да, я не смог… Это всё из-за сыворотки в моём теле… Она не только не дает телу распасться, но ещё и чуть залечивает раны… Так что… Эта мука может быть ещё долгой, — он глубоко вздохнул. Слова давались ему с трудом, он едва говорил.

— Я могу помочь вам? Позвольте… — Яша наклонилась чуть ниже.

— Нет, — он одним голосом остановил её руку, — не оскверняй себя убийством.

Он улыбнулся, но улыбка больше походила на болезненную судорогу.

— Мне сейчас никто не нужен, ни Ландыш, ни Виноград, только ты… Ты привязалась ко мне душой. Если уж я не могу… увидеть его… Я сам попросил Ландыш не добивать меня тогда, я сам хотел, чтобы ритуал не был доведен до конца.

— Но вы… — Яша не знала, что говорить. Она тихо плакала. Я видела, как слёзы текли по её лицу. Я видела, как слёзы текли по его лицу. Только это были разные слёзы: слёзы потери и слёзы ужасной физической муки. Яша склонилась над его лицом, слеза с её щеки упала на его, и большая капля понеслась вниз, исчезая где-то в темноте.

— Я хотел… Я думал, что я справлюсь, но я не смог… Я хочу жить… Как глупо, но на самом деле все мы боимся смерти, — он вновь задохнулся словами. Долго восстанавливал дыхание. Повернулся к ней лицом, вновь кисло улыбнулся. Попытался протянуть руку, но остановился на полпути.

— Поговори со мной. Сплошная мука так лежать.

— Я могу облегчить ваши страдания, — её голос дрожал.

— Нет, ты не сможешь спасти меня. Возможно, эта мука скоро пройдет. Я уже вижу… Я уже однажды умирал. Во сне. Это было страшно… Нет, я не помню, как это было. С тех пор, как я видел во сне свою смерть, я стал бояться… Бояться смерти других. Так неприятно… И вот сейчас я умираю, — он перевёл дыхание. Я приблизилась, чтобы расслышать его тихий шёпот. — Мой хозяин оказался прав: я не могу прицепиться душой ни к одной религии, я не верю, что моя душа возродится в лепестке чистого лотоса. Моя душа, скорее всего, пойдет по другим путям перерождения или… Я не знаю, чем может стать душа химеры… Но ты же меня не понимаешь! — он помолчал. — Моя душа… Слишком странная вещь.

— Пожалуйста, не волнуйтесь, — Яша пододвинулась чуть ближе. В темноте трудно было разглядеть, что написано на её лице.

— Ты такая тёплая, — похоже, она взяла его руку в свои. — Моя душа… Мне надо напрячь все свои силы, чтобы моя душа попала вновь к Металлии, тогда, быть может, то, что моё тело сейчас не исчезнет… и будет только… обратно. Возможно. Если получится. Химера… — его слова походили на бред, возможно, таковыми и являлись.

Он вновь забылся. Замолчал, кажется, даже отвернулся от юмы, хотя, возможно, это темнота и тени мешали мне видеть истину.

— Яша… — продолжил он спустя некоторое время. Юма наклонилась, чтобы лучше слышать его сбивчивый шёпот, — как бы я хотел умереть там… там, где, я считал, моя родина. Как бы я хотел, чтобы моя смерть принесла счастье Тёмному Королевству. Как бы я хотел… Как бы я хотел… Не быть обречённым после смерти. На немилость. Не быть забытым и посвящённым пороку…

— Лорд Зойсайт… — голос Яши немного дрожал, наверное, лицо её не просыхало от слёз. — Я не могу перенести вас в Тёмное Королевство. Но если мы объединим усилия…

— Не зови никого, не надо, мне хватит тебя, — его голос вновь стал походить на тот, который я слышала многие годы, — сейчас… Больше мне не с кем прощаться, кроме тебя. Все те, кого я любил, считают меня… Они будут только рады моим страданиям.

Я смотрела на эту картину и понимала, что обязана вмешаться. Ведь моя кровь целительна, возможно, она сможет спасти моего мужа, возможно, смерть не заберёт его… Но я не могла сдвинуться с места. Я смотрела на эту престранную сцену со стороны так, словно она разыгрывалась в театре, словно это был роман с Земли, словно человек умирал на руках возлюбленного бога… Я не могла нарушить эту чудесную идиллию, не могла разрушить столь милую моему сердцу картинку. В театральное действо зритель не вправе вмешиваться, ведь тогда волшебство исчезает, актёры снимают маски и оказывается, что всё было фальшью! Поэтому и сейчас я только смотрела, во все глаза смотрела на то, как высший асур умирал на руках у низшего. Это было неправильно, но, боги, как это было красиво!

— Я не могу рассказать вам, не могу спеть о нашей родине, я не умею, — печально произнесла Яша, гладя Зойсайта по голове.

— Не надо… — он потянулся к её руке, стараясь продлить последнее удовольствие в своей жизни. — Сейчас лето, начало лета… Сейчас так красиво. Столько лет я был на своей родине, столько лет я мог любоваться… Цветами… Подле своего хозяина и своих друзей… — он замолчал на мгновение, видимо, вспоминая свою долгую восьмисотлетнюю жизнь. — Как же невыносима эта мука, Яша! Даже не физическая. Боль я могу терпеть, — шёпот становился громким, слишком громким, я испугалась, что его услышат посторонние, кто-нибудь войдёт и разрушит чудесную картину. — Но как невыносимо просто так лежать и ждать неизвестно чего, — продолжал Зойсайт, силясь подняться и заглянуть в лицо юме. На его собственном слёзы мешались с потом, а красивые черты плыли, искажались от нестерпимой боли. — Что случится, когда душа отделится от тела? Отделяется ли она от тела? А вдруг всё, что говорит религия, неправда, и я просто исчезну? Перестану существовать, — если бы он мог, то кричал бы, но на такое у него уже не было сил. Я смотрела, как этот сильный демон, демон, которым я восхищалась, не может даже двух слов связать — как это мерзко! — Как такое возможно? — стонал Зойсайт. — Как возможно… Это неправильно… Я не хочу так…

Слёзы вновь полились по его лицу. Я видела, ему больно плакать. Яша стояла на коленях, не зная, что делать. Вдруг она наклонилась и легонько коснулась губами его лба. Я впервые в жизни видела такой поцелуй — даже слов не найду до сих пор, чтобы описать его.

— Холод, — прошептал Зойсайт, — это не тот холод, который мог дать мне учитель, — он перевёл дыхание. — Яша, после моей смерти отправляйся в монастырь… Помолись за меня, Яша. Я прошу тебя. Если уж ты пришла ко мне, значит, тебе было предчувствие, что я ещё жив, что это лишь потеря сознания.

Лунный свет лился из окна на них, освещая эту чудную встречу и превращая в сказочную. Только тут я заметила, что Яша не плачет, её лицо выражает ту нежность, которую обычно можно заметить на лицах кормилиц, когда они смотрят на своих детей… Как можно позволять какой-то юме так смотреть на себя?

— Может, займёмся складыванием стихов? — вдруг произнесла она совершено невпопад, так что мир сказки на миг покачнулся.

— Если бы мой мозг был в порядке, то да, — ответил он так, будто ожидал подобного глупого предложения. Но мне сейчас так страшно умирать. Теперь я понимаю, почему так страшна смерть на кресте… Убийство мгновенное гораздо милосерднее. Не в боли дело, а… в ожидании… Я не хочу умирать…

И вновь я поняла, что должна войти, ворваться, обработать его раны своей кровью… Но я не смогу так поступить. Красивая смерть… Уж не об этом ли он мечтал?

— Мне тяжело говорить, но, прошу тебя, останься после, и когда всё кончится… Нет, я не буду, не хочу ничего дарить перед смертью. Не сочти… Я не хочу думать о том, что ты здесь из желания…

Его голос сорвался, обратился в стон. Дыхание стало более тяжёлым и глубоким, а Яша всё молчала, сидела, подобно статуе.

— Как бы я хотел увидеть Тёмное Королевство. Четыре года разлуки… Я даже перенестись туда не могу…

Тихий шёпот, едва слышный. Зойсайт смотрел на Яшу, и не знаю, о чём думал, возможно, ждал какого-то ответа.

— Запах зелени… — вдруг продолжил он. — Я совсем забыл, что у нас растёт пахучая зелень… Я так давно там не был, что вспомнил о её запахе только сейчас… Это стало для меня что-то значить. Мне надо отдать душу Металлии. Яша… Если вдруг у меня получится, я умоляю тебя молчать, но если что, я хочу, чтобы ты лечила меня, пожалуйста, Яша… Выполни мою просьбу.

Я не могла понять, что он имеет в виду. Юма молчала. Что она могла на это ответить? Яша уже не гладила его по голове: одна её рука лежала у него на груди, на сердце, другая будто запуталась в его пышных волосах. Странная картина: юма и человеческий демон. Один на пороге смерти, второй на пороге свободной жизни, Он стонал, она смотрела на него с неописуемым выражением на лице. И тут я почувствовала, что мне нужно уходить. Если останусь, то действительно увижу смерть. Сойти с места я не могла, поэтому просто телепортировалась, благо Зойсайт обучал меня магии. Оказавшись в комнате, я почувствовала, что теперь тоже боюсь смерти, будто то, что я сейчас увидела, пережила я, а не Зойсайт. Я забылась сном, больше похожим на лихорадку.

Глава 66

Кагуя-химэ

Утром мне доложили, что Зойсайта не стало. Он умер ночью в середине часа Быка. Тело не распалось благодаря эликсиру, так что будут организованы торжественные похороны. Для меня это был настоящий удар. Значит всё, что я видела вчера, всё это правда? Перед глазами прошёл тот день: он в белых одеждах, вокруг него юмы, придворные дамы, подсматривающие в щёлочки с веранды, столы, ломящиеся под тяжестью дорогих блюд, Виноград, уводящая меня с галереи, целители, настоятели — всё смешалось. А главное, ночь. Яша. Первым моим порывом было броситься и расспросить юму, но… Я понимала, что ничего не узнаю. Она будет молчать, потому что нельзя, нельзя о таком рассказывать. Наверное, она же первая читала над Зойсайтом заупокойную молитву. Сперва сестра, теперь муж — один за другим близкие демоны покидают меня. В порыве безмерной скорби я сложила:

Прибыли настоятели из храмов Исэ, Аматэрасу, Шивы, приехали военные правители, я знала, что послана была грустная весть и в Тёмное Королевство. Смерть моего супруга касалась всех. Но как же могла не удаться такая прелестная шутка? Я закусила губу. Весь день провела в своих комнатах, молясь за своего мужа, и только слёзы порой нарушали мой покой. Я не сомневалась, что множество белых коней будет принесено храмам, множество переписанных сутр. Наверное, все главные храмы и моей Империи, и Тёмного будут поминать усопшего.

Лишь на следующий день я стала принимать монахов и настоятелей. Мы говорили с ними часами. Все пророчили моему мужу появление в венчике лотоса, там, где обитают императоры, те, кто обладает десятью добродетелями. Я кивала, соглашалась и принималась ещё усерднее молиться. Теперь я была вдовой единственного мужа, поэтому моя одежда изменилась — в кротчайшие сроки мне сшили белые одежды соответствующего кроя. Я собиралась сразу после церемонии погребения удалиться в монастырь, чтобы там в тиши и покое помочь супругу выйти из круга сансары. Дожидаться трёх дней я не собиралась, а к шестнадцати намеревалась вернуться. В эти горестные часы все посылали сострадательные письма со стихами и подарками. Мне более всего запомнились такие:

Приписка: сон приносит успокоение даже самому страдающему сердцу.

Увидеть супруга я никак не могла и понимала, что до обряда погребения мне не суждено будет этого сделать, ну да я и не очень стремилась, всё же мёртвый демон совсем не похож, наверное, на живого. В замке стоял переполох, все готовились к похоронам так тщательно! Последним раз я помню такую неразбериху лет семь назад, когда умер один из бывших императоров, но он был настолько стар, что его смерть предсказывали заранее и готовились к ней заранее, а тут-то совсем другое дело.

Прибыла и делегация из Тёмного Королевства. Я полагала, что нас навестят все, но выяснилось, что удостоили своим присутствием только Лорд Кунсайт и Лорд Нефрит. Меня весьма удивило подобное, ведь мой муж был одним из Четырёх Небесных Королей, с чего же вдруг такое пренебрежение? Мне хотелось поговорить с Нефритом и узнать причину, но вместо этого моей судьбой стал Лорд Кунсайт. К сожалению, это была обязанность — мы как ближайшие родственники погибшего должны были выразить друг другу соболезнования. Это была древняя церемония, но я бы всё отдала, чтобы её не проводить. Мои чувства были в таком смятении, что я боялась забыть, что именно надо говорить, но возразить нельзя.

Разговор вышел совсем не таким, каким я его себе представляла, и каким он должен был быть по всем правилам этикета. Лорд Кунсайт находился по другую сторону ширмы, и меня, и его сопровождали слуги, чему я была несказанно рада — всё же говорить легче.

— Аматэрасу благословила ваш путь, божественная Мать Страны, — начал он согласно этикету.

— И ваш тоже, — ответила я. — Нас всех собрало во дворце одно горе.

Ваш приемный сын погиб почти у меня на глазах.

— Я знаю, — ответил он, вместо положенных соболезнований мне. — Всё о его позорной смерти мне известно.

— Вы так строги, — заметила я, не зная, что сказать.

— Строг? — голос Кунсайт показался мне удивлённым. — Зойсайт предал Тёмное Королевство, разрушил Четвёрку Небесных Королей. Мне стыдно за него. Это на него я потратил столько времени и сил! Он — моя величайшая ошибка. Я не этому учил его. Его позор — это мой позор.

— Но это была случайность, — возразила я.

— Это было преднамеренное самоубийство, спланированное и приведённое в исполнение, — заявил Кунсайт. — Я в таких вещах разбираюсь. Без моего согласия. Без согласия королевы. Он поставил нас письмами перед уже свершившимся фактом, зная, что никто не позволит ему умереть.

— Вы так уверенно говорите, — недоумённо протянула я.

— Абсолютно уверен. Он предал Тёмное Королевство и поэтому я проклинаю его.

Мои глаза расширились от удивления и ужаса. Неужели он…

— Вы не можете так поступить с ним! — я забыла обо всех приличиях. — Вы ведь были ему как отец. Ваше проклятие будет тяжёлой кармой во всех его следующих жизнях. Пожалуйста, не делайте этого.

— Я не верю в ваши религии, — ответил он, усмехнувшись. — Нет никакого будущего рождения, ничего нет. И на том свете ему всё равно, что я скажу сейчас. Я уверен, он понимал, что делает. Предательство должно сурово караться, ничего более сурового я сделать не могу. Но не бойтесь, я уверен, мои слова не имеют никакого значения.

Я смотрела через ширму и не знала, как возразить. Ведь Зойсайт-то верил. Он-то знал. Я помнила, сколько хорошего слышала от своего мужа об этом страшном демоне, я считала, что моё мнение предвзято, а он теперь так спокойно отрекается от своего сына и обрекает его на долгие муки в каком-нибудь аду? Нет ничего в жизни хуже родительского проклятия, особенно если оно посмертное.

— Завтра погребение, — продолжил Кунсайт. — Мы с вами как ближайшие родственники должны сопровождать тело.

— Да, конечно, — ответила я. На этом разговор окончился. Услышанное настолько поразило меня, что руки опускались. Молиться? Ехать в монастыри? Зачем? Кунсайт уже обрёк Зойсайта на такое, против чего не сможет ничего сделать даже настоятель храма богини Аматэрасу. Видеть Нефрита наедине мне было совсем не в радость, но он сам нашёл меня. Мы говорили немного и недолго: я не могла поддержать разговор. Единственное, что я запомнила, это его фразу:

— Не горюйте, Мать Страны. Земля к земле, огонь к огню. Его тело будет радо сгореть в своей родной стихии.

— Неужели вам его совсем не жалко? — спросила я, боясь услышать что-нибудь столь же страшное, как недавние речи Кунсайта.

— У нас никогда не было хороших отношений, — ответил Нефрит, — но его смерть совсем мне не в радость. Причины теперь не понять…

— А юмы? — спросила я с надеждой в голосе.

— Это же личные юмы, — улыбнулся Нефрит.

— Я не понимаю.

— Скорее всего, они ничего не знают, а если знают, то и под пыткой не скажут, уж такие они — личные юмы.

Я не ответила: продолжать разговор не хотелось, хотелось остаться одной и полностью отдаться своему горю. Похоже, я одна искренне опечалена смертью Зойсайта, а остальным совсем нет до него дела.

Погребальная церемония наполняла моё сердце такой грустью, что глаза мои не просыхали от слёз. На ней присутствовало очень много демонов в белом. Я помню шествие к огромной поляне, где был собран огромный костёр. Помню, как зачитывалась длинная сутра, и ей всё не было и не было конца, будто чтец нарочно тянул время, будто ещё надеялся, что Зойсайт оживёт. Мой муж лежал на носилках. Я не подходила к ним, хотя и имела право. На муже была надета та самая любимая им живая форма. И в чём она провинилась, что её сжигают вместе с хозяином? Но вот чтение закончилось, началось прощание, принесение даров. Потом помню огромный костёр, подобный факелу. Из-за засухи вся трава вокруг него выкошена, а земля смочена водой. Глядя на полыхающее пламя, я сложила:

Ответил Кунсайт. Хайку покоробило меня, но я ничем не выдала своего неудовольствия. Пламя разгоралось всё сильнее. Я принялась читать молитву, понимая бессмысленность показного благочестия. Потом все удалились во дворец, где подавали приличествующие церемонии блюда. Играла тихая, грустная музыка. Велись тихие разговоры. Я не могла долго терпеть это торжество, поэтому ушла к себе, как только представился случай. Получила записку от одного юноши, чьё сердце давно было полно мечтами обо мне. Он предлагал всяческую помощь и утешение в столь страшный час.

На такое милое письмо нельзя было не ответить, и я позволила ему прийти ко мне. Глаза мои не просыхали. Мы говорили много часов, провели вместе остаток дня и всю ночь. Я так и не сомкнула глаз: мне чудился тот жуткий костер. Прах собрали и передали Тёмному Королевству: Лорд Зойсайт должен был найти последний приют на своей родине.

Глава 67

Кагуя-химэ

Мы отметили трёхдневное поминание. Всё прошло тихо, представители Тёмного Королевства не пожелали на нём присутствовать. моё лицо всё ещё не просыхало от слёз. Вряд ли это были слёзы потери, скорее вопиющей, на мой взгляд, несправедливости! Я так хотела помочь своему мужу, так хотела пойти помолиться за него, а в результате лишена этой возможности! Я спросила у настоятелей, и всё подтвердилось — ничто не способно разбить родительское проклятие. Лорд Кунсайт обрёк-таки Зойсайта либо на нараков, либо на претов, что хуже, не знаю. Как ужасно мне было представлять, что мой муж, красивый, пускай и не нашей красотой, демон сейчас мучается в каком-нибудь из кругов ада! Как невыносимо мне было даже представлять себе такое! Я вновь и вновь мысленно возвращалась на гору, где было совершено сожжение. Что он говорил перед смертью? Что-то о том, куда девается душа, кажется. Я не помнила точно. Воспоминания о той волшебной ночи были отрывистыми, прерывающимися, какими-то полумёртвыми. Яшу я с тех пор видела только мельком, я так и не знала, на её ли руках он умер или отослал верную юму в последний момент. Ничего я не знала точно, могла лишь предполагать. Во дворце все носили траурные одеяния. Стаю птичек напоминали угрюмые высшие демоны. По обычаю, близкие Зойсайта должны были бы принять постриг. Я понимала, что мне должна быть уготована такая участь и особенно не жалела о ней: мой муж умер, моя молодость прошла, мой сын — новый император, что ещё делать женщине в миру? Я смотрела на отца, который давно уже кутался в тёмные одежды, и немного даже завидовала ему… Каково же было моё удивление, когда мне не только не предложили принять постриг, но даже строго запретили это делать, ничего не объяснив толком. Моё удивление было безмерным, но никто не попытался даже намекнуть на причину запрета. О новой тягости я и подумать не могла, а другая причина в голову не приходила… Тридцать седьмой день траура тоже отметили особым богослужением, многие прислали мне письма, полные нежных слов и скорби. Я продолжала жить, как раньше, я продолжала жить в миру. Надо было, конечно, устроить дни удаления, всё же я была совсем рядом с умирающим, но мне сложно было бы объяснить родным, почему я так поступаю, поэтому пришлось отказаться от очищения.

Оглядываясь на свою прошлую жизнь, я с ужасом видела, что опустилась до невозможности. То, что я посчитала даром, было на самом деле самым ужасным проклятием. Я знала слишком многое, всё от всех скрывала и вела себя совершенно неподобающе! Мне ли, матери страны, позволено сейчас думать о чём-то, кроме как о скорби по покойному мужу? Мне ли упрекать Лорда Кунсайта за его жестокость?

Я жила в странном, мне непонятном и пугающем от этого мире, которым не с кем было поделиться. Меня звали поклониться святилищам бога Инари — я отказалась, хотя отец и настаивал на моём согласии. Мне казалось, что во дворце лучше молиться за упокой, чем в храме бога пяти хлебных злаков. Я переписывала сутры столь тщательно, что у меня начали болеть глаза — пришлось вознести молитвы Фудо — богу огня…

Я зевнул и оторвал взгляд от свитка. Близился рассвет. Уже даже не просто близился, уже занималась заря. Всю ночь я читаю этот странный дневник, совсем не похожий на то, как обычно пишут женщины. Чаще всего они описывают лишь поверхность явлений, а уж никак не их суть, но Кагуя-химэ взяла на себя смелость даже восстановить диалоги… Повесть походила на настоящий роман прошлых веков, только имена не были вымышленными. Сложно поверить в то, что Зойсайт мёртв. Сложно поверить в то, что Тёмному Королевству удалось скрыть смерть одного из своих правителей. А на самом деле сложно поверить даже в то, что им удалось скрыть свадьбу. Я прикрыл глаза — усталость тут же дала о себе знать. Я понял, что засну сейчас, если расслаблюсь. А что, если это всего лишь выдумка? Ведь сестра упоминает, что интересовалась романами с земли, если там так пишут, то, может, она лишь подражает им? Не верилось мне в реальность описываемых событий, а даже если они и правдивы, мне пришлось прочитать три огромных свитка, чтобы в конце четвёртого узнать главную и, кажется, единственную действительно ценную мысль — Си Тэнно распались. И то, откуда я это узнаю? От женщины? Нет, нельзя поверить в то, что всё так тщательно скрывалось. Конечно, конкретно мы никогда не вели никаких дел с Тёмным Королевством, нам это было просто не нужно, но ведь их ближайшие, теперь уже завоёванные соседи наверняка видели всех небесных королей. Почему же не поняли, что Зойсайт умер? С другой стороны, при том, как его описывает Кагуя-химэ, потеря не слишком значима для государства…

Я вновь задумался. В дневнике было слишком много всего красивого. За фантастическими описаниями и страданиями я едва мог уловить ценную суть. Разговоров о политике крайне мало, более того, нет никакой гарантии, что они воспроизведены точно и что позиция Тёмного Королевства до сих пор не изменилась. Я взглянул на прочитанные свитки, которые уже устал резать, тем более, что оставалось слишком много обрезков, — из них надо бы выписать крупицы информации, которые они содержат, но для этого их надо перечитать, как минимум, а на это нет времени. Я вновь взглянул на четвёртый свиток — осталось не так и много, но полностью прочитать уже не удастся — за мной скоро придут. Ладно, буду выискивать только самые интересные места, выпуская всё лишнее.

— Я не могу сказать, какие из восьми несчастий постигли меня, — я склонила голову перед монахом. — Да, я признаю, что горе и страдание сейчас есть в моей душе, но я верю, что они не помешали бы мне принять постриг. Радость и наслаждение теперь точно не будут мне ведомы после таких потерь.

— Но вдох и выдох вы исключить не можете, мать страны, — возразил он. — Впрочем, главное, чтобы вас не касались шесть скверн, а уж несчастья пройдут сами собой.

— Подумайте сами, — начала я, уже не сдерживая слёз, — разве сладострастные грёзы могут преследовать меня? Разве любовные песни могут теперь услаждать мой слух? Разве запах плоти может сейчас приносить мне удовольствие? Разве смогу я прикасаться к обнажённому телу? А чревоугодие и суесловие никогда не были моими пороками.

— Это главное, госпожа мать страны.

Мне казалось, что он не слушает меня, не понимает моего стремления отрешиться от мира и встать на путь благочестия. Особенно сейчас, ведь я чувствовала себя с каждым днём всё хуже. Я не могла понять, что это за болезнь. Мне казалось, что однажды я уже испытывала нечто подобное, но давно, когда ещё Зойсайт уезжал в монастырь. С тех пор ничего такого не бывало. Я держалась из последних сил, не показывая даже служанкам своей муки, хотя уйти от мира мне нестерпимо хотелось. Мой сын — государь страны, близкие мне демоны погибли, что может быть лучше, чем отрешение от мира или уход из него?

Проходили дни, становилось мне всё хуже. Я уже не могла постоянно молиться, мысли путались в голове. Хотелось чего-то нового. И тут я вспомнила, как однажды супруг сказал, что после его смерти мне достанутся его дневники. Может, он не забыл об этом? Я направилась в наши общие покои, куда не заходила с того страшного дня. Там было пусто. Казалось, будто в комнатах даже не убирали. Я была столь беспечна, что даже не сразу заметила склонившуюся передо мной Виноград! Моё лицо едва не скривилось — ну почему именно она попадается постоянно на моём пути.

— Мой муж завещал мне свои дневники, — начала я без предисловий. — Могу я увидеть их?

— Странно, — ответила Виноград, медленно подходя к стоящему в углу ящичку. — Очень странно, но если он так хотел… Не нам сейчас судить не совсем нормальных.

Я молчала, не собираясь препираться с юмой. В некотором роде я даже чуть торжествовала — Зойсайт всю жизнь обращал на юм гораздо больше внимания, чем на меня. Подруги стояли у него на первом месте, а жена хорошо если на втором. И вот теперь моё сердце разрывается от горя по поводу его смерти, а вернейший друг со спокойным выражением лица выдает мне его вещи. Как же непостоянен наш мир! Как быстро мы забываем тех, кто был нам ещё вчера так дорог! И хорошо забыть того, кому суждено вечное блаженство, но как можно забыть обречённого на дальнейшие круги перерождений?

— Какие вам дневники? — нарушила молчание Виноград. — Здесь чуть ли не сотни свитков, Зойсайт вёл его очень долго.

— Так много? — я удивилась.

— Двести лет, как-никак, — хмыкнула юма. — Так вам какие? Или все?

— Нет, не все, — я задумалась, — дай, пожалуйста, за последние пять-шесть лет и что-нибудь совсем старое.

— Как пожелаете, — юма протянула мне около десятка свитков. — Но вряд ли вам будет интересно это жизнеописание.

— Я сама решу, — мне хотелось побыстрее закончить разговор.

— Госпожа мать страны, — окликнула меня Виноград. — Есть ли демон, которому сейчас отдано ваше сердце?

Я промолчала. На такие вопросы благовоспитанная женщина не может ответить, а благовоспитанная служанка никогда их не задаст. Я вновь пожалела, что вообще заговорила с юмой, — мне ли не знать, сколь низки эти существа и что в них нет никакого благочестия и изящества.

— Если есть, то хорошо, — продолжила тем временем девушка, подходя ко мне. — Постарайтесь с ним увидеться в ближайшие вечера. И перед тем, как расстанетесь, выпейте это, — она протянула мне флакончик, в котором я с удивлением узнала то, чем поил меня Зойсайт! Я вновь не ответила, ожидая какого-нибудь объяснения.

— Ваше тело должно сейчас страдать от боли, — Виноград отошла от меня, поняв, что мне неприятно её присутствие. — Эта жидкость её снимет, но только если рядом будет мужчина.

***

Поздно ночью я решила последовать совету юмы и выпить настойку. Да, это оказалось то самое, что мне давал Зойсайт. На мои глаза вновь навернулись слёзы, а ведь мне казалось, что я уже не могу плакать. Мы столько всего пережили вместе! Вдруг его образ исчез, возник образ Сестры, милой, любимой, такой, какой она была до того жуткого позора. Я медленно погружалась в сон, ощущая негу.

Мне снился Зойсайт. Мы шли с ним по саду мимо статуй долгой жизни. Прошли мимо черепахи, а остальных почему-то не было видно. Зойсайт стоял передо мной как живой. Он говорил:

— В моей жизни было столько всего, чего вам никогда не узнать, не понять, не постичь. Из четырёх тяжких грехов я, кажется, не совершал только одного — прелюбодеяния. Убийства были для меня в порядке вещей. Воровство в меньшей мере, но и без него не обошлось. А лживость долгое время была моей сущностью в отношениях с Кунсайтом. Вам не понять, как ужасно долго жить. Ведь все грехи, которые обычные демоны совершают за сто лет, мы можем совершить за пятьсот, восемьсот, представляете, насколько на нас много грехов.

— Но и добродетели больше, — возразила я. Во сне меня не удивляло, что Зойсайт жив, что он снова со мной, это казалось таким естественным.

— Добродетель — удел женщин и детей, — рассмеялся он. — Чем старше становишься, тем меньше добродетели ощущаешь. Я, во всяком случае, точно. Может, вы иначе, но я…

— Вы прекрасны! — почему-то вырвалось у меня. — Вы красивы человеческой красотой, которой давно нет у нас. А красота тоже добродетель!

— Или проклятье, — ответил он, будто процитировал.

Зойсайт резко сжал мою руку. Пейзаж вокруг нас изменился — мы уже стояли в доме. Как так произошло — не знаю.

— Красота может стать проклятием, ведь когда ты её потеряешь, то будешь сильно страдать, а страдания отвращают от нирваны, не так ли? — он заглянул мне в глаза. В его собственных отражалась какая-то не свойственная ему животная грубость.

— Но красоту тела определяешь не ты сам, а окружающие, — возразила я.

Он хотел что-то ответить, но будто резко передумал. В окно почему-то светила Луна, мы были одни. Зойсайт той ночью был очень груб со мной, как никогда. Я не могла понять, почему он так сильно мнёт мои одежды, в чем я виновата перед ним?

Я открыла глаза — на них легли лучи летнего солнца. Было утро, середина четвёртого месяца. Я села на полу. Из головы не выходил странный сон. Я могла поклясться, что этой ночью со мной был Зойсайт, я его видела, я чувствовала его прикосновения! Будто ничего не произошло, будто мы просто расстались на день. Я бросила взгляд на недопереписанную лотосовую сутру. Может ли быть такое, что его дух приходит ко мне ночью и услаждает меня? Я задумалась: мятежный дух — вполне возможно, учитывая, как поступил с моим мужем Кунсайт. Но если так, надо провести обряды и помочь его душе успокоиться. С другой стороны, возможно, он, увидев мою скорбь, решил поддержать меня в этот тяжёлый период и приходить ко мне хотя бы во сне. Я терялась в догадках. Собственные чувства и ощущения обманывали меня, я не знала, кому доверять — своему рассудку, утверждающему, что мой муж умер на моих глазах, или моему сердцу, которое наполнялось нежностью, стоило мне вспомнить эту ночь.

А может быть… Мне пришло в голову, что, может, всё это игра? Может, мы просто не поняли, и представление ещё не закончилось? Быть может, всё происходящее только представление: и смерть, и погребение, и молитвы, а настоящий Зойсайт на самом деле отдыхает где-нибудь и скоро вернётся ко мне? Конечно, это ужасная шутка, это издевательство над самой смертью, но, зная Зойсайта, я бы не удивилась, узнав, что права. Быть может, юмы знают? Но вряд ли скажут мне.

С другой стороны… Я вспомнила ту ночь… Ту самую ночь, когда Яша держала Зойсайта на коленях. Неужто всё это разыграно? Неужто это было просто актёрским мастерством? Неужто я видела театр без масок? Вернее, с масками, но с масками на душах, а не на лицах? Я помнила, как не смела войти, не смела нарушить священное, как мне казалось, таинство. Неужели всё это было обманом? Но кому он лгал? Яше? Или знал, что я рядом? Но моё умение… А может, обитатели Тёмного Королевства всё видят насквозь?

Я терялась в догадках и не знала, у кого спросить совета. Я оказалась между двух огней — мой мир, мир моей семьи, который плакал и молился, но ничего не знал, и мир юм, который мог знать очень многое, но в котором мне не было места и куда я попасть и не стремилась. Я не знала, что мне делать и как вести себя.

Я с трудом открыл закрывающиеся глаза. Пора кончать с этим. Если сейчас окажется, что всё это и правда была милая шутка и Зойсайт на самом деле жив, я точно уничтожу этот дневник, не дочитывая. Слишком поздно — уже некогда ложиться спать, но завтра важный день, точнее, уже сегодня, мне вновь предстоит разговор с Королевой, а я, вместо того, чтобы продумать своё поведение, читаю уже много часов этот дневник. И почему сестра не могла просто сказать мне несколько строк? Мы бы могли остаться наедине, и это не вызвало бы ненужных вопросов. Или почему нельзя было для меня написать записку поменьше, а не на четыре свитка? Возможно, в свободное от дел время я бы с радостью ознакомился с её жизнеописанием, оно неплохо написано и может завлечь в часы досуга, но не сейчас, когда меня ждёт напряжённая работа. Я с грустью взглянул на ровные иероглифы — сколько их тут ещё? Долго ли мне ещё мучиться, и есть ли в этом смысл?

Глава 68

Кагуя-химэ

В пятом месяце обычно стоит несносная жара. Из-за неё даже многие дамы не могут прибыть ко двору. В этот месяц дворец похож на сонный улей, из которого улетели почти все пчёлы. Это время, когда из столицы в провинции посылаются сотни писем юным особам, которые не могут выехать из своих поместий, куда переезжали на время празднества сакуры.

Недавно во дворец прибыли монахи, которые рассказывали юному императору, а также придворным дамам захватывающие истории из своей жизни и жизни своих близких. Впервые я услышала, например, историю о крысах, после которой не могла всю ночь сомкнуть глаз. Никогда бы не подумала, что крысы льнут к тому, кто болеет проказой, и пытаются его съесть. Немыслимо, чтобы хоть какая-то тварь не стремилась уйти как можно дальше от больного этим страшным недугом. Другая история повествовала нам о делах минувших, о давних днях, когда императором был ещё прапрапрадед моего отца. В зимнюю пору все сановники не могли оторвать глаз от чудовищного представления — два камня, до того момента мирно покоившиеся в саду и служившие украшением, вдруг ни с того ни с сего начали подкатываться друг к другу и наносить страшные удары, пока не раскрошили друг друга. А через несколько месяцев началась настоящая междоусобица. Так боги предупреждают нас, простых смертных, о грозящих несчастьях.

Подобные рассказы весьма занимали меня, особенно сейчас, когда все мы были озабочены болезнью юного императора. Настоятели говорили, что ничего страшного ещё не случилось, но такую жару тяжело перенести и здоровому ребенку, не то что больному. Моё сердце трепетало от одной мысли, что с юным императором что-то случится. По дворцу ходили такие противоречивые слухи! Я сильно завидовала принцессе Пятой, которая как поселилась в храме Аматэрасу, так больше оттуда и не выезжает. Как бы и мне хотелось удалиться от мира! Придворная жизнь, в которой я выросла, начинает докучать мне. Раньше в моей свите были девушки, вызывавшие в моём сердце сочувствие и понимание, но больше их нет рядом со мной.

С тех пор, как мой отец принял постриг, судьба Соны и Тонагу стала незавидной. Отец настаивал на том, чтобы обе они вошли в свиту молодого императора, но и я была против, и их родители. Мать Соны и её кормилица только и твердили о том, чтобы она оставила придворную службу и вернулась в поместье, поскольку отец серьёзно болен и может не оправиться от недуга. Его посетил даже сам государь-инок, которому тот служит много лет. Сона послушалась и покинула дворец, обещав писать мне. Какие трогательные письма приходили от неё! Она жаловалась на свою горькую судьбу и скуку. Её окружали девицы, которые и понятия не имели ни об изысканных манерах, ни о стихосложении. Не раз она просила матушку отправить её назад, во дворец, но не получала никакого ответа.

Тонагу удачно, хотя и не без курьёзов, вышла замуж и стала госпожой из северных покоев. Теперь она супруга одного из принцев, моих троюродных братьев. Она вынуждена была оставить службу и переехать в другой дворец, где теперь предаётся счастью и купается в любви своего мужа. Говорят, что ему не везло с женщинами — любая, кого он навещал, становилась несчастливой и уже никогда не могла выйти замуж. Многие окончили свои дни в монастыре. Но Тонагу много молилась, и проклятье не пало на её голову. Вместо неё при мне теперь служит её родственница, чудесная юная прелестница, чья красота поражает всех во дворце. Знаю я многих достойных юношей, кто добивается её руки. Некоторые даже осмеливаются пытаться через меня передать ей стихотворения. Девушка отличается очень добрым и милым нравом и очаровала даже меня. Давняя история со снегом была забыта, и я думала, что юная дева останется в моей свите надолго. Её стихи поражали вкусом и мастерством:

Если бы я была мужчиной, то всё отдала бы только за возможность прочитать несколько строк, написанных её чудесным почерком. Но скромность девушки делала ей честь. Несмотря на службу во дворце, она вела столь скромный образ жизни, что это удивляло даже меня. Её молодость могла бы обольстить любого, но она так тщательно скрывала её. Не было демона во всём дворце, который мог бы очаровать её. Так я считала, пока случайно не узнала о том, что в последнее время она плохо себя чувствует. Тайно пригласили врачей. Так мы узнали, что она уже некоторое время находится в весьма изысканном положении. Её кормилицы не знали, куда и глаза девать от стыда, а мы и представить себе не могли, как такое могло случиться, ведь девушка отличалась показательным благонравием и никому не отдавала предпочтения. На расспросы она не отвечала и только тихо плакала. Мы стали предполагать худшее, что к этому делу причастен её брат. До сих пор некоторые семьи ещё допускают такую оплошность: воспитывают девочек и мальчиков вместе, как будто не понимают, какие страдания может принести обоим такое положение. Но господин генерал вряд ли мог быть замешан в таком деликатном деле. Будь он юн и неопытен в вопросах любви, такое ещё можно было бы предположить, но не при его состоянии. Я не помню, кто впервые предположил подобную глупость, но через некоторое время в женском кругу стали поговаривать, что бывший государь не соблюдает все заповеди Будды. Я с таким презрением и удивлением слушала подобные речи! Отец мой даже во дворце почти не бывал, как можно было подозревать его? Слухи отвратили меня от девушек, которые раньше казались мне весьма милыми и обаятельными. Девицу же тайно переправили в монастырь, и я более не имела о ней вестей. А вот слухи продолжали распространяться и затрагивали уже не только моего отца. Слушать всё это было невыносимо, и я объявила себе дни удаления, заперлась одна в своей комнате и предалась самому настоящему отчаянию.

Ещё одна моя старинная подруга Карея давно состояла в браке и навещала дворец очень редко. Приемные дети занимали весь её досуг. К тому же ранние роды серьёзно подорвали её здоровье, так что часто выезжать из поместья она не могла. Зато, сидя взаперти, она стала жуткой сплетницей! Какие только байки не рассказывала она мне в письмах. Вспомнить хотя бы, как однажды она читала на веранде и вдруг заметила, что в саду появилась красная гречиха, которая никогда там не росла. Прошёл дождь — и красная гречиха обратилась в белую! Карея смеялась, что, видимо, кровь, окрасившая когда-то этот цветок в красный цвет, смывается дождём. А уж сколько всего она рассказывала мне о Хиган — празднике весеннего и осеннего равновесия. В такие дни она всегда с мужем посещала буддийские храмы и обязательно замечала какой-нибудь милый курьёз. В этом году они поторопились, приехали в храм чуть раньше положенного срока и успели заметить, что весь его пол был украшен травой мипури, и никто им так и не объяснил, зачем. Карея считала, что дело в каком-нибудь волшебстве или легенде, связанной, как она считает, с битой скорлупкой⁴⁴, потому что именно она недавно снилась настоятельнице храма, и та приняла это за добрый знак, предвещающий большой урожай.

С милой же Хигой произошло недавно несчастье. Она ездила с мужем и братом поклониться святилищу бога Инари и преподнести пять хлебных злаков, но в дороге они попали в грозу, а поблизости не было никакого жилья. Им пришлось оставаться прямо на дороге, которая в момент размокла настолько, что превратилась в озеро. Они посчитали это дурным знаком и повернули назад. И о чудо — не прошло и одного дня пути, как гроза миновала и вновь засветило солнце. В тот же день они встретили странного старца, поведавшего, что им стоит направить свои стопы к храму на равнине и просить там прощения у Будды за свои прегрешения в прошлых жизнях. Они подарили ему несколько связок монет и отправились туда. По дороге они видели престранную картину — в каком-то храме проводился обряд выпускания на волю птиц, а ведь ещё далеко до пятнадцатого дня восьмого месяца. Не одна Хига видела тот странный обряд, о нём много говорили при дворе, видя в этом дурное предзнаменование. Сам настоятель объяснил, что обряд не проводился, просто случилось несчастье — клетки прохудились, и птицы вырвались на волю задолго до срока. Из-за всех этих потрясений Хига сейчас не желает возвращаться во дворец, а хочет остаться у себя и заказать молитвы самым разным богам, вплоть до Фудо. Она всю жизнь боится, что её поразит та же болезнь глаз, что была и у родителей, поэтому при любом удачном случае заказывает молитвы этому богу. Но, кажется, он не милосерден к ней — её зрение слабеет.

При дворе осталось совсем мало демонов, которых я знала до замужества. Кто-то умер, кто-то вернулся в свои поместья. В последнее время особенно много стало юных девушек. Принцесса Четвёртая сейчас гостит у нас, но её свита состоит из таких красивых и юных особ, что моё сердце наполняется невольной завистью. Я мать страны, и ко мне служить идут в основном женщины блистательные, но уже не молодые, которые к тому же превосходят меня во многих видах искусств. Когда-то я была увлечена игрой на цитре, но в последние годы забросила занятия. Недавно собирались гости у господина дайнагона, и они решили поиграть ансамблем, чтобы усладить слух моей матери, прибывшей к нам ненадолго. Все пытались заставить меня сыграть, но я не поддалась ни на какие уговоры и в конце концов ушла, оставив блистательное общество. Зато я в большей или меньшей степени, но освоила искусство портрета. Мне нравилось рисовать демонов, окружающих меня. Особенное значение я придавала лицу и, хотя никому не показывала своих работ, о них ходила добрая молва. Однажды я опустилась до такого, что нарисовала Бальзамин, по памяти, разумеется. Я не сомневаюсь, что её привязанность к моему мужу была гораздо большей, чем дружеская, и мне хотелось изобразить их вместе.

Рассматривая чудные вещи, которые волею судьбы оказались у меня, я не могла не отметить, что Зойсайт умел рисовать не только сакуру и вараби, но ещё и лунный свет. Я нашла странную картину, на которой ничего нельзя было разобрать, — мазки кисти были такими густыми, что картинка расплывалась, поэтому я не могла узнать того или ту, кто стоял в лучах лунного света, но сам свет был выписан с такой любовью, будто это дорога, по которой вот-вот спустится небожитель. Я оставила картину себе, как и ещё несколько странных вещей, которые Зойсайт бережно хранил. В одной шкатулке я нашла веер, который когда-то сделала мне покойная сестра. Не помню, чтобы передаривала его Зойсайту. На обратной стороне её рукой было выведено:

А под этим маленькая приписка совсем другой рукой, мужским почерком:

Можно было подумать, будто Зойсайт разговаривал с духом моей сестры. Кроме веера, я обнаружила в шкатулочке даруму, чей облик заставлял задуматься о вечности. Окрашен он в странный цвет — розовый, будто сакура. Его я не стала себе брать. Великолепным показался мне и меч старинной работы, украшенный множеством драгоценных камней. Уж не победил ли Зойсайт настоящего дракона, чтобы добыть себе такую чудную красоту? Мало кто из живущих под землёй может похвастаться столь великолепным мечом. Даже моему сыну при рождении преподносили совсем не такой роскошный меч.

А между тем незаметно подошла к концу нестерпимая жара, дворец вновь запестрел от всевозможных одежд. Давно миновал и сорок девятый день поминания. После кремации множество монахов и настоятелей читали сутры. Дворец, пускай опустевший, походил больше на храм, в котором днём и ночью читают молитвы. Уж проведены были все обряды, которые помогут достичь Зойсайту лучшего рождения. Сорок девять дней его душа ещё скиталась по миру, находясь между жизнью и смертью. Теперь до самого конца года почти никто и не вспомнит о нём. Но я позаботилась о том, чтобы в главных храмах о нём не забывали. Молитвы должны не смолкать хотя бы до нового года, быть может, тогда проклятье лорда Кунсайта не подействует.

Глава 69

Кагуя-химэ

Отъезд готовился безмерно быстро, я и понятия не имела раньше, что можно столь быстро собраться, созвать такое великое множество наряженных демонов и снарядить столько экипажей. Воистину, у меня была самая великолепная свита, какую только можно себе представить. Не зря ведь я Мать Страны, не зря ведь сам император впервые в жизни покидает не только дворец, но и страну. Меня сопровождало несколько десятков дам самых высших рангов, многие из них служили моей матери или сестре, но в честь такой дальней поездки решено было взять и их с собой. Перед отъездом я много молилась богам-покровителям, чтобы юному императору не стало в дороге хуже. О себе я не беспокоилась — моё дело ждать только того счастливого дня, когда тучи над моей головой рассеются и я смогу принять постриг и встать на путь служения истине, чтобы остаток отведённых мне дней провести в благочестии.

Вместе со мной в Тёмное Королевство возвращались и юмы супруга — я и представить не могла, что они поедут: какое неуважение! Кроме того, из дворца вывозили немногочисленные вещи Зойсайта. Я слышала, что их собираются сжечь, но не могла понять, почему? Разве нет тех, кто будет, глядя на прекрасные вещи, вспоминать о юном демоне? Неужели нет никого в этом мире, кого бы поразили его красота и ум?

Мое собственное самочувствие день ото дня улучшалось. Прошли те дни, когда я думала, что умру от невыносимой боли и страданий, теперь мне гораздо лучше. Я переписала несколько сутр и преподнесла их в храм Якусидзи, а также заказала службы за своё здоровье и здоровье юного императора. Оставалось у меня предубеждение, будто моё выздоровление совпало с ухудшением здоровья юного императора, но я старалась гнать от себя непрошеные глупые мысли.

Отъезд пришёлся на конец осени. Долго выбирали самый благоприятный день, так что я устала ждать, когда же, наконец, экипажи тронутся с места. Несколько дней изнурительного пути были наполнены для меня тоской по родному дому и думами об императоре. Я по нескольку раз на дню справлялась о его здоровье, но неизменно получала ответ, что никаких изменений к лучшему не предвидится. Жизнь наполнена для меня теперь сплошным горем, и даже скорая встреча с Нефритом совсем не приносила мне того удовольствия, которое должна была бы. Он давно, наверное, забыл меня. На поминки не приехал, а во время похорон мы почти не виделись. Мне совсем не к кому ехать в Тёмное Королевство, и я не понимаю, почему отец так настаивал на моём отъезде.

На одну из ночей мы остановились в богатом доме. Мои сопровождающие сразу же улеглись спать, а я сидела в темноте, любуясь небом, которое наконец-то прекратило поливать нас дождями. Выглянула красавица-луна, осветив дорогу, превратившуюся в грязевое месиво. Как мы поедем дальше? — мучил меня вопрос. Я сложила:

Жаль, некому было не то что записать, но даже услышать то, от чего так болело моё сердце. Я слышала, как на соседней веранде разговаривали юмы супруга. Кажется, это Виноград, Бальзамин и Близард. Близард — странная юма. Я её ни разу не видела за всё время замужества. Думаю, она была тайной подругой сердца моего благоверного. Как же жаль, что он даже не показал мне её — красота этой девушки заслуживала похвал, если бы она не была юмой, её жизнь могла бы сложиться совсем иначе. Я от скуки стала прислушиваться к разговору, в котором, правда, понимала немногое.

— Металлия была немилосердна к нам, дав долгую жизнь, — говорила Бальзамин, вздыхая. — Теперь вся наша жизнь должна быть посвящена служению. А без Зойсайта мы остались одни.

— Вот уж о чём переживать не стоит, — это голос Виноград. — Зойсайт же сказал, что обо всём позаботится, о нас тоже, так что не вижу проблемы. Близард вернется к Кунсайту, это понятно, а нам надо подумать, в какую сторону направить свою деятельность. Ты о ком больше думаешь: о Кунсайте или о Нефрите?

— К сожалению, ни о ком. Я всё ещё мысленно с Зойсайтом, и думать о будущем сейчас…

— Ты всегда была привязана к нему, но, кажется, он этого никогда не замечал, или я не права? — этот голос мне не знаком, видимо, Близард.

— Да нет, что ты, просто всё так неожиданно. Ландыш собирается остаться с Кунсайтом, Яша думает оставить дворец, а я…

— Да никто не позволит избранным покидать дворец, — фыркнула Виноград. — Глупости всё это.

— Ну не знаю…

— Думаешь? — это опять Близард.

— Стопроцентная гарантия. Свободы нам не видать. Вот лично я всё разрываюсь в две стороны: то ли с Тетис задружиться, то ли вспомнить о давнишнем приятельстве с Сораиро… Даже до сих пор не знаю…

— Полагаю, что ваше будущее теперь в руках Лорда Кунсайта и он решит вашу участь, — вступила Близард.

— Тогда нам не о чем беспокоиться. Да и будущее меня не слишком тревожит. Всё же война…

— Какая война? — удивилась Бальзамин.

— Только не говори, что ты не читала то моё письмо!

— А разве Лорд Кунсайт не говорил тебе?

Два возгласа слились воедино.

— Нет, кажется.

— Если Ландыш и Яша тоже не в курсе, то это совсем интересно, — продолжила Виноград. — Кому письма посылают, только мне, что ли?

— Ты и правда не знаешь, что «мир во всём мире» нарушен? — спросила Близард. — Ты правда не знаешь?

— Нарушен? Сейчас? С кем мы воюем? — судя по голосу, Бальзамин сильно удивлена.

— Да ни с кем, — возразила Виноград. — И не мы. В том-то всё и дело, что «мир» нарушили не мы, мы к этому делу вообще никакого отношения не имеем! Понимаешь?

— А можно по порядку?

— Можно. Три дня назад на берегах Южного моря произошло морское сражение! Наши соседи-таки передрались окончательно за монополию на торговлю. Помните недавнее открытие нового злакового растения? Не помню, какое ему дали имя, но его продуктивность просто зашкаливает! Но если раньше никто не знал, как его выращивать, то теперь откопали какой-то секрет, и теперь всё! Теперь кто будет его поставлять, того и деньги. Понимаешь?

— Подожди, но ведь там расположена пара маленьких слабых государств, каким же…

— Вот таким! Понимаешь, это пока там два маленьких и слабеньких. Раньше-то монополия была никому из сильных не нужна, что было взять-то? Но теперь должна начаться глобальная потасовка, я почти уверена. По моим самым скромным подсчётам, есть два сильных претендента, если они вступят в борьбу…

— Не вступят, — подала голос Близард.

— Почему это?

— Война требует огромных затрат, тем более — война на море. У одного из соперников и флота-то почти нет, и выхода к морю нет.

— Так это всем понятно! — вновь перебила Виноград. — Но также всем, как мне кажется, должно быть понятно, что они просто поддержат своего слабого соседа, где и флот, и выход к морю, а дальше только денежные вливания нужны и вуаля — флот готов!

— Не говори глупости, Виноград, — отмахнулась Близард, — никто не позволит им к морю выйти. Я уверена, слабые страны уже давно нашли себе союзников на случай, если что-то случится.

— Я за свои слова вполне отвечаю, — парировала Виноград.

— Может, ты завтра за них ответишь? — послышался голос Бальзамин. — Спать надо, и мы перебудим полдома.

— Хочешь спать — иди, а я не отступлюсь от своих слов, — шёпотом ответила Виноград.

Я не стала слушать дальше и ушла к себе — какие же скучные у юм разговоры!

***

В начале зимы мы въехали, наконец, в столицу Тёмного Королевства. Путь отнял очень много времени и сил — дороги здесь просто ужасны, совсем не предназначены для экипажей. Все мы очень устали за время дороги, и всё большие опасения вызывала жизнь юного императора. К моему неудовольствию, в этот раз нас поселили не в отдельный замок, а в замок Королевы Погибель. Такого холода я ещё никогда не ощущала — меня окружали камень и темень: даже в тюрьмах, говорят, светлее.

В нашу честь был организован праздник, поданы лучшие кушанья. Все склонялись передо мной и перед моим сыном. Кажется, климат Тёмного Королевства пошёл ему на пользу — он стал чаще улыбаться. Я старалась проводить с ним как можно меньше времени, боясь, что моё недавнее недомогание всё ещё может навредить ему. С Королевой я почти не виделась — она мало изменилась: ходила всё в том же открытом церемониальном платье. Мне не о чем было с ней говорить. Нефрит, казалось, избегал меня, а Кунсайта и Джадента я вовсе не видела. На приёме было весело: слагались стихи, преподносились дары богам и демонам.

В прошлый свой приезд я жила далеко от дворца, так что совсем не узнавала городские кварталы, но выходить туда я не могла и не хотела. Мы проделали столь долгий путь, а я даже не знала, зачем. Я попросила разрешения поклониться могиле мужа, и мне не стали чинить препятствий. Специально для этой церемонии я вновь облачилась в тёмные тона, от которых успела немного отвыкнуть за последние месяцы. Провожатые указали мне на место и позволили остаться одной. Мы с дамами держали в руках курительные свечи, сложили несколько стихов, что-то наподобие:

Я точно уж не помню слов. Было пролито море слёз. Я вновь дала себе обещание, что приму постриг, как только болезнь оставит юного императора и я вернусь домой. Сложно передать словами, какая печаль вновь пронзила моё сердце, когда я вспомнила первые дни нашей совместной жизни. Быстротечен путь демона под землёй, кем он станет в следующей жизни? Весь день я провела в слезах и молитвах, и придворные дамы не могли меня успокоить.

Так прошло несколько дней. Я сидела в своих комнатах, предаваясь грустным мыслям. Отказывалась выходить куда-либо и ждала только возвращения домой. На четвёртый день мне объявили страшную весть — отныне мне прислуживать будут не мои дамы, а юмы. Я была несказанно удивлена подобной немилости. Как я, Мать Страны, могу позволить, чтобы рядом со мной находились всего лишь юмы, недостойные даже взгляда? Но мои возражения не были услышаны — новые девушки окружили меня. Их манеры столь ужасны, что я не хотела и смотреть на них. Куда исчезли мои придворные дамы, я не имела понятия. Выйти из замка я больше не могла — мне не разрешали покидать своих покоев. Я не знала, что происходит, и отчаяние всё больше охватывало моё сердце. Я не переставала писать своим родным, но письма доходили плохо, ответы я почти не получала, ведь столько ри разделяют две столицы! С девушками я старалась не разговаривать. Не хотелось даже позволять им трогать себя. Я лежала целыми днями в постели, предаваясь грустным мыслям и мечтая только о постриге. В один из бесконечных дней ко мне вошёл Лорд Кунсайт — я его принимать не хотела, но отказать не посмела.

— Аматэрасу благословит ваш путь, — поприветствовал он меня.

— Аматэрасу с вами, — ответила я слабым голосом.

— Вы в такой тоске по мужу? — спросил Лорд. — Или вам столь неприятно наше гостеприимство? Или вам столь противны лучшие фрейлины Королевы? Говорят, вы слабеете с каждым днём. Быть может, стоит позвать врача?

Я была очень рада, что нас разделяла ширма: моё лицо покрылось красными пятнами. Ведь и правда, мне оказывают такую честь, а я только и делаю, что предаюсь страданиям и горестям! И это сейчас, в гостях, когда от моего поведения столько всего зависит! Я устыдила себя за недостойное поведение и села на кровати.

— Простите меня.

— К сожалению, мои вести будут для вас грустны, — продолжил лорд. — Ваш сын скоро умрёт.

Я не могла поверить услышанному и даже не знала, что сказать. Если бы не сам Лорд произнёс такие страшные слова, я бы не поверила.

— Я понимаю, как тяжело матери слышать подобное, но вынужден вам рассказать правду. Зойсайт писал мне, что в вашем роду давно уже нет мальчиков. Это связано с болезнью, которой, похоже, страдаете и вы, и ваша мать. Она безвредна для женщин, но убивает мужчин рано или поздно. К сожалению, вылечить её нельзя. Мы скорбим об этом вместе с вами.

Я молчала, и только слёзы катились по моему лицу. Мой сын — последняя надежда нашего рода! Неужели новым императором станет мой двоюродный племянник? Неужели моя жизнь, отданная продолжению нашего рода, была напрасной? Ну почему Зойсайт умер? Почему все покидают меня и я остаюсь совсем одна в этом мире?

Я пала на пол без чувств.

***

Несколько дней я провела в молитвах, надеясь, что то, о чём говорил Кунсайт, неправда. Но всё оказалось тщетно — императора не стало в седьмой день десятого месяца. Он умер так далеко от столицы, от своих подданных. Как же всё это ужасно и несправедливо! Я лежала в комнате, никого не принимала и ничего не знала. «Уйти в монахини» — это была единственная мысль, которая ещё поддерживала во мне хоть какую-то жизнь. Моя болезнь обострилась, меня осматривали врачи. Я позволяла делать с собой что угодно. Где мои придворные дамы, я так и не узнала, но и не хотела узнавать — если смерть сейчас заберет меня с собой, я буду так счастлива! Если уж я не смогла исполнить своё предназначение, то есть ли смысл жить дальше в этом ужасном бренном мире? В эти дни тоски и боли мне приходили странные видения. Я видела какую-то юму Королевы, Бараиро, кажется, которая мастерила шарики к празднику. Мне слышались трели соловьев, а порой пение кукушки — вестницы смерти, которую я звала к себе столь настойчиво. То мне виделся Зойсайт: он изображал женщину, на нем были одежды зелёные и розовые. Он улыбался мне и приветливо махал рукой, подзывая ближе. Мне слышались голоса, говорившие о том, что скоро праздник нового года. Зойсайт ведь так любил его. Мне виделась Сестра, рассматривающая с Зойсайтом каких-то насекомых. Югатаюмэ приходил ко мне во снах, читал какие-то стихотворения, от которых я помнила только обрывки:

Зимний ветер дует…

Если бы рядом был хоть кто-нибудь близкий мне, хотя бы родители, наверное, мне было бы легче, я бы легко вспомнила о своём долге и перестала бы так изводить себя, но я была совершенно одна в новом, непонятном мне мире. И мир снов, иллюзий стал для меня новым миром, миром мечты, в котором я хотела остаться навечно.

Наверное, моё состояние сильно беспокоило окружающих. Как сквозь пелену я видела рядом с собой разных демонов, ощущала вкус чего-то сладкого, слышала множество голосов, но они сливались для меня в одну непередаваемую гамму. Я чувствовала порой, что меня куда-то везут, что-то делают со мной, но не хотела возвращаться в мир. Всё это так походило на одержимость. Может, моим телом и правда завладел злой дух? Может, я и правда недолго буду жить на этом свете? Может, я уже в другом мире? Может, я уже не асур, а исчадье ада или голодный дух? А может, так чувствуют мир люди, те самые люди, перед которыми я преклонялась, которые так пленили моё сердце в своё время? Постепенно воспоминания всё больше поглощали меня. Я помнила свадьбу, похороны, проклятие Кунсайта, которое так поразило меня. Он не любил Зойсайта, раз так легко обрёк его на вечные муки. Потом вспомнились веера Сестры, которые я нашла после её смерти, — даже противно прикасаться к вещам, которые ей принадлежали. Юмы мельтешили перед глазами — их было всё больше, их платья такие безвкусные, такие разноцветные… Мне и в голову не могло прийти, что так можно одеваться.

Безумием стал для меня этот страшный год.