Этот фик появился на свет благодаря некоторым рисункам Майи. И принадлежит ей в гораздо большей степени, чем мне.

Ночь стояла беззвёздная и почти немая – только ветки, высохшие в порох, весело потрескивали в огне. Ветер был очень нежен, он налетал не порывами, а выдохами – но костру хватало даже этого.

Жар погибших веток уже почти задевал кожу. Колкие искры сыпались пригоршнями, раскалённый воздух приходилось пить маленькими глотками, и время от времени ночь рассыпалась на радужные круги. Глаза болели, и было совершенно ясно, что долго – не выдержать. Но пламя не отпускало. Не давало даже отвести взгляда. 

И он не уходил. Стоял и смотрел в огонь – как заворожённый. Окаменев и едва дыша. Отказываясь чувствовать что-нибудь кроме восхитительной, почти болезненной лёгкости. Голова кружилась. Боги, сколько же магии в этом пламени! И сколько же Тьмы. И красоты – сколько…

Торопливые шаги за спиной. Чей-то встревоженный вздох. Чёрт...

Пара слов – еле слышных, ненужных. Напоследок. И небрежный взмах руки: кусочек металла, едва успевший согреться в бесчувственной ладони – в огонь. Вот и всё. Развернуться на сто восемьдесят – резко, одним движением.

Прочь.

И лишь самым краешком сознания испугаться – а что, чёрт возьми, если она вдруг уйдёт, эта хмельная лёгкость? И в груди полыхнёт, и оцепенение слетит разом, и захочется всё же выдохнуть… не просто выдохнуть – оглохнуть от собственного крика. Ударить, убить, умереть – что угодно, только…  

…Он вздрогнул и открыл глаза. И увидел огонь – у самого лица. Впору было прощаться с ресницами.

То ещё словечко вырвалось непроизвольно. Джин отшатнулся и отшвырнул зажигалку, не успев даже толком проснуться – ресницы спаслись, и брови тоже. Впрочем, отшвырнул – сильно сказано. Пальцы, внезапно ставшие совершенно чужими, не удержали бы и спички. А через секунду тем же самым обрадовали и ноги. Падая, Джин задел плечом что-то вроде подоконника – и даже не сразу понял, что задел, потому что боль накрыла его только на полу, вместе с холодом, расползавшимся по комнате от распахнутого окна, и способностью двигаться.

Применение предательской способности нашлось немедленно. Новоиспеченный лунатик ухватился за пластиковый подоконник и взвился с пола.

Ноги удержали.

Во теперь можно было сделать нестерпимо глубокий вдох и испугаться.

В комнате было темно. Даже слишком темно: ничего, кроме очертаний кактусов на фоне относительно светлого окна, разглядеть не удавалось. Правда, колючие силуэты Джин узнал без труда – вот уже полгода, упорно живые, хоть и заметно обезвоженные, они с надеждой смотрели на него с этого самого подоконника. Где-то внизу терялся мокрый асфальт, и дремали погасшие фонари. Жилые дома – сонные громады с обоймами запавших тёмных окон – терпеливо ждали утра в непривычной тишине. А над головой замерло незнакомое небо – густая чернота и миллиарды колких серебряных бусин.

Ну что ж, кажется, спальня - моя. Можно надеяться, что и вся квартира тоже. Джин тряхнул головой и криво усмехнулся. У кого бы только спросить, куда это я направлялся, почти спокойно подумал он. И следом – ещё: восьмой этаж, а окно распахнуто настежь.

Во рту вдруг обнаружилась нетронутая сигарета. Плохо понимая, что делает, Джин опустился на пол, ощупью отыскал зажигалку и закурил.

В свете вспыхнувшего огонька под ногами блеснул серебристый кусочек металла. При ближайшем рассмотрении он оказался телефонной трубкой – Джин задумчиво повертел её в руках и почему-то ничуть не удивился, обнаружив неизвестный номер в списке исходящих звонков.

Перезвоню, утешил он сам себя. И извинюсь – даже интересно, чего вы успели наговорить, господин О’Брайен. Хорошо хоть, это не полиция. И не скорая…

На мгновение под лопатку кольнул холодок. С ужасающей отчётливостью вспомнилась давняя мечта – VIP-кабинет шефа, треснувшая дверь и восхитительно невозмутимое: «Знаете, мистер Коэн, я бы сказал, что вы – параноик, не будь вы олигофреном...» 

Развивать мысль дальше Джин не стал. Озвучить всё это наяву он не мог – просто потому, что телефонный номер шефа никогда не пытался запомнить как раз на такой случай.

Значит, осталось только разобраться с последним сюрпризом – Джин ещё раз щёлкнул зажигалкой и принялся осматривать себя. Никаких иллюзий он не питал, но удостовериться было   необходимо.

Если считать часы одеждой, то одет он был дорого и более чем прилично. 

Что ж. О’Брайен затянулся так хладнокровно, что ему позавидовал бы и Шерлок Холмс. В таком виде я бы далеко не ушёл. Даже ночью. Значит, хотя бы из квартиры не выбирался…

…Дьявол!!! Но я же не курю!

Он взвился на ноги почти прыжком и, рассыпая пепел, вышвырнул сигарету в распахнутое окно. Закусил губы, лихорадочно соображая, где мог её раздобыть. Воображение рисовало занятные картинки. И остановить его было нечем – в двух шагах за спиной обнаружились грязные ботинки с неразвязанными шнурками, а никаких намёков на одежду нигде не наблюдалось.

Расстеленная постель белела у дальней стены. Джин чертыхнулся и двинулся к выходу, едва взглянув в её сторону. Наплевать и забыть – это был выход. Но теперь требовалось найти себе какое-нибудь занятие на весь остаток ночи, а сна не было ни в одном глазу, и О’Брайен догадывался, что пройдёт это нескоро.

- …Доброе утро, Джин! – Бобби ухмыльнулся так, словно ждал звонка с самого вечера. – И всего-то – третий час! Что, в постели не лежится?

- Не лежится, - по чьему-то чудовищному недосмотру интуиция Бобби досталась такая, что от фраз, которыми он бездумно разбрасывался, временами становилось не по себе. – Чем занимаешься?

- Развлекаюсь, ясное дело… В данный момент – танцую на столе, счастливый и пьяный. Не вздумай сказать, что хочешь ко мне.

- Ну… - Джин хмыкнул. – Смотря что ты мне предложишь.

Он вёл рукой по стене, отыскивая выключатель. В холле было так темно, что передвигаться там, ничем не рискуя, смогла бы разве что летучая мышь.

- Кота, - после секундного размышления заявил Бобби. – В мешке. Плюс романтическая прогулка по ночному городу. Что скажешь?

- Идёт.

- Тогда запоминай. Хелмшид-авеню, дом 40. Это почти рядом с тобой. Там есть арка между пятым и шестым подъездами, найдёшь сам. Выезжай сейчас же. И не вздумай спать на ходу.

Кажется, Бобби и в самом деле был то ли пьян, то ли счастлив – озаряло его не в меру часто.

- …Джин? А ты хорошо подумал?

- Куда уж лучше, - под пальцами, наконец, щёлкнула кнопка выключателя, но светлее от этого не стало. О’Брайен нажал ещё раз. И ещё. С тем же результатом. - Правда, если потеряюсь по дороге в гараж, то могу опоздать. Похоже, весь район обесточило. Если не приеду к утру, объявляй меня в розыск.

- Размечтался, - печально вздохнул Бобби. – В общем, я жду. А ты веселей шевелись – время дорого.

Молчал бы, подумал Джин, оборвав звонок. Ощупью нашёл шкаф, кое-как справился с раздвижной дверцей и принялся торопливо одеваться, отчаянно надеясь, что ничего вчера не выворачивал наизнанку. Из спальни тянуло нешуточным холодом. В этом смысле предстоящий выход за дверь ничего приятного не предвещал, но внутри уже затеплилось предвкушение – так случалось всегда, когда ночь сулила очередную тёмную арку и когтистый подарок в мешке. Я извращенец, с радостным нетерпением сообщил себе Джин. Будет утро, и я обязательно пожалею…

Он наощупь вытащил из шкафа самый тёплый свитер и решительно влез в него. Едкое раскаяние он испытывал после каждого такого похода в ночь.

Не привыкать.

* * *

Пожалел он и в самом деле. В первый раз – на рассвете, когда ночь схлынула вместе с бессонницей. Во второй – когда мистер Коэн, зачем-то решивший облагодетельствовать отдел своим присутствием, ни свет, ни заря вплыл в кабинет, сияя, как гусь в фольге, и так же сочась жиром. А третий раз происходил теперь: немыслимо долгий рабочий день завершался совершенно бесславно, Джин чувствовал себя вымотанным, как бегун-марафонец… и чёрт с ним, с этим бесславным финишем! Сил сейчас не хватало даже на то, чтобы принять достаточно скорбный вид в соответствии с чужими представлениями о приличиях.   А это было куда хуже десятка незаконченных дел и сотни опечаток в документах.

- Даже не думайте устраивать такой цирк со мной, - Джин почувствовал, что начинает закипать, и решил переключиться более приятные мысли. – Я специально в завещании напишу.

Бобби согласно кивнул и открыл глаза.

Выглядел он неважно. И, наверное, отчаянно жалел о том, что не ушёл сразу, а польстился на обещание О’Брайена подвезти его до дома. В силу каких-то особенностей, прилагавшихся к удивительной интуиции, безболезненно работать по ночам Бобби не мог – каждое дежурство превращало его в такую развалину, что страшно было смотреть. Сейчас он без сил привалился к квадратной мраморной колонне – заострившиеся черты лица, припухшие веки и изжелта-чёрные круги под глазами добавляли ему на вид лет десять.

- А что же прикажешь с тобой делать? – тихо спросил он. Пересохшие губы изобразили усмешку.

- На лопату – и в печь. И пепел по ветру.

Бобби хмыкнул. И тут же поморщился – голова у него болела так сильно, что это заметил бы даже слепой. Джин отчаянно стиснул зубы. Его явно не собирались торопить, и смутная догадка: «Я – скотина», – стремительно обрастала подтверждениями. Но прорываться к гробу пока было рано: толпа пришедших попрощаться обступила его таким плотным кольцом, что пробиться через заслон траурно-чёрных спин казалось едва ли не подвигом. Да и тип, красочно расписывавший достоинства покойного, периодически сверяясь с бумажкой, пока не закончил.

Что-то упрямое в глубине души ещё считало, что перебивать его – неприлично.

Публика собралась впечатляющая – кот в мешке, как выяснилось, при жизни был известным астрофизиком. Проводить его в последний путь собралась уйма людей: приятелей, коллег и просто знакомых. Только близких не было – Джин угадал это сразу и без труда. Слишком красноречивы были лица – потрясённые лица молодых и здоровых людей, неожиданно столкнувшихся со смертью. Знавших, разумеется, что однажды она придёт и оборвёт всё, но в глубине души никогда до конца этого не понимавших. А смерть вдруг улыбнулась им из темноты – близкая, молчаливая…

На скорбных лицах читалась глубочайшая растерянность.

Не горе.

- А не выйдет, - неожиданно заявил Бобби.

- Что не выйдет?

- На лопату – не выйдет. И по ветру – не выйдет.

- Почему?

- Дурачком-то не прикидывайся. Сам же прекрасно знаешь, кого можно кремировать, а кого – нельзя. Или ты в самом деле надеешься дожить до семидесяти лет и умереть без посторонней помощи?

Джин пожал плечами.

- Ну уж нет, - Бобби даже разлепил покрасневшие веки. – Твой случай непременно будет криминальный. И я лично, этими вот руками тебя закопаю. И лично посажу вокруг могилы голубые ёлки. А потом ещё эксгумирую тебя пару раз, чтоб жизнь мёдом не казалась…

- Сниться буду, - зловеще пообещал О’Брайен.

- Пощади моё сердце. Кстати, о моём больном сердце. Ты уже видел того мальчишку?

- Который заходился в крике и посылал тебя к чёрту, пока не охрип?

- Ну да.

- Я собираюсь поехать к нему потом. После прощания.

- Боишься?..

- Да брось ты. Он же всего лишь ребёнок.

Бобби нерезко, но с явным сомнением покачал больной головой и опять осторожно привалился к колонне. Это и стало для Джина последней каплей – в конце концов, нелепое прощание может затянуться хоть до ночи!..

Церемониального расписания О’Брайен не знал. И неудивительно: привычки прощаться с клиентами у него не было никогда. Да если бы и была, годы работы в Бюро от неё и следа бы уже не оставили.

Джин крепче сжал в ладони длинный стебель белой лилии и решительно двинулся к мраморному постаменту с гробом. Толпа коллег и знакомых расступалась, поглядывая на него удивлённо и неодобрительно, оратор от такого нахальства смешался, запутался в словах и смущённо умолк… А перед глазами, как кадры из фильма ужасов, плыли воспоминания прошедшей ночи: кирпичный дом старой постройки, эмалированная табличка «Хелмшид-А.» на серой стене. Арка между пятым и шестым подъездами, непроницаемая темнота, карманный фонарик. Неестественно бледное лицо. Взъерошенные светлые волосы. Нос с едва заметной горбинкой, высокие скулы, золотистые брови, мутнеющие серые глаза… Следователь, которому полагается ждать эксперта, как таракану – ночи, оторопело молчит и отводит взгляд. И полусонный, ничего не соображающий Бобби: «Кого ты привёз, О’Брайен? Это твой брат?»

Братьев у Джина не было – только сёстры. Впрочем, ошибся Бобби не так уж и сильно: убитого под аркой дома номер 40 почему-то трудно было считать чужим. То ли из-за жуткого внешнего сходства, то ли из-за растерянного равнодушия в глазах пришедших проститься. А может, оттого, что прошедшая ночь была холодна даже для декабря, и дорога оказалась немыслимо длинной, а убийца – мастером. Джин искал причину смерти два часа и не нашёл. Казалось, её просто не было.

…Ну, прощай, прошептал про себя О’Брайен. Наверное, стоило бы вспомнить что-нибудь о вечности, о бессмертии, о солнечном ветре и звёздной пыли, или о земле, которая пухом… Слов не нашлось. Джин бережно опустил лилию покойному на грудь.

Потом развернулся и вышел из траурного зала Бюро, не оглядываясь.

* * *

Тёплый душ и кофе всё ещё казались ему мечтами, причём не слишком реалистичными, даже когда стрелки на часах перевалили за семь. Винить в этом, правда, было некого. Джин и не винил.

Он виртуозно припарковал машину прямо у столбика с надписью: «Проезд держать свободным». Не нарочно, разумеется, – просто лучшего места нигде не оказалось.

Времени было мало. Приходилось спешить.

Входная дверь приветливо скрипнула проржавевшей пружиной. Марты, как всегда, не нашлось на месте, но на встречу Джин и не рассчитывал. На уголке её стола его дожидался внушительный ключ с тёмным от времени номером палаты – пожилая монахиня не без оснований полагала, что дорогу О’Брайен найдёт и сам.

Джин тоже так полагал. Он торопливо взлетел по ступенькам на третий этаж, а дальше и искать не пришлось - стеклянные стены нужной комнаты выходили прямо к лестнице. О’Брайен, не глядя, нащупал ключом замочную скважину, отпер прозрачную дверь и шагнул внутрь, с порога высматривая того самого кошмарного ребёнка. По словам Бобби, выглядел он лет на девять и очень неважно.

Мальчишек в палате оказалось трое; в данный момент они сгрудились на полу над выпотрошенным плюшевым животным. Тут всё было очень серьёзно: один малолетний умелец колдовал с иглой, второй такой же, выбиваясь из сил, сводил вместе края разрыва на зверином животе, а третий без особого успеха помогал запихивать в игрушку остатки непослушной набивки.

- Привет, – Джин запер за собой дверь и в один шаг оказался рядом с умельцами. Опустился на пол и протянул им руку – двое мальчишек нерешительно ответили на рукопожатие. – Что за проблема?

Третий, кое-как державший края разрыва под хлипким швом, неохотно посмотрел ему  в лицо. И проблема выбора решилась мгновенно.

Ничего похожего О’Брайен не видел за всю свою жизнь.

Отвращение в пронзительно-синем взгляде кипело живейшее. Так, наверное, разглядывала своих жертв Горгона – во всяком случае, Джин решил, что в живых остался только потому, что правый глаз умельца был надёжно закрыт марлевой повязкой, а левый заметно потерял в смертоносной мощи из-за свежего «фонаря». «Очень  неважно»… Ох, Бобби! Зверски избит и страшно запущен, сказал бы Джин. Худым ребёнок не казался, хотя больничная одежда висела на нём, как на вешалке, зато волосы отросли до абсолютно неприличной длины. И болтались спутанными тонкими хвостиками - О’Брайен заподозрил, что расчесать их уже давно невозможно в принципе.

- …Не твоё дело, - выдержав паузу, сообщил ему мальчишка. – Можешь проваливать.

- Найджел Фостер?

- Я сказал: пошёл на …! – подбитый глаз яростно сверкнул из-под рассечённой брови. На губах у неприветливого умельца запеклась кровь, а костяшки ободранных пальцев, утопавших в плюше, побелели от напряжения. – Тебя не касается.

- Мы медведя порвали, - осторожно вмешался мальчишка, державший иголку. – Зашить хотим.

Он пару раз выразительно потыкал зверя и с надеждой взглянул на О’Брайена. Тот кивнул и молча взял иглу с детской ладони.

Двое умельцев поспешно отодвинулись. Но третий даже не пошевелился – заплывший синий глаз сверлил Джина с откровенной неприязнью. Выпускать из рук игрушку мальчишка тоже не собирался. О’Брайен заподозрил, что желанием помочь тут и не пахло, но возражать не стал.

- Меня зовут Джин, - он критически осмотрел плюшевое рукоделье и небрежно оборвал нитку, где пришлось – умельцы замерли, не дыша, – а потом перехватил расползающийся разрыв узлом-стяжкой прямо посередине. – Я пришёл с тобой поговорить.

- С крысой дохлой поговори, – мрачно посоветовал мальчишка. – Я уже сказал вашему жирному хмырю: показания давать не буду. Не въехали? Десять раз повторить надо?

- Ты полегче, - иголка полетела над медведем, прокалывая ткань изнутри наружу и наоборот – края разрыва уходили в глубину шва почти без следа. – Что, если я не за показаниями?

- Ага! А за чем? Песни петь пришёл?

О’Брайен почувствовал, что закипает. Финиш к поганейшему рабочему дню подобрался достойный. В данный момент он как раз отдёрнул руки – а Джин только успел пообещать себе, что при малейшей же возможности пришьёт их к медведю…

Усилие воли опередило судорожный вздох всего на мгновение. На левом предплечье у финиша был роскошный кровоподтёк – чудовищно красивое сплетение косых синюшных полос и извилистых ссадин. Подошва кроссовок Sprandi Hunt. Но гораздо хуже синяка оказалось само движение – донельзя неловкое, болезненно осторожное. Били в грудь, угадал Джин.

И много.

- Я не следователь, - сказал он тихо, но очень внушительно. На миг отвлёкся от игрушки, нащупал визитку в кармане пиджака и положил её на пол рядом с коленом ребёнка.

Реакция была ожидаемая: шорох сминаемой бумаги и короткий щелчок.

- Вот и вали, - победно улыбнулся Человеческий Детёныш. – Сюда только из прокуратуры приходят. Может, ты и не следователь, только я тобой всё равно разговаривать не буду.

- Ты не умеешь читать?

- Всё я умею!!! - Детёныш даже порозовел. Видимо, его заподозрили в чём-то ужасном. – Но там фотографии нет! Так и я могу у кого попало визитку взять и сказать, что моя!

- Послушай, - О’Брайен поднял глаза, лихорадочно придумывая достойный ответ. Синий глаз жёг его убийственным взглядом. Возмущённым, разгневанным… и выжидающим. И до Джина внезапно дошло: если бы злобный маленький упрямец в самом деле не хотел с ним разговаривать, то давно бы уже нашёл способ заставить его убраться. Устроил бы цирк с тиграми – как для Бобби. Или для сестры Марты.

А ещё до него внезапно дошло, что именно в повадках Детёныша напоминало волчонка. Шея – её словно насмерть заклинило в одном положении.

- Я не буду тебе лгать, - с нажимом произнёс О’Брайен. - Уголовное дело заведено, и следствие началось. За показаниями к тебе ещё придут. И, возможно, не раз.

Медведь был уже почти готов, и теперь Джин в последний раз протянул иглу сквозь ткань, оставляя с одной стороны от шва длинную нить, а с другой – такую же длинную петлю. Быстро перекрутил нитки вокруг обеих ладоней – мальчишки отчаянно завертели головами – и затянул узел коротким и звонким хлопком.

Подлость была безупречная.

- …Но мне не нужны показания. Я просто эксперт. Я должен тебя осмотреть. Освидетельствовать. Чтобы, когда твоих приятелей арестуют, им было что вменить в вину, понимаешь?

Пронзительно-синий взгляд с трудом оторвался от его рук.

- Да, - мальчишка кивнул, явно предвкушая собственные слова. – Только мне ни … этого не надо, ясно тебе?

- Нет, - отрезал Джин. - Не ясно. На твоём месте я бы как следует подумал.

Детёныш на миг задумался, подыскивая в ответ что-нибудь хлёсткое. О’Брайен решил не давать ему шанса.

- Ну, пока, - он решительно поднялся с колен и с самым бесстрастным видом вручил ребёнку спасённого медведя. Разочарованное недоумение высветилось на подбитой мордашке до того откровенно, что захотелось расхохотаться. – Я ещё приду завтра. Но имей в виду: мне по большому счёту наплевать, согласишься ты или нет. Я не нанимался тебе в няньки.

Дверь за спиной захлопнулась со щелчком.

- …Можешь не приходить! – запоздало выкрикнул вслед Детёныш. – Ни … я не передумаю!

Ага, кивнул Джин. А я – не Джин О’Брайен.

В то, что ему действительно по большому счёту наплевать, верилось до самой последней ступеньки. И только спрыгнув с неё, Джин разрешил себе осознать: если бы ему и в самом деле было наплевать, он бы просто составил для мистера Коэна соответствующий рапорт.

А не валял бы дурака.

И уж точно не устраивал бы в палате благотворительного госпиталя цирк с медведями.

* * *

В груди что-то тихонько позванивало – в такт шагам. Словно серебряный бубенец на тонкой верёвке.

Служба охраны Университета вальяжно развалилась в кожаном кресле и ломала голову над впечатляющих размеров кроссвордом. Симпатичный парень в безупречно выглаженном костюме. Незатянутый галстук и расстёгнутый ворот рубашки. Двадцать пять, угадала Эби. Не женат.

Игра в слова у него, кажется, не клеилась – над переносицей мрачно застыли вертикальные морщинки.

Ведьма подарила ему мгновение – вскинуть голову, и даже поймала быстрый взгляд навстречу. Удивлённый – наверное, в такое время из Университета можно только уходить, и слегка растерянный – кажется, поздняя гостья подкралась слишком тихо. И ещё один подарок – подняться из кресла и шагнуть вперёд… неудержимый, лёгкий, неправдоподобно мощный рывок…

Эби поймала себя на том, что любуется. И едва не расхохоталась.

Служба охраны, кажется, не оценила её щедрости: с профессиональной непререкаемой улыбкой встала на пути, явно собираясь требовать документы.

Эби даже не замедлила шаг. Лишь едва заметно улыбнулась, поравнявшись с мужчиной, и на миг замерла – глаза в глаза, жаркий, тёмный, очень долгий взгляд...

Она почти физически ощутила его головокружение. Почти услышала частый, неровный грохот – чужое сердце. Ошалевшее сердце. Угадала: он не дышит. Он плывёт. Он разом забыл все слова и едва ли видит что-нибудь, кроме жгучей, манящей, непроницаемо- чёрной бездны, внезапно распахнувшейся у его лица…

А потом беспощадно опустила ресницы и скользнула чуть в сторону – мимо. В вестибюль. К лестнице. На второй этаж. Охранник, обернувшись, растерянно смотрел ей вслед. Эби с трудом подавила дурацкое желание оглянуться на верхней ступеньке.

В груди, там, где раньше тонко звенело серебро, теперь ощутимо саднило.

Она шагнула в полумрак второго этажа и без сил привалилась к шероховатой стене. Осмотрелась – лестница вывела её в огромный холл; от него расходились две галереи – в северное и южное крыло Университета.

Поздняя гостья наугад свернула в левую. И немедленно пожалела: темнота в ней была такой густой, что казалась сотканной из невесомых чёрных нитей. Само по себе это было вовсе не плохо – но Эби кое-кого искала. А вряд ли кто-нибудь мог здесь ещё оставаться.

Девушка чуть поколебалась – и двинулась дальше. Нет, так нет, но нужно проверить.

Тьма кружила ей голову. Звала и волновала, неощутимо касаясь лица, путалась в волосах, обволакивала, приглушая шаги. Искушала: растворись во мне полностью. Закрой глаза и растай, как не было…

Бесшумная, как тень, Эби прошла мимо десятка запертых дверей и скользнула за поворот, хмельная от этого зова.

Дверь в самом конце коридора была приоткрыта.

Эби почувствовала, что колени подкашиваются, и снова ухватилась за спасительный холодок стены. Света за дверью не было. Что там – экран? Ширма? Ещё одна дверь?.. Ощущение чьего-то присутствия было таким сильным, что от него перехватывало дыхание. Эби нервно облизнула губы, упиваясь собственным нетерпением. И страхом. Азарт и паника, дрожь в ледяном поту… Коктейль был почти смертельный.

Бубенец в груди, как по заказу, тихо дрогнул.

Девушка отчаянно закусила губы и материализовала клинок прямо в ладони. Сжала рукоять – пальцы были такими холодными, что металл согрел их, словно живой. Оторвалась от стены и медленно двинулась к незапертой двери.

Сердце билось так, что немудрено было и упасть на полпути.

* * *

После душа легче не стало. Джин еле доплёлся до ближайшей горизонтальной плоскости – ею оказалась софа – и рухнул навзничь, как подкошенный.

Он чувствовал себя пьяным. Больным.

Отравленным.

Сон накатывал волнами, раскачивая гаснущее сознание, и О’Брайен расслабленно скользил по прохладной поверхности – ни плыть, ни тонуть не было сил. В памяти, как в тумане, дрожало лицо ребёнка – каша из ссадин и кровоподтёков. Заплывший глаз искрится насмешкой, а губы – вдребезги…

Показания. Его же убьют за любое слово.

Голова кружилась и отказывалась думать.

Джин из последних сил оттолкнулся от реальности и с глубоким вдохом ушёл в прохладную глубину.

* * *

...Он не помнил, что ему снилось. А пробуждение было дьявольски сладким: первый луч солнца трепетно скользнул по щеке. Свинцовые тучи над заснеженной равниной разошлись ровно настолько, чтобы послать малую толику света в морозное окно. Автобус мчался по трассе легко и ровно – асфальт замело мягкими белыми хлопьями. Было очень тихо.

- Поздравляю вас, - шёпотом сказал сосед – седой старик в огромных очках. – Вот и декабрь за середину перевалил.

Джин безмятежно кивнул.

- Через двадцать минут будем в Бирмингеме.

- Спасибо, - О’Брайен улыбнулся и взглянул в окно, полусонно прищурив глаза. Над горизонтом – казалось, за краем света – в прогалине облаков застыло воспалённо-красное солнце.

Декабрь…

Ну, что ж. Сегодня он, хотя бы, выспался.

* * *

- С ума сойти! – Бобби хихикал почти истерически. Кажется, он уже даже не злился. – То ты вваливаешься среди ночи с боевым кличем: «Пустите поработать!!!», то до вечера тебя жди!

Джин беспечно хмыкнул.

- Я пропустил что-нибудь интересное?

- Разумеется, нет! И это – прекрасный повод не ходить сюда вообще. Я счастлив, что ты, наконец, это понял.

- Не язви.

- Извини. Что-то случилось?

- Да так... Меня искал кто-нибудь?

- Ну да, - Бобби вздохнул. – Шеф заходил пару раз и ещё… Всё, как обычно. Жена сбилась с ног. Решила, что ты осознал-таки, какой сегодня трагический день, и умер от горя.

- Я думал об этом, - усмехнулся Джин. – А вообще, что новенького?

- Новенького? – Бобби нахмурился, изображая глубокую задумчивость. – О! Вспомнил! Ты только представь себе: новые вещдоки – в огромном ассортименте! Живых товарищей – тьма. Избитые, порезанные, а один даже подстреленный был, и ещё новые документы на экспертизу пришли… А сколько новых трупов! – Он неуклюже увернулся от пепельницы и внезапно посерьёзнел. – На парочку тебе стоит взглянуть. Помнишь того, из арки?

- Помню, - улыбка слетела с лица в один миг. – Похожи?

Бобби мрачно кивнул.

- И один тоже умер на улице. Второй, правда, на рабочем месте. В Техническом Университете.

- Как? – холодея, спросил Джин. – То есть, от чего? - И, даже не договорив до конца, понял, что ответ прекрасно знает и сам.

- А ни от чего, вот что всего веселее. Мои ребята смогли предположить только что-то внезапное сердечно-сосудистое, да и то доказывать нечем. И дружно решили, что последнее веское слово будет твоим.

- Молодцы, - похвалил О’Брайен. - Моим последним веским словом будет: «Эээ…»

- Пусть так. Тебе простительно. Между прочим, эксперты ещё работают – если хочешь, зайди к ним прямо сейчас.

- Ну, нет, - Джин обречённо взглянул на часы. - На мне со вчерашнего дня висит экспертиза живого лица. Точнее, полуживого.

Бобби вопросительно приподнял бровь.

- Да, - невесело ухмыльнувшись, кивнул О’Брайен. - Того самого, которое выставило тебя за дверь. У тебя есть галстук?..

* * *

Его ждали.

И, похоже, уже долго. Человеческий Детёныш сидел на подоконнике в пушистом сером свитере – Марта вязала такие для всех беспризорников – и сосредоточенно отбивал коленом шарик из смятой бумаги. След от детской ладони на морозном стекле уже почти затянуло льдом.

- Привет, - сказал Джин.

Дверь за ним закрылась с тихим скрипом. А ответом было дружное молчание – Детёныш смерил гостя убийственным взглядом и демонстративно уставился в окно.

- Как жизнь? - О’Брайен невозмутимо развернулся к постели, на которой сидели другие двое – те торопливо спрятали под матрац нарисованные карты и замерли, явно не зная, как быть.

Джин шагнул к ним, протягивая руку для приветствия.

Не оставляя выбора.

- Хорошо, спасибо, здрасьте! - забормотали мальчишки, смущённо поглядывая в сторону подоконника. Кажется, разъяснительную работу среди них провели грамотно. Впрочем,  Джин ничего другого и не ждал.

- Как медведь? – улыбнулся он. - Жив?

- Ага… - нерешительно отозвались умельцы. – Ещё как жив. Мы им даже в багет один раз попали, и хоть бы что!

- В багет?! Вот безобразники!!! – О’Брайен отчаянно всплеснул руками, скопировав излюбленный жест Марты так точно, что мальчишки покатились со смеху. – И какое бы только наказание вам придумать?..

- Она обещала, что заставит нас мыть полы на всём этаже, - доверительно сообщили те.

Джин кивнул и в обстановке строжайшей секретности объяснил, что Марта неизменно обещает это всей мужской половине госпиталя – ну, или, по крайней мере, той её части, которой рост уже не позволяет бесславно утонуть в ведре. Умельцы захихикали и сказали, что толку всё равно не будет, потому что мыть полы они не умеют, но уже придумали, что сделают со шваброй, когда она попадёт в их руки. Через пять минут О’Брайен уже знал, что мальчишки – двоюродные братья, что оба мечтают о «Кольте» и лежат в больнице с сотрясением мозга, что родителей они никогда не видели, что воспитывает их бабушка, которая работает на кондитерской фабрике, и что отстойнее покемонов нет ничего на свете. О’Брайен решил не оставаться в долгу и сразил умельцев тем, что «Кольт» – это не так уж и интересно. Что на бегу в мишень легче попасть пистолетом, чем из него, и что вообще-то он, Джин, чемпион графства по стендовой стрельбе.

Человеческий Детёныш косо поглядывал с подоконника. На такое откровенное безразличие к своей персоне он явно не рассчитывал; оно злило его до того забавно, что О’Брайен едва удерживался от мысленных аплодисментов самому себе.

…Он решил закругляться, когда в ушах уже гудело, а Детёныш дошёл до грани тихого бешенства. Джин сердечно распрощался с мальчишками и подарил медведю-герою галстук Бобби, в качестве контрольного выстрела завязав его двойным виндзорским узлом. И уже направился к выходу, когда колено Детёныша от избытка чувств всё-таки разошлось с бумажным шариком - получив хорошего пинка, тот пролетел через всю комнату и ударился в стеклянную дверь.

Джин перехватил импровизированный мячик и подбросил его на ладони. На секунду повисла тяжёлая тишина.

- Дай сюда, - свирепо велели ему с подоконника.

О’Брайен безмятежно изобразил глухого. Отыскал у скомканного листа уголки и нарочито неторопливо расправил его, почти чувствуя, как ярость мальчишки стремительно перерастает во что-то страшное и еле сдерживаемое. Интересно, я выберусь отсюда живым, если попрошу его сказать «пожалуйста», подумал Джин. И уже открыл рот, собираясь испытать судьбу, когда…

- Чьё это?.. – непроизвольно вырвалось у него. К счастью, привычке скрывать ненужные эмоции было много лет, и внезапное изумление утонуло в глазах мгновенно и бесследно. Со смятого листа, чуть склонив голову набок, пристально смотрела собака – большая пятнистая дворняжка. Голодная, хитрая и совершенно живая, её лапы намокли, а в тугих колечках густой шерсти запутались листья. Рисунок был бледноват – оттого, что грифели у Марты остались только твёрдые. Но и это его нисколько не портило; казалось – стоит протянуть руку, и влажный шершавый нос неуверенно уткнётся в ладонь…

- Дай сюда! – сквозь зубы повторил Детёныш. И на Джина снизошло вдохновение.

- Это Марта нарисовала? – холодно сощурил он глаза.

- Какая разница! Я сказал: отдай бумажку и пошёл вон!

- А я спросил, чьё это, - хладнокровно парировал Джин. – Кто это нарисовал?

- Допустим, я. Всё? Можешь дви…

- Ты?!! – ради этого момента и стоило вытерпеть всё, что угодно. О’Брайен фыркнул так презрительно, что с детского лица вмиг схлынули все краски. – Да ты же не знаешь, как карандаш держать в руке!

Тишина в комнате стала абсолютной.

Детёныш медленно, как во сне, слез с подоконника. И застыл перед Джином, добела стиснув кулаки. Кажется, от ярости он просто онемел.

- Разве только мелом на заборе, - насмешливо добавил Джин. - Тоже мне, художник…

- Это, правда, он нарисовал, - робко подали голос из угла. – Он и карандаши у Марты сам попросил, честное слово, она докажет…

- В носу хотел поковыряться. Хочешь сказать, что ты умеешь рисовать? Да ты даже разговаривать нормально не можешь! Не смеши.

Детёныш смерил его взглядом, о котором Горгона могла только мечтать. Но ничего не ответил.

Джин снисходительно улыбнулся ему на прощание и молча выскользнул за дверь.

* * *

А хвалить себя, в общем-то, было не за что.

Без четверти одиннадцать истекали вторые сутки пребывания Найджела Фостера в благотворительном госпитале для бездомных детей. И вторые сутки работы над его освидетельствованием. Воз же надёжно застрял даже не в болоте, а где-то на дальних, очень дальних подступах…

О’Брайен нисколько не сомневался в том, что убедить злополучного ребёнка согласиться на экспертизу не сможет ни одна живая душа. Оставалась, правда, надежда вывести его из себя, раздразнить и потихоньку спровоцировать... Но Джин не очень-то верил и ей. Мальчишка был дьявольски вспыльчив, но совершенно не казался глупым. Вполне возможно, что к утру коварный ход О’Брайена разгадают и примут меры. Вот тогда прокуратура и получит вместо долгожданного заключения коротенькую записку недвусмысленного содержания: «Договориться с девятилетним ребёнком не смог. Ассистент кафедры судебной медицины, к. мед. н. О’Брайен Дж».

На мнение прокуратуры Джину было плевать – в конце концов, найти и отдать под суд тех, кто зверски избил мальчишку, они всё равно не смогут. И кому нужен этот чёртов список повреждений: чем, как и когда…

Проблема заключалась в том, что кое-кто, похоже, думал иначе. Следователь по делу Детёныша позвонил в Бюро три раза только за вчерашний день. За каким чёртом ему так требовался всеми брошенный бездомный ребёнок, что такого особенного нашлось в нём и его побоях - вот был вопрос, от которого кусок не лез в горло.

…Джин одним глотком допил всё, что оставалось в бокале, и лучезарно улыбнулся сначала одной своей соседке, потом – другой. С каким удовольствием он бы сейчас уткнулся носом в кожаную обивку дивана и от души поразмыслил... Но здесь бесполезно было даже пытаться: в воздухе слоями плыл сигаретный дым, перед глазами мелькали цветные сполохи, а громадные колонки в сумасшедшем ритме извергали из себя великолепнейший клубный саунд: барабанный бой вперемешку с тиканьем часов, скрипом заезженной пластинки и подозрительными вскриками какого-то зверя. Всё это направляло мысли не в ту сторону. А главное - в двух шагах, ласково обвив одной рукой очередную шею, сидела почти уже бывшая жена, и О’Брайен не питал никаких иллюзий относительно того, как будет истолковано малейшее проявление задумчивости с его стороны.

Левая соседка придвинулась поближе и зашептала на ухо - Джин опустил ресницы и улыбнулся ещё лучезарнее. Что за чудесная идея - поздним декабрьским вечером заглянуть в любимый клуб в ознаменование первого и, не исключено, последнего месяца своих отношений! Вполне в духе Ниты. Самое главное – правильно подобрать компанию. Две-три близкие подруги, приятели из отдела и обязательно – муж. Для должной остроты ощущений.

О’Брайен, в общем-то, ничего не имел против. В конце концов, диван устраивал его вполне, а вермут – абсолютно, да и против двух-трёх близких подруг, строго говоря, возразить было нечего. Разве что в роль несчастного мужа стоило внести кое-какие поправки.

…Джин вздохнул и откинулся назад, утопая в музыке. И в шёпоте. Вид у него был, как у кота, объевшегося сливок – казалось, коснись груди ладонью, и ощутишь мягкое дрожание еле сдерживаемого блаженства.

* * *

Эби медленно вела пальцем по краю бокала. Ей было холодно.

В двух шагах от неё извивалось с полсотни тел, пышущих жаром – беззаботности, желания и сумасшедшей решимости на всё, что придёт в голову. В бокале смешались вишнёвый сок и виски. И всё равно было холодно – отчаянно, нестерпимо холодно, хотелось закутаться во что-нибудь мягкое и дрожать, дрожать, дрожать…

Она страшно устала.

Это оказалось немыслимо трудно – упиваться каждым своим вдохом. Каждым шагом, каждым словом, каждым движением руки. Трое суток агонии. Трое суток нетерпения, страха, безысходности и ещё чего-то, для чего не было названия – чего-то хрупкого и робкого, бессвязно шептавшего в темноте: «Что если... может быть... я всё-таки останусь жива…»

Это оказалось слишком даже для неё.

Эби упрямо твердила себе, что ищет и сейчас. И даже обводила толпу танцующих медленным, изучающим взглядом. В конце концов, чем не шутят хвостатые черти, кого только не может сюда занести – хотя бы за глотком алкоголя. Ведь занесло же и её... В конце концов, что ей о нём известно? Возраст, рост и цвет волос - они не страхуют ни от чего. Страстная тяга к загадкам. Вечные поиски. Поразительная гибкость ума, сотни, тысячи гениальных догадок. И любовь к порядку, доходящая до абсурда… Ничего такого, что исключает возможность случайной встречи в таком месте, как это.

Эби знала, что врать нельзя, а себе врать нельзя никогда. Но удержаться не могла.

Кажется, ей удалось идеально подобрать место и время: он забрёл бы сюда, да ещё в такой час, разве что разом перепив и свихнувшись. Ясное дело, удалось не совсем случайно – но признаваться в этом не хотелось даже себе. Здесь было неуютно. Слишком громко, слишком ярко, в глазах рябило от частых цветных промельков и рваных вспышек. Здесь курили – и, похоже, не только табак. И музыка здесь была странная - если это вообще была музыка. Ритм, ритм, ритм, непонятный, навязчивый… завораживающий. Ничего, кроме ритма. Эби никогда прежде не приходилось такого слышать.

Здесь не могло быть его.

Она почувствовала, что слегка покачивается в такт сумасшедшей музыке, и невольно улыбнулась.

* * *

Джин уже пробивался от барной стойки с бутылкой вермута, когда на плечо внезапно опустилась чья-то ладонь.

Лучшей тактикой было не дожидаться повелительного рывка. О’Брайен и не стал.

Он резко развернулся на месте – за спиной оказался не в меру лохматый приземистый тип в мешковатых салатовых джинсах и кислотно-оранжевой майке, обшитой мехом. Левая бровь у типа была проколота в трёх местах; от резкого разворота Джина он заметно покачнулся назад.

- Господин О’Брайен, - заявил тип, нетрезво растягивая слова. И, не теряя времени на обмен любезностями, перешёл к делу: – Долбаный эксперт из долбаного Бюро.

За спиной у небритого красавца маячили ещё четверо аналогичных. Джин напряг память: багровая физиономия казалась ему смутно знакомой, но и только.

- Ты как смотришь на меня, падаль?! – тот немедленно подался вперёд с мощным проспиртованным выдохом. Несмотря на запах, рывок получился многообещающим – тут бы всё и началось, если бы один из приятелей типа в неожиданно здравом порыве не успел поймать его локоть. – Я гляжу, ты вконец страх потерял? Тебе жить надоело?! 

Танцующие благоразумно расступались.

- Какого чёрта ты сюда припёрся?! – здравомыслящий приятель из последних сил удерживал типа и ещё пытался что-то ему втолковать, но, похоже, его просто не слышали. – Сколько тебе заплатили за подставу, сволочь гадская?! - Джин вопросительно поднял бровь. - Из-за тебя, гнида, мой отец второй год кочует по тюрьмам!

Это ситуацию прояснило: О’Брайен, наконец, узнал. И вспомнил.

А приятель, наконец, полетел на пол. Тип отбросил с лица влажную чёлку и на мгновение остановился перед Джином, тяжело дыша.

- Попадёшь за решётку, - раздельно произнёс тот, глядя ему прямо в глаза, - передай папе: в следующий раз будет инсценировать чьё-нибудь самоубийство - пусть хоть труп на рельсы положит лицом вниз.

- Ах ты!.. – в этот раз локоть приятели не удержали бы и вдвоём. От первых двух ударов – в лицо и в грудь – Джин успел уйти, третий – поддых – отвёл в сторону. А потом пришлось стремительно соображать. Потому что в игру включились трое приятелей, а у самого типа в руке коротко блеснул металл.

Руку с ножом Джин перехватил у запястья. Сжал до хруста – и, уже чувствуя на шее чужие руки, ударил. Сильно и очень коротко. Под нож - почти в центр груди.

Здравомыслящий приятель поднялся с пола очень кстати – типа отбросило как раз в его объятья. О’Брайен попытался пнуть того, кто сдавил шею, но это дело вовремя пресекли ударом в живот. В глазах потемнело. Становилось весело. Джин вздохнул и расслабился, догадываясь, что если с первым ударом он просчитался, то основное веселье ещё впереди…

От хриплого вскрика обернулся даже бармен за стойкой.

Хватка на шее немного ослабла. Джин слегка помог ей и повернул голову: здравомыслящий приятель сидел на полу, белый, как мел, зато тип, закатив глаза, обмяк в его руках и с каждой секундой становился всё чернее. Перепуганный приятель отчаянно встряхивал его за плечи... но тут сведённые чёрные пальцы дрогнули, и тип забился в   конвульсиях – резкими, мощными, неудержимыми рывками. Всех усилий друга хватило лишь на то, чтобы не дать ему разнести голову о покрытие танцпола.

Изо рта тонкой струйкой потекла красная пена.

Зрители шарахнулись во все стороны. Приятель, вцепившийся в Джина, оторопело разжал непослушные пальцы и под чей-то оглушительный визг осел на пол. Двух других О’Брайен нелюбезно отодвинул с дороги сам.

Что там мама говорила насчёт драк? – как-то отстранённо подумал он, опускаясь на колени рядом с типом. – Бьёшь по морде до крови – в обморок не падай…

К тому моменту, как тип прекратил вздрагивать и замер, судорожно хватая воздух ртом, Джин успел кое-как развязать на нём меховой галстук и стереть пену с губ. Потом стянул обмякшее тело с колен приятеля, уложил на пол вверх лицом и ещё раз сильно и коротко ударил в грудь.

Глаз тип не открыл, но фиолетовые губы порозовели почти мгновенно. Джин на секунду накрыл светлеющую шею ладонью, и вздохнул, ощутив под пальцами череду глубоких толчков.

Делать здесь больше было нечего. О’Брайен наклонился и подхватил с пола чёртову бутылку. Двое приятелей, уставившись в пол, самозабвенно хлестали третьего по щекам; здравомыслящий занимался типом. «Твою мать, - расслышал Джин, - сколько раз тебе повторять: не связывайся с этими ублюдками!» Нита торопливо объясняла, в чём дело, недремлющей охране. Бармен с ухмылкой показывал О’Брайену большие пальцы. Танцпол медленно оживал.

…А она застыла у стойки, взволнованная и бледная, и смотрела прямо на него. Глаза у неё были такими чёрными, что казалось – зрачков в них нет вообще.

* * *

Он растворился в толпе почти мгновенно - Эби медленно выдохнула и осторожно поставила на стойку запотевший бокал. Потом собрала разлетающиеся мысли в один комок и уничтожила все разом. Осталась только одна: дальше – что?..

Он оказался лишь немногим старше того охранника из Университета. А растрёпанные светлые кудри и вовсе придавали ему невозможно озорной, почти мальчишеский вид.

У него была энергетика человека.

И физические возможности чуть выше средних.

А ещё… Ещё была сила - непонятная, необъяснимая, нестерпимо нахальная и совершенно не магическая мощь, она пронизывала его насквозь и светилась в глазах – она не давила, не напирала, не дышала агрессией, но любой, кто хоть что-то понимал в таких вещах, сразу решил бы, что связываться с ним – себе дороже. Он не боялся жизни. Он не боялся смерти. Он не боялся никого и ничего, и сердце того не в меру буйного типа – какие там, к чёртовой бабушке, тайны Вселенной! – заводил и останавливал, как дешёвый будильник тайского производства. Он едва не убил этого идиота. А остальные идиоты едва не убили его самого. И выглядел он при этом так, словно всего-навсего полистал утренние газеты за чашкой кофе.

Эби ещё раз обвёла оживший зал ищущим взглядом. Короткие неоновые вспышки ритмично рассекали стены и пол. Танцующие слились в одну пятнистую массу - разноцветные волосы, тряпки, татуировки, обнажённые спины, плечи, руки… колонки разрывались, зажигая, казалось, саму темноту… 

Ведьма внезапно почувствовала, что ритм стучит у неё в висках. И что плечи у неё тоже голые.

- …Привет, - неожиданно сказал кто-то за её спиной. Эби повернула голову - неторопливо, будто бы нехотя. И столкнулась взглядом с удивительно ясными серыми глазами.

Ледяная волна страха захлестнула её по самое горло. От жуткого коктейля на адреналине всё поплыло куда-то вкось – и разгорячённая толпа, и стены, и потолок, и надёжный пол под ножками стула… Эби судорожно вцепилась в бокал, разглядывая мужчину. Он был километров на двести ближе, чем ей бы хотелось, и улыбался.

И какого только чёрта оно шевельнулось внутри – что-то безумное и неуправляемое, неизменно просыпавшееся в самых безвыходных ситуациях! Раз за разом заглушавшее голос страха. Заставлявшее плюнуть на всё и рискнуть.

Бросить вызов.

Ведьма опустила ресницы и едва заметно улыбнулась в ответ.

- Меня зовут Джин, - сказал мужчина, небрежно опершись локтем на стойку. – Мы виделись позапрошлой ночью. На Хелмшид-авеню, - дымчато-серые глаза разглядывали Эби с откровенным интересом, и от комичности происходящего ей едва не стало плохо. - Ты стояла у японского ресторанчика и ждала такси. Было страшно ветрено, и ты никак не могла поджечь сигарету. А я…

- Господи, - хрипло выдохнула Эби, с трудом подавив истерический смешок. – Я подкуривала от твоей зажигалки!

Мужчина кивнул, и ведьма вздрогнула, когда лёгкий, едва ощутимый кожей взгляд соскользнул с её плеча.

Вытащить его отсюда, стремительно завертелось в голове. Как угодно. Здесь в любом случае было бы слишком рискованно, а на него ещё и пялится каждый, кто только может. А на улицах уже довольно безлюдно, и какой-нибудь тёмный угол отыщется без труда.

Она улыбнулась, глядя Джину прямо в глаза и собираясь с силами. Но серебряный колокольчик молчал – то ли азарт в этот раз случился запредельным, то ли паника, то ли странное тепло дымчатых глаз было слишком пьянящим, то ли головокружение накатило чересчур внезапно…

- Ты танцуешь? – спросил Джин. Бархатистый, почти мурлыкающий голос окончательно задел в груди что-то совершенно ненужное. «И всё остальное - тоже», - про себя усмехнулась ведьма. – «Правда, не сразу…»

- Меня зовут Эби, - прошептала она вслух. Джин подал ей обе ладони – ведьма оперлась на них и легко спрыгнула на пол. Теперь они были рядом. Так близко, что, если бы не музыка, он, наверное, расслышал бы её сердце.

О’Брайен был выше её. Настолько выше, что для того, чтобы заглянуть ему в глаза, Эби пришлось запрокидывать голову. Ей не терпелось слиться с толпой и с музыкой. Ей не терпелось поцеловать его. И наконец-то покончить с ним ей тоже не терпелось.

Ведьма с улыбкой потянула его к танцполу. Но прежде Джин наклонился и поймал её губы своими.

* * *

Найджел Фостер закусил кончик карандаша и придирчиво осмотрел то, что получилось. Получилось похоже. Даже очень.

Можно было даже потихоньку похвалить себя за исключительный талант.

В общем-то, рисовать этого чёртова эксперта оказалось даже приятно. Чеканные линии лица, светлые брови вразлёт, нос с едва заметной горбинкой, губы, вечно прячущие усмешку… удивительно упрямые губы. И глаза. Это вообще был шедевр. Собранности и серьёзности в них хватило бы на трёх сотрудников контрразведки, а вдохновенной задумчивости – на маленькую религиозную секту. Найджел разошёлся до того, что нарисовал даже крошечную родинку на правой скуле – честно говоря, он её не помнил, но почему-то точно знал, что ей там самое место.

Чёртов эксперт получился хорош. Удивительно хорош.

Прямо-таки невероятно.

Юный художник погрыз карандаш и тяжко вздохнул. Такое в его планы не входило.

На худой конец, это безупречное лицо можно было бы украсить и поросячьим пятачком. Или рогами – например, козлиными. Живого козла Найджел не видел никогда в жизни, но в себе не сомневался - совсем недавно на какой-то шарлатанской рекламной вывеске ему попался огромный Козерог. Рога у того были роскошные – толстенные, длинные…

Для таких никакого листа не хватит.

Гений портретного искусства оглядел своё творение ещё раз и зловеще нахмурился. На совсем худой конец, можно было бы представить себе, что чёртов эксперт - Козерожик маленький. Или очень больной. И рожки нарисовать соответственные – кривенькие, рахитичные…

Зрелище было бы великолепное.

Но и эту идею пришлось оставить с тяжким вздохом. Всё-таки рога – слишком уж примитивный выход. Достойный малышни из детского садика, но никак не взрослого мужчины.

Взрослый мужчина скрипнул зубами и сдёрнул с подоконника стопку чистых листов. «Ну ладно. Мы найдём что-нибудь поинтереснее». Он потихоньку похвалил себя за ангельское терпение и задумался - а, собственно, чем бы эдаким поинтереснее можно перекосить это идеальное личико?

Чёртов эксперт насмешливо и пристально разглядывал его с листа.

…Алкоголем?

Найджел чуть не подпрыгнул - до того простое и беспроигрышное было решение. Он торопливо схватил карандаш и, даже не успев толком похвалить себя за изобретательность, крепко зажмурился. Первозданный облик жертвы выплыл из памяти удивительно легко – так, словно был высечен в ней, как в граните. Но вот представить себе этого типа пьяным… да ещё безобразно... Найджел изо всех сил напрягал воображение, мысленно накачивая чёртова эксперта чем-нибудь покрепче, но упрямая физиономия от этого становилась лишь задумчивее и светлее.

…Он откинулся в кресле, совершенно расслабленный и нестерпимо довольный собой, он вертел в руках полупустой бокал и с ужасно умным видом нёс невозможную чушь. Отсветы огня плясали на его лице, длинные тени от ресниц дрожали на щеках, и татуировка в вырезе рубашки казалась живой. Он улыбался – мягко и чуть насмешливо. А глаза были очень тёмными и странно блестели... лесные озёра с тихими омутами... В них можно было проваливаться, падать и тонуть до бесконечности…

Найджел даже помотал головой, отгоняя наваждение.

Ну да чёрт с ним. Пусть не алкоголь. Что тогда – усталость? Выматывающая работа, вечное недосыпание… Землистая бледность, фиолетовые тени под глазами и недельная щетина…

…Он привалился к дверному косяку и с видом кающегося грешника льнул щекой к тёплой древесине. Он был очень серьёзен и смотрел виновато, потому что иначе его придушили бы, едва открыв дверь. А в уголках его губ затаилась едва заметная усмешка… вот дьявол, кажется, он понял, что убьют его не сегодня…

…Найджел тихо чертыхнулся. Работа, кажется, предстояла совсем не лёгкая.

Он повалился на спину и уставился в потолок в поисках вдохновения – чтоб оно всё треснуло, должен же быть какой-нибудь способ! А раз он должен быть, значит, и найти его – можно.

* * *

- Ну и где этот долбаный козёл?..

Интересно, сколько приятных неожиданностей может сулить рабочий день, если он начинается с таких чудных слов?

- Парень, ты не в зоопарке, - продребезжало следом. Кажется, с холодным «Гиннессом» Бобби вчера переборщил. - Мы тут зверья не держим.

- Не остри, чувырла, - отрезал незабываемый хриплый голосок. - Я спрашиваю, козёл этот долбаный где?

- Слушай, не груби. Или говори, кто тебе нужен, или уходи, пока тебя никто не увидел. Здесь не все такие добрые. Могут и спросить, как ты вообще сюда попал.

- Захотел и попал.

В ответ раздражённо прокашлялись.

- Ну и зачем же попал? Точнее, за кем?

- А ты прямо и не знаешь, за кем. За тем уродом, которому ты передал моё дело. Белобрысый такой козёл в джинсах.

- Я так понимаю, ты хотел сказать: «Доктор О’Брайен»?

- Да мне по колено, О’Брайен он или кто. Где он есть?

- Не знаю.

- Не ври. Где он тут сидит?

- Пока нигде.

- Вот блин. А когда придёт?

- Оперативное совещание - в восемь. Он всегда приходит ровно за пятнадцать минут.

- Сейчас уже без двенадцати.

- Я знаю. Понятия не имею, почему его нет. Может, в пробке застрял.

О’Брайен вздохнул – застрял-то он не в пробке, а на лестнице этажом ниже. Точнее, половиной этажа – он сидел на подоконнике лестничного пролёта. И слушал.

А ещё вспоминал. Ведь была стеклянная дверь, и был замок, и много чего ещё было – например, проходная за воротами Бюро. Или двухметровый забор. Или посты охраны… Как же ты сюда пробрался, Детёныш ты Человеческий? И зачем – лишь затем, чтобы сказать мне в лицо, кто я есть?

Можно было злорадно потирать умелые ручки – теперь останется только не появляться в больнице день-другой. А потом приехать и поговорить. И мальчишка расколется – как пить дать, расколется. И не таких ещё в шеренгу строили…

Джин вздохнул.

- …А ты позвони ему, - предложил хриплый голосок.

Настало время появиться. О’Брайен спрыгнул с подоконника и в две секунды преодолел девять ступенек. На мгновение замер на лестничной площадке, а потом с невозмутимым видом толкнул входную дверь.

- А, вот он, - обрадованно вздохнул Бобби. – Тут к тебе гости.

...«Гости?» Колко сощурить глаза... Не вышло. Детёныш шагнул вперед раньше и, сжигая Джина и без того донельзя презрительным взглядом, триумфально усмехнулся. В руках у мальчишки был скатанный роликом лист бумаги – его-то он эксперту и швырнул.

Перед тем, как молча выскользнуть за дверь.

- Мило… - растерянно протянул Бобби. – Очень мило, ничего не скажешь. – Он зашёл Джину за спину и через плечо заглянул в бумажку. – Господи, О’Брайен! Чего ты съел?!

- Вы скоро? – приоткрылась дверь кабинета. Зрелище Джин и Бобби являли, похоже, весьма забавное. Во всяком случае, через мгновение в коридоре возникла сначала Нита, а потом ещё человек пять. – Ну и вид у тебя, однако...

- Вид как вид, - сурово возразил кто-то добрый. – Обыкновенная физиономия, в меру наглая, в меру самодовольная... Надо на стену повесить. На страх клиентам.

Джин молчал. И, закусив губы, смотрел на исчерченный лист – тот самый колкий прищур, ухмылка, вздёрнутый подбородок… рисунок неумолимо рассыпался на небрежные штрихи, и лица О’Брайен не видел. На бумаге застыли бессонная ночь, дьявольский труд и упрямство.

Нита ахнула, когда, скрипнув зубами, он смял портрет в бесформенный комок и пулей вылетел в дверь.