Я позвоню через полчаса, а пока...

...Я закрыл ноутбук, меня тошнило от него.

Визитка лежала на столе уже третий день, и я смотрел с тоской на неё, завтракая, сидя с ноутом, просто сидя. Проходя мимо. Выходя из ванной. Она всё время была у меня в голове, когда там не было всего остального. Мне нужно взять и позвонить на этот номер. Я позвоню. Но светлые силы, уже почти шесть! Как так можно. И вчера, и позавчера я говорил себе «через десять минут». А потом: «у них, наверное, уже обед». А потом: «да уже поздно, они не работают». Нужно было звонить неделю назад, когда всё ещё было в относительном порядке. Нужно звонить сейчас. Прямо сейчас. Но пятница, почти шесть часов вечера. Там уже действительно никого нет. Но если я не позвоню сейчас, я не позвоню никогда. А если я позвоню сейчас, даже если там никого нет, то, возможно, я позвоню и в понедельник.

Ладно, попробуем.

Гудок. Ещё один гудок. Ну конечно, там никого нет. Третий гудок. Но не стану прерывать звонок малодушно. Четвёртый гудок. Дождусь пяти, чтобы было хоть какое-то опра...

— Операторская, — грубо говорят на том конце, растягивая ударную «а», а все остальные слоги произнося пренебрежительно, как произносят солдаты. Это толстая хмурая тётка с мешками под глазами и выбеленными перекисью волосами.

— Операторская? Что это значит?

— Вы по какому делу?

— Я звоню в... — я ищу очки. — Мне нужен срочный психолог... точнее, — я надеваю очки и читаю с визитки: — «экстренные психоаналитические сеансы».

— Ааа! — к моему страху, у тётки в голосе полное понимание ситуации. — Значит, так. Площадь Героев-Воительниц, дом два. Записали? Героев-Воительниц, дом два. Знаете, как доехать? — я попытался солгать: «да-да, спасибо, я там бывал», но тётка целеустремлённо заговорила поверх этих звуков: — Тринадцатый автобус! Выходите на остановке «Улица Чёрной кошки», идёте в сторону памятника Луны, слева увидите скверик — пересекаете его, в самом конце видите будку и проходную — туда и проходите. Понятно?

— Да-да, всё понятно, спасибо!

— Кабинет номер сто девятнадцать. Спросите там у охраны. Номер сто девятнадцать. Записали?

— Да-да.

— Приходите в понедельник, в десять часов утра.

— Но я...

— Как ваши имя, фамилия?

Я назвался. Я сказал, что не могу прийти в десять, у меня в десять — работа. Тётка на том конце молчала и искала что-то в компе, прижав плечом к уху старомодную бежевую трубку с проводом. Я это чувствовал. Я не видел, но чувствовал. Я продолжал объяснять, что пришёл бы, что давно собирался, что мне очень плохо, что мне нужна помощь, но... обстоятельства... работа... проект... что я, может быть, попробую отпроситься; говорил бессильно, как будто разучился молчать, а тётка всё искала — нет, она уже листает (кстати, почему правильно «листает», а не «лищет», но «ищет», а не «искает») какие-то папки, бумажные...

Ты придумываешь это всё! Так говорит Элли. Так говорят все. Даже я сам так думаю. Так скажет эта тётка — нет, психоаналитик — нет... кто? Вдруг мне стало страшно, страшнее, чем было до сих пор. Там — там — на улице Героев-Воительниц — мне никто ничего не скажет, а...

Мне стало так страшно, что я замолчал. Тётка на том конце тоже молчала. И уже ничего не листала. Просто молчала. Её молчание сизым облаком переползало мне в ухо. А потом она сказала совсем другим голосом, спокойным и профессиональным:

— Приходите в понедельник в десять. С работы вас отпустят, это не ваша забота, — мои слова «как это не моя забота?» утонули внутри её продолжающейся речи: — Можете на работе даже ничего не говорить, мы всё устроим. В понедельник, в десять утра. Понятно?

Я кивнул.

— Я вас не слышу.

— Да, — сказал я и сам себя не услышал. Я откашлялся и повторил: — Понятно.

— Не опаздывайте! Ни в коем случае не опаздывайте! А то придётся ждать часа два или три. Приходите! До свидания, всего доброго!

— До свидания, — сказал я уже после того, как услышал клацающий щелчок. У них действительно старомодные аппараты с трубкой, смотри-ка. Но что значит «операторская»?

Я приду к ним в понедельник. Я написал на оборотной стороне визитки: «119» и ещё «Гер-Во 9» и положил на стол рядом с визиткой. Надо посмотреть по карте, как добираться, чтоб знать, во сколько мне нужно встать в понедельник. Но я же закрыл ноут, так что позже. «Мы позаботимся». Разве не зловеще? И как это она молчала последнюю минуту. Минуту! Какую минуту! Пару секунд молчала, искала что-то... информацию про меня. Ну да, наверно смотрела про мою работу, думала, как договориться, чтобы меня отпустили. Спасибо ей. Но светлые силы, чувство сетей и сжимающегося кольца...

Я взял «Время лишних», лёг на прохладный пол и стал читать. Но уже через час нашёл, что периодически листаю вперёд, думаю об авторе и смотрю в потолок. Сквозь слова ничего не проступало, много запутанных слов, но какое всё картонное, и эта экзальтированность в диалогах, в действиях и никаких приемлемых объяснений поступкам, кроме «он понял», «он почувствовал». Зачем убивать тогда, когда можно решить всё мирно? Как можно смертельно разойтись с другом даже не из-за случайного слова, а случайной мысли? Я не могу поверить в это бесконечное чернушное нытьё. Вся эта их высокая борьба остро придуманная... и, судя по результатам листания, все пятьсот страниц герои так и будут...

Небо. Светлые силы. Хватит. Хватит. Всё рассыпается снова. Так нельзя... Я ничего не помню, как будто меня нет, не было («не было» — в прошедшем времени — это правильно сказано), и комната чужая и чужая жизнь (я закрыл глаза и положил ладони на сомкнутые веки) и книга эта чужая, не моя, я никогда не читал её раньше, но я читал её раньше, я читал её раньше. Успокойся. Ты был подростком, когда читал, поэтому она понравилась тебе тогда, поэтому казалась яркой. Но я даже не помню, что будет дальше! Какие-то только общие слова и никакого изображения.

Всё, что было до той аварии, не было. Проанализируй. Ты разве словами помнишь, ты всегда помнишь картинки. Все книги, которые ты прочёл за последние три года... «Гром», где главная героиня умирает просто так, низачем, как в жизни — ты видишь эту бесконечную пустыню с тонкой полоской рельсов? А что ты видишь из «Времени лишних»? Вижу этих имбецилов среди маков в четвёртой главе, которую только что дочитал, а что после четвёртой главы? Что ты видишь?

Открываю глаза машинально и вижу фотографию в рамке на стене — я и мама (мама? мама?) и васильки. Разве я мог повесить такое на стену? Разве я мог повесить на стену хоть что-то, кроме вешалки? Последние три года... Небо, небо, мне очень плохо. Я не могу терпеть этого, я встаю и срываю фотографию, швыряю на пол; она падает «лицом» вверх, и я пинаю её в угол, и она наконец-то переворачивается в полёте. Я лучше пойду прогуляюсь. Меня тошнит от своей квартиры. Это моя квартира, моя. Это не может быть не моя квартира. Это просто последствия аварии. Но меня всё равно тошнит. Я, может быть, я, может быть, просто всё здесь изменю, вдруг это поможет. Боже мой, только бы дожить до понедельника.

В почтовом ящике — газета утренняя. Забыл забрать, когда шёл с работы. Не забыть забрать теперь на обратном пути. Если удастся открыть дверь подъезда сразу, то всё будет хорошо. И в этот раз механизм почти не заедает, только немного запинается, и дверь распахивается. Я улыбаюсь чувству, что всё ещё может быть хорошо. Только все эти приметы не работают, ты же сам так решил недавно, так что ничего не будет хорошо. Смирись и только злобно ухмыляйся.

Улица сумеречна. Какая-то приподнятость, все ходят с флажками и лентами, толпа — даже для пятницы чересчур. Это они всё ещё День Победы празднуют. Послушай, может, ты сможешь обойтись без понедельника? Ты считал когда-то, что человек сам может справиться с чем угодно, что человек сильный. Или этого тоже не было? Нет, это — было. Ты видишь, женщина идёт тебе навстречу, почему ты не можешь посмотреть в её глаза, как раньше? Как будто узнал о себе постыдную правду? Как будто ты — плохой в этом хорошем мире? Но ты ничего о себе не узнал, наоборот, ты о себе всё забыл. Ну и почему ты не можешь смириться с этим и просто жить дальше? Почему это однозначно должно к чему-то привести? Аааа, ты просто «вдруг осознал», как Лью из «Времени Лишних»! Единственное, что я узнал о себе, это что меня нет, ну, что я не помню того, как я был. Подними же взгляд, гляди смело и улыбайся!

Вот женщина, если она тебе улыбнётся, то всё будет... смотри-ка, какая хмурая. Должно быть, твоя улыбка кривая. Вон несколько школьников — они смеются — не думаешь же ты, что над тобой. И я бегло окидываю себя взглядом, но совершенно зря. Как бы я хотел быть невидимым, как бы хотел лететь невидимым над этими людьми.

А вдали впереди шум и тихий ритм, но в сумеречной серости ничего не разобрать, разве что, там много людей. Скоро должны зажечь фонари.

Я выхожу на площадь, там бьют барабаны, а за спинами людей в пустом пространстве вижу эту девушку с огнями на цепях, ужасно гибкая, она вьётся по-шаманьи под тихий ритм, и оранжевые огни в сиреневом свете сумерек — это самое лучшее. У меня от этого дыхание захватывает. Она вычерчивает огнями в тёмно-дымчатом воздухе зубчатые колёса. Она иногда вообще почти не двигается, но пляшет огонь из её рук, огонь вокруг неё. Она вертится, гнётся, прыгает, приседает, подбрасывая свои огни. Она, стоя на коленях, делает мостик, касаясь затылком асфальта, а её руки вращают над её туловищем огненный шар. Боже, боже, как это прекрасно! Барабанщики отбивают уже ритм как попало с лютой скоростью, а она выпрямляется, превращает шар в два маленьких шарика, которые немедленно гаснут на самом громком и самом последнем барабанном ударе. Она кланяется — и только сейчас, именно сейчас зажигают фонари. Боже, боже, как это прекрасно. А где-то вдали — взрывы самодельных салютов. Барабанщики кричат три раза: «День Победы! День Победы! День Победы! Ура!! Ура!! Ура!!!» Как же смеются и как хлопают зрители и кричат «ура!!», и мне тоже хочется разбить в кровь собственные ладони. Она обходит толпу, держа в руке полосатый колпак, отверстием вверх.

— Девушка, девушка, это прекрасно! — говорю я и выгребаю из кармана все свои деньги.

Я не зажигаю свет, чтобы не видеть свою комнату. Газету бросаю на стол, вероятно, прямо на визитку. Жарко. Душно. Я снимаю большую часть одежды и ложусь спать на пол. Завтра я встану в восемь и пойду в исторический. Хватит уже сидеть дома...

Мне снится только темнота и тяжесть в груди. А потом — снится решение всех проблем, и я резко просыпаюсь. Темно. Я приподнимаюсь, нашариваю рукой на столе лист и ручку, записываю решение и засыпаю, и мне уж ничего не снится.

Проснулся в восемь от холода, надел очки, прочитал кривые буквы: «Чтобы вспомнить что-нибудь нужное, нужно забыть что-нибудь ненужное» и возненавидел себя. Встал, отколупал от рук-ног прилипшие осколки стёкол, пошёл в комнату и заснул на кровати.

Проснулся в двенадцать. Исторический закроется в три. Поздно уже идти, поэтому я сделал себе кофе и стал читать газету.

«25-го февраля Хранительница всей Земли Серенити совершила традиционное паломничество на Северный полюс, где был проведён ежегодный ритуал Поминовения Героев-Воительниц в честь сорокапятилетней годовщины Дня Победы».

Северный полюс. Там, наверно, ещё как холодно. Неплохо было б оказаться сейчас на Северном полюсе. Даже в Японии, куда Хранительница Серенити уже, наверное, вернулась, сейчас холодно, не то что здесь. Всё-таки почему ритуал Поминовения — Героев-Воительниц, если поминают ещё и Героя-Воителя? Неполиткорректно.

«Хранительница возложила цветы на гробницы каждой из четырёх Воительниц, и на сей раз первой отдала дань Венере. Напомним, что все предыдущие десять лет первой удостаивалась светлейшего внимания гробница Меркурия. Сегодня гробницу Меркурия Хранительница посетила второй после Венеры. Очевидно, поступок Хранительницы намекает главам стран Большой Десятки, что пора обратить своё внимание на нарастающие тревожные знаки в социальной сфере и демографической ситуации. Затем были посещены гробницы Марса и Юпитера».

Небо, они всерьёз из этого выводят всю мировую политику! Небо, какая чушь! Я подумал это и ужаснулся собственным мыслям. Никогда так открыто... Да если б кто-нибудь (друг ли, посторонний) мог прочитать мои мысли, он немедленно отвернулся бы от меня, сочтя человеком низким и антисоциальным. А я сам? Я сам не должен от себя отвернуться? Ты даже не можешь сказать себе: злая сила вселилась в меня! Потому что это я, я сам. Я всегда сомневался, любил поржать и не верил (и мне это нравилось в себе), но сейчас, небо. Я не могу подвергать сомнению собственное существование. Не могу, но подвергаю. Но это хотя бы не низко, не подло. А подло — подвергать сомнению искренность и свет Светлых Сил. Как хорошо, что никто в мире не умеет читать мысли. А низко — подвергать осмеянию лучшие человеческие порывы...

«Последней, как всегда, Хранительница посетила гробницу Героя-Воителя и провела обряд Неприкосновения к Устам».

Неприкосновения к Устам! О, это же УСТ! Я заржал как бес и сразу почувствовал себя неловко. Хранительница в ритуальном белом платье невесты подходит к гробнице, с которой уже сняли крышку. Хранительница опускается на колени, наклоняется над лицом Воителя и долго стоит так, затем поднимается и уходит. Крышку гробницы ставят на место. Всё. Нельзя смеяться над этим, в этом столько... не пафоса, а трагизма и горя.

Я отвратительный.

«По окончании всех обрядов Хранительница Серенити приняла участие в 37-й закрытой Северной Археологической конференции по изучению точки "Д", после чего в тот же день вернулась в Японию».

Почему не пишут, что именно обсуждалось на конференции? Выкопали же наверно опять какие-нибудь злодейские каменюки. Очень многое о находках умалчивается. Пять лет назад здоровенную глыбу выкопали и так целиком перевезли в Японию (зачем?), а до сих пор пишут, что находка пока не исследована до конца и в целях безопасности подробности о ней не подлежат разглашению. Но что-то всё-таки рассказывают. Теперь нет, наверное, такого города на Земле, где в музее не представлен хоть самый мелкий обломок саркофага Злобного Бога. Даже в нашей дыре в Историческом музее, в который я сегодня не пошёл, есть один. Я видел его в детстве на экскурсии, да ничего ты не видел. Захотелось узнать подробнее про нынешнюю конференцию, и я включил ноут. А если б я пошёл в археологический, я бы, может быть, на этих конференциях делал доклады. И всё знал бы. Правда, мне было б запрещено про это рассказывать другим людям. Пришлось бы торчать на благословенно-холодном Северном полюсе годами. А почему я не пошёл в археологический? Да потому что... Ну, сейчас ты скажешь что ничего не было. Да! зачем пытаться вспомнить то, чего не было. Чего не было? А ничего не было. Ни того, что изображено на этих фотографиях, которые висят в этих комнатах по этим стенам, ни рекламного агентства, ни книг, ни фильмов, ни друзей, ни мамы! (каждая такая мысль — как удар в живот, ты знаешь?) ничего у тебя не было! А что, что было тогда? Да ничего не было! Ты, грязный циничный горбатый карлик, который является мной, скажи, что было, если не было этого?

...Я не знаю.

Значит, было это.

Чтобы вспомнить что-нибудь нужное... Да хватит уже.

По поисковой фразе «северная археологическая конференция» первая ссылка — их официальный сайт. Ага, вот результаты этого года. Ух ты! Нашли (ещё в апреле! а рассказали всем только сейчас) шар Злобной Королевы — расколотый на две половины. Вот эту штуку наверняка ни в какой музей не передадут, будут исследовать, пока не распылят в песок.

А что в интернетах сегодня новенького? Опять про «Последнюю гибель»... Посмотреть, что ли. Элли вон что пишет: «Ты прав, "программные" фильмы нередко бывают суховаты, но случаются и исключения. Этот фильм — исключение. Много о нём уже написали, я не буду от себя ничего добавлять. Ты просто посмотри сам. Рекомендую. Действительно рекомендую. Но учти, что это только первая часть, вторую к 46-й годовщине доснимут».

Ну хорошо, пусть сегодня будет мой личный День Поминовения Героев-Воительниц и Героя-Воителя, хотя циничному-уроду-мне всё это похрену с некоторых пор, и я не могу более сочувствовать героическому прошлому своей Земли. Даже слова «героическое прошлое» ты про себя произнёс, хмыкая и ухмыляясь. Я быстро напечатал: «Ладно, посмотрю, может даже прямо сейчас».

И через пару минут с содроганием прочёл ответ Элли: «Или давай вместе посмотрим? Я уже смотрел два раза, но хочу ещё раз пересмотреть. Хорошо бы в хорошей компании. Могу через часок к тебе приехать».

Небо! (столько повторов, наверно Элли быстро напечатала и не перечла) Только не это. Полный унитаз разорванных фотографий. Выпотрошенный книжный шкаф и выпотрошенный платяной. Пол, усыпанный стеклом, а я на нём ещё и сплю. Я не успею убрать это за часок, а даже если и успею. О чём нам разговаривать? Я не могу ничем её обрадовать и тем более — предоставить хорошую компанию. Я навсегда теперь, кажется, «плохая компания». Я не успею убрать всё это уродство из собственной головы за часок, во всяком случае (за две недели не смог — всё только усугубилось), и не смогу его спрятать; увидев всю эту грязь, Элли несомненно отвернётся от меня, как я сам от себя отворачиваюсь.

Я сидел и думал над открытой пустой формой письма пятнадцать минут, не меньше. Наконец, напечатал следующее: «Не, через часок это поздно будет! У меня ещё дело есть сегодня. И я уже начал смотреть!» — добавил ещё пару смайликов и отправил. Горбатый-карлик-я не гнушался лгать. Закрыл броузер, поправил очки, включил фильм и приготовился скучать. Горбатый-карлик-я, несмотря на все заверения, был уверен, что фильм — дерьмо.

Когда Джедайт впервые беседовал (беседовал!) с Воительницами, в самую многозначительную из пауз, прозвучал звонок в дверь. Я дёрнулся и уронил чашку локтем, настолько это было неожиданно. Соседи? Ошиблись дверью? Меня арестовывать пришли? Я поставил фильм на паузу и тревожно прощупал мыслью воображаемую лестничную клетку, и сердце моё упало в колено от логичной догадки: это же Элли! Кто ещё. В дверь позвонили снова, потом ещё несколько раз, а я быстрейше открывал нашу переписку — непрочитанное сообщение от Элли гласило: «А я всё равно заеду, книгу тебе верну. Увидимся!»

Да меня же нет дома, хватит звонить. Я сел на корточки и стал собирать с пола заварку. В дверь звонить прекратили, зато дробно заурчали колонки, ловя сигнал сотового. Я представил себе, как Элли за дверью прижимается одним ухом к замочной скважине, а возле другого держит мобилу. Смешно, разумеется, она не делает ничего такого, но. Почему я должен лгать. Или говорить правду. Вообще говорить. Я просто никого не хочу видеть. Я хочу досмотреть фильм.

Фильм! Небо. На этот час я наконец-то забыл о себе и даже не заметил. Как же это произошло, я просто втянулся в действие. Невероятно, невероятно: первые полчаса на экране не появлялось ни одной Воительницы, камера следовала за Джедайтом, который обделывал на Земле тёмные делишки, сначала вообще ничего почти не понимая (о, люди! пыль под ногами), потом узнавая Землю всё лучше и испытывая к людям всё большую неприязнь, — светлые силы, как он сказал: «да люди это как... наши женщины» (он был женоненавистником), при этом их тёмнокоролевские женщины наоборот липли к нему как мухи к клейкой ленте. Но небо, небо! Как он смотрел на королеву! И как говорил с ней! И главное, это было именно показано (не рассказано, не описано), но так, что всё было ясно. Всё, что он делает, он делает ради своей королевы. А для неё он один из исполнителей, информаторов, придворных — ценный, но один из. Пока он успешно выполнял свою работу, его принимали благосклонно.

Потом всё испортилось. Интерес Джедайта к Земле (который всё рос) сыграл здесь немалую роль.

Поставки энергии из тренажёрного зала шли бесперебойно, но пришло время, и одна из посетительниц умерла. Тогда Джедайт ещё не очень разбирался в людском устройстве. Разбирался бы — не допустил бы гибели клиентки (и в прерванной звонком в дверь беседе с Воительницами он на это намекал, хоть и не говорил прямо). И началось: полиция, следователи, судмедэксперты, судебные приставы, родственники погибшей. Нет бы сразу исчезнуть и начать всё заново или затереть магией все следы! Нет, Джедайт самоуверенно решил: это отличный способ изучить Землю — и ввязался в человеческий юридический процесс. Он хотел выиграть это дело, оставаясь в рамках человеческих возможностей. Магически мошенничал только по мелочи — найти нужного человека, ускорить очередь.

Кстати, в фильме не было показано пробуждение Воительниц. Думаю, режиссёр верно рассудил, что незачем показывать общеизвестные вещи.

С каждым днём тень тяжёлой бюрократической машины всё мрачнее нависала над Джедайтом, и когда он осознал, что проигрывает, было уже поздно пытаться исправить что-либо большой магией — слишком много людей и структур оказалось вплетено; и, потом, он всё ещё не мог поверить, что проиграл. Барахтался из последних сил, небо, сколько денег и времени и энергии ушло на это бессмысленное дело. Энергии — не потраченной, а несобранной, потому что не хватало времени заниматься собирательством. Он поручал это подчинённым. Кстати, все демоны, бывшие у Джедайта в подчинении, были женщины. И он относился к ним соответствующе. Они умирали друг за другом, а он и не вникал, занятый своим «изучением Земли на практике». Да, Землю он изучил прекрасно, прекрасно. Он выучил земное уголовное право лучше любого адвоката, стал почти как человек в быту и общении — и незаметно начал уважать людей. Знания связали ему руки совершенно, он не мог уже действовать так бесшабашно и стремительно, как в самом начале, — я имею в виду, уже после того, как он исчез из тюремной камеры. Небо, как жаль, должно быть, ему было бросать эту уже выстроенную жизнь. Он обзавёлся домом, друзьями (то есть, они считали его своим другом — и он сам, наверно, в некотором роде к ним привязался) и — привычками. Он стал разбираться в технике и компах. Он любил гулять по вечерам. Он начал курить.

Но, так или иначе, всё бросил и возник в другом месте под другим именем. Небо, ведь всё время я желал ему удачи! Врагу Сил Света. Но режиссёр сделал его уж больно симпатичным и настоящим. Пускай и нисколько не хорошим. Нужно будет спросить Элли, желала ли она ему удачи тоже. Чёрт, может, нужно было впустить Элли и обсудить это прямо сейчас и досмотреть вместе... Элли. Если Элли желала Джедайту удачи, то, возможно, я мог бы с ней, как раз с ней поговорить о дыре, в которую улетает моя жизнь. Ну да... Я представил себе: «Элли, заходи. О, не обращай внимания, просто я сошёл с ума и всё разбил здесь и раскурочил... что? Забей, давай фильм досматривать, я тут до перехода Джедайта на светлую сторону досмотрел. Что? А я просто солгал! Желала ли ты Джедайту удачи, как это делал я? А после фильма я расскажу тебе о своих психологических проблемах, я хочу поговорить об этом». Нда...

Элли всё равно давно ушла, в квартире стоит тишина, и не бежать же мне за ней теперь. Я лучше стану смотреть дальше.

Джедайт, однако, не перешёл на светлую сторону, как я ожидал, а после мирного разговора с Воительницами (вообще ни о чём) вернулся в своё Злобное Место. Это, кстати, очень красиво показано (спецэффекты простые — а как красиво). Джедайт беспокойно меряет шагами комнату на Земле, размышляет, а стены комнаты незаметно переходят в коридор дворца в Злобном Месте, и вот Джедайт решительно идёт к кабинету королевского секретаря. Он просит о внеочередной аудиенции (раньше королева охотно предоставляла их ему), но он уже в такой немилости, что ему предлагается изложить дело вечером во время общего приёма. Если он сможет доказать важность своего дела, её величество примет его с глазу на глаз. На приёме Джедайт начинает рассказывать о деле тренажёрного зала (которое держал в тайне ото всех) — в виде левой забавной байки с Земли. Смотреть эту часть мне было мучительно. Показаны два разных мира. Демоны от Земли бесконечно далеки. Они ничего не знают, ничего. Люди расследуют смерть одного-единственного рядового человека? не высокопоставленного? учительницы (что это такое?)? Да людей же миллиарды и, потом, они все одинаковые, это просто невозможно. Пытаться обходиться без жертв при сборе энергии? Это ещё зачем? Кстати, Джедайт, как продвигается сбор энергии? Джедайт! Вы мучите свою королеву своими неудачами (дружное «аххх» придворных). Хорошо, попробуйте, вдруг получится. Ещё что-то? — (Проникновенная речь Джедайта) — Вы собираетесь это использовать при сборе энергии? О Тьма, но зачем тогда вы нам об этом говорите и тратите наше время?

Джедайт попытался рассказать о том, насколько многого смогли добиться люди без магии, как сложен, хитр, многорёбр их мир и их отношения, но никого это не интересовало. И единственную женщину, которую он уважал, это тем более не интересовало. Её интересовал только успех дела её жизни. Наверно, именно за эту заинтересованность в деле и незаинтересованность больше ни в чём он её уважал. Женщины редко бывают в самом деле увлечены делом, чаще — человеком, и таких Джедайт уважать не мог.

Мне казалось, он уж привык к мысли, что скоро умрёт. Он не мог работать и не хотел, он ходил по Земле и вёл себя как человек. Он отправился в Европу и пропутешествовал там недели две (пятнадцатисекундная череда сменяющихся кадров). Энергией в это время занимались подчинённые — все погибали от рук Воительниц. Его это вообще не волновало.

Затем, вернувшись в Японию, он выследил пробуждающуюся Воительницу. Воительницу на грани пробуждения очень легко отследить — и в этот момент она наиболее уязвима. Джедайт устроился служкой в храм, где настоятелем был дед Воительницы Марса. Джедайт всерьёз выполнял поручения хозяев, просто работал (он с видимой радостью делал простые вещи — это жизнь!) и просто наблюдал. Он не убил пробуждающуюся Воительницу, хотя мог сделать это множество раз. Затем (случайно? намеренно?) ускорил её пробуждение и раскрыл себя. Зачем? Я не понимаю этого до конца, скорее всего, он просто потерял цель жизни, поэтому делал неприкаянные непонятные даже себе вещи. Злобное Место перестало для него значить хоть что-то, но он сам пока не признавался себе в этом.

Через несколько дней он вызвал Воительниц на битву. Традиционно начал с хулы в адрес врага — и всё им сказанное звучало традиционно, но, зная жизнь этого демона, я чувствовал, насколько его слова соответствовали его действительным мыслям. С какой любовью и пониманием он ругал людей и ругал женщин. И бился (впервые) в полную силу, собирался, вероятно, убить и умереть сам и стоять до конца, хотя всегда до этого предпочитал увиливать и исчезать. Но проиграл фатально! Не сумел даже ранить никого серьёзно, много заклинаний, много разноцветной магии, много потраченной силы, но Воительницы действовали слаженной командой, продуманно и хитро. Они — Джедайт и трое его противников — встретились вечером, а к концу боя небо уже серело. И вот Джедайт оказался припёртым к стенке. Воительницы ждали, что он исчезнет, как всегда, но он не исчезал, а сидел и смотрел. Они обступили его с трёх сторон, но не знали, что делать. Он не нападал и не защищался (Воительницы переглядывались), а сидел на бетоне взлётной полосы, подняв голову, и несколько улыбался. Возникла внезапная пауза, дыра в действии, немая сцена. Наверно, это самый постыдный момент в карьере Джедайта.

Он сказал: «Я не могу телепортироваться. Я израсходовал всю силу. Вам остаётся только убить меня». Воительницы стали смешно спорить, убивать его или нет. Как же не было стыдно показывать их в таком виде. Но так правдоподобно — им же было тогда по четырнадцать лет. Они спорили, спорили, а Джедайт поднялся и ушёл своими ногами, хромая, а на заднем плане Воительницы, сбросившие боевое обличье, гонялись друг за дружкой в предрассветной мгле.

Джедайт пришёл в свою квартиру. Взял свой поддельный паспорт, идентичный натуральному, деньги, ещё какие-то вещи и —

И был показан переполох во дворце в Злобном Месте, слухи, сплетни. Вроде как Джедайта Воительницы убили? Но где же труп? И почему это сокрыто от внутреннего взора королевы? Мимоходом показали, как главным по Земным делам назначили демона Нефрита. И пошло-поехало, Нефрит прилюдно обзывает Джедайта дураком — что бишь за чушь он нёс на последнем большом приёме? а ещё ненавидел женский пол и, наверное, был гомосексуален (Нефрит использует другое слово), но пал от руки женщины! Разве не постыдно? И начинает работать Нефрит по-своему, а про Джедайта просто как-то все забывают. И я, смотря на это, поставил фильм на паузу.

Как??

Да, судьба Джедайта — любимейшее поле для полемики всяких псевдоисториков, политиков, писателей. Но официальная и наиболее правдоподобная версия — что он казнён Злобной Королевой. Серьёзные историки так полагают. Обстоятельства разнятся: кто-то считает, его казнили за неудачи в работе; другие — что он переметнулся на сторону Воительниц и был судим как предатель; в общем, вариантов много. А тут получается, Джедайт в человеческом виде и сейчас где-то бродит по миру? Этот фильм делали какие-то маргиналы (кстати, забыл имя режиссёра, не забыть посмотреть). Но, о небо, сделали на редкость хорошо.

Кстати, в фильме использовались старые названия, применявшиеся во время войны. Это логично, но непривычно. Например, Воительниц называли «воины-матросы», а в частной жизни они звали друг друга просто по именам (которые не каждый школьник сейчас вспомнит, я сам в них запутался даже), Хранительницу считали рядовым «воином-матросом». Злобного Бога называли «Королева Металлия», а Злобное Место — «Тёмное Королевство». Подчинённые лордам демоны назывались то ли «юмами», то ли «йоумами» (я откуда-то знал, что это по-японски «ведьма» или «монстр» или вроде того — посмотрел в интернете — подтвердилось). Ну и ещё некоторые подобные моменты, которые сначала вгоняют зрителя в ступор.

Я продолжил смотреть. Может быть, Джедайт ещё проявит себя и будет убит как-нибудь.

Но фильм закончился смертью Нефрита, а Джедайт так и не появился.

Элли! Рекомендатель. Я посмотрел первую часть, чтобы ждать весь год вторую. Внимательно просмотрел титры. Удивился мелькнувшему «историк-консультант: Нару Осака». Забавно, что фильм был анонсирован как произведение о смерти Воительниц, так и назывался — «Последняя гибель». А смерти Воительниц там и нет!

Я стал искать отзывы в интернете (до просмотра мне попадались сплошь хвалебные) и наткнулся на огромные дискуссии, которые читал до самой ночи. Наименее адекватные пользователи говорили, что личности демонов никому не интересны, где Воительницы, я вас спрашиваю? Что Воительницы показаны облыжно, они не могли поступать так жестоко (это про безжалостные убийства демонов и про неспасённого Нефрита), так неосторожно (это про оставленного в живых Джедайта и про потворствование любови Нефрита и Нару), так глупо (это про школу — став Воительницами, нужно было немедленно бросить школу! так многие считали; это про интересы — манга, караоке, попса; про поведение во время драк) ну и т.п. Что Джедайт лапочка и красавчик. Что Нефрит лапочка и красавчик. Что Джедайт урод моральный. Что я боюсь Джедайта, который где-то рядом! Что боже, как я плакала, когда умирал Нефрит! О, если я ещё немного это почитаю, не ровен час, стану женоненавистником, как Джедайт. А более вменяемые говорили: фильм, конечно, хороший, но всё это неправдоподобно, особенно идея про выжившего Джедайта. Несомненно, красивая идея, но неправдоподобная.

Тьма и Свет, а ведь на почве этого фильма возникнет очередное конспирологическое течение — какое-нибудь Общество Искателей Джедайта. Или что-то вроде.

Или такое ещё говорили: «А чего он из тюрьмы сбежал? Да в тюрьме добывать энергию незаметно было бы проще. И, выражаясь его словами, мог бы неплохо изучить ещё одну сторону земного быта, ха».

И такое: «Интересно, если бы Джедайт и правда был жив и посмотрел бы этот фильм — ему бы понравилось?» Интересно, я думаю, он стал бы говорить «не так всё было!» (ведь наверняка не так всё было!). Важно, в какую сторону не так...

И такое: «Я (если всерьёз) продолжаю считать Злобного Бога и его приспешников мелкими злыми сущностями, не думаю, что в них была хоть часть той глубины, что им пририсовали в фильме. И вся эта история про Нару и Нефрита... ну да, живёт эта Нару Осака в Японии, мемуарчики пописывает, фильмы консультирует, но я не вижу больших оснований верить ей. Нару может интерпретировать всё как ей вздумается, ведь вторая сторона мертва».

И такое: «Всё это хорошо и красиво, но не следует забывать, сколько зла они причинили! Мой отец погиб от руки демона, и, уверен, не только мой. А здесь они прямо самые главные жертвы и страдальцы».

В общем, я читал всё это до вечера, а потом пересмотрел некоторые моменты (которые не понял — где Джедайт устроился в храм — но всё равно не понял, почему он поступил как поступил... но небо, это же как в жизни! в жизни люди сплошь и рядом поступают необъяснимо).

Потом прочитал от Элли письмо, она писала, что приехала ко мне, но меня не было. Или я не открыл? И почему ты не берёшь мобилу? Я тебе звонила и писала смски (две штуки). Надеюсь, ты не умер? Элли, подери тебя тьма! Я не стал отвечать, а выключил ноут и лёг спать. Подожди до понедельника, Элли. Всю ночь мне мутно снилось, что я вморожен в глыбу льда, а потом проснулся в темноте от холода: по полу гуляли сквозняки, как на Северном полюсе, наверно, а по крыше стучал дождь. Небо! Как это хорошо! — подумал я, но не обрадовался, потому что вдруг показалось, что в моей квартире кто-то есть. Я мысленно осмотрел воображаемую квартиру, но там никого не было, кроме меня, только квартира чётко казалась не моей. А! Может, кто-то есть в моей квартире, а она не здесь, а где? Небо, какой бред. Встал, отколупал от себя привычно прилипшие к потной коже осколки стекла. Идти по темноте к постели было страшно.

Не спрашивайте меня, как я провёл воскресенье.

Утром понедельника я липко проснулся с мыслью, что нужно бежать, бежать из города (именно такими словами — «бежать, бежать из города!»). На часах — семь. Небо, сегодня же понедельник. Мне же сегодня... не на работу, а... да. А я не посмотрел, как ехать к площади Героев-Воительниц. Надо встать сейчас, ну, минут через пятнадцать (я зажал наручные часы в руке, чтобы контролировать время) и посмотреть — заснул с этой мыслью, проснулся — часы в руке, семь тридцать пять. Через пять минут (для симметрии) встану. Закрыв глаза, начинаю мысленно прощупывать воображаемый сегодняшний день и вижу две дороги. По одной из них я иду к психоаналитику, и она заканчивается обрывом в тьму. Наверно, меня по пути собьёт мусоровоз. И вторая дорога — извивается и уходит куда-то вверх и вбок и вдаль и в чащу леса и ныряет в какие-то глубины; и, небо, как маняща. И мысленно я иду по ней и с каждым шагом забываю свою жизнь, и этот город, и интернет, и книги, и друзей, и тонкости рекламного бизнеса, и всё, от чего меня тошнит уже давно, и проснулся я от того, что нечто больно впечаталось в бедро — это были часы, которые показывали без пяти девять. О небо! Сказали же — не опаздывать.

Однако по карте оказалось, что я могу до Героев-Воительниц дойти пешком минут за сорок, и я решил выйти прямо сейчас и идти пешком. Нужен номер два, кажется. Нет, девять (записано моей рукой на визитке).

Ручку на выходе из подъезда заело так, как никогда не заедало, я вертел её минут пять. Значит, ничего не будет хорошо. Всё будет хуже некуда. Звучит правдоподобно.

Я шёл знакомыми улицами, люди казались бестелесными. Это хуже, чем бояться встречи взглядов, на таких людей и смотреть не хочется. Зачем они вообще мне нужны? Все какие-то не существующие, не по-настоящему существующие. Или это я несуществующий. Если я успею перейти, пока горит зелёный, то сегодня избавлюсь от мысленных спецэффектов, которые мешают мне жить. Зелёный мигает, но я успеваю. А ручка подъезда сказала, что ничего не будет хорошо. Я же говорю, не работает! Не работает. Стояло такое чувство, будто я сам, добровольно, иду в логово врага, который меня и повесит. Потом знакомые улицы кончились, а я обнаружил, что не взял с собой карту, и расстроился и обрадовался одновременно.

Странно, так близко от моего дома, а я здесь никогда не бывал и ничего не знаю. Или бывал до аварии и ничего не помню? Да это просто не твой город, как ты можешь его знать. Ты должен найти что-нибудь своё, по-настоящему своё, тогда всё выяснится. Выстроится правильно. Но ты сейчас уже не успеешь, ты идёшь в логово.

Ничего, ведь я ещё могу заблудиться. Я представил себе карту: помнил названия улиц только возле самой площади Героев-Воительниц, а так идти нужно почти прямо на север. Стал идти так, чтобы солнце всегда было справа от меня, а солнце снова начало жарить. Часа через пол я вышел в какой-то скверик (тётка по телефону говорила про скверик), но здесь шли улицы 12-я линия и Кошачьий проезд, по карте я их не помнил. Кошачий проезд, памятник Луны — они должны быть рядом. Однако нигде рядом не было никакой проходной (я обошёл сквер кругом два раза). Нужно спросить дорогу. Вон женщина с коляской, наверняка знает здесь всё. Но она даже не смотрит в мою сторону, нет. Лучше у мужчины на той стороне. Но пока я перехожу улицу, он успевает уйти далеко. Вот быстро идёт девушка навстречу — спрашиваю её про памятник, она, не останавливаясь, неприветливо буркает: «не знаю» и проходит мимо, как тень. Мне хочется сдохнуть на месте и никогда ни у кого ничего не спрашивать. Ладно, надо просто идти на север ещё минут десять-пятнадцать, но вскоре я заплутал во дворах.

Уже десять, я всяко опоздал. Может, мне вернуться домой? Как? Ага, просто развернуться и идти на юг, хаха.

— Не подскажете, где памятник Луны?

— Что-что?

— Памятник Луны! — повторяю я, — Подскажите, пожалуйста.

— Памятник Луныыы... Так это вам назад надо идти. Это далекооо.

— Далеко?

— Даааа... вы пешком не дойдёте, лучше троллейбусом поезжайте, вон видите за красным домом остановка. До Чёрной кошки.

— А сколько остановок?

— Да остановки трии... или все четыыыре...

— Нет уж, я лучше пешком, — всё равно я уже опоздал.

— Ну если пешкооом... То вот идёте обратно по этой улице, вдоль сквера, поворачиваете направо и по большой улице всё время вперёд минут двадцать — до улицы Лапшезайца. Потом... Как же объяснить-то...

— Спасибо, спасибо! Я ещё спрошу у кого-нибудь.

— Потом нужно пройти через парк, но как бы наискосок... — это было сказано мне в затылок. Я обернулся несколько раз и повторил «спасибо», но старичок продолжал говорить, как будто я всё ещё стоял перед ним. Меня передёрнуло, и я больше не стал оборачиваться.

До улицы Лапшезайца я добрался минут через пять, но памятник искал все двадцать. Скверы здесь везде, всё пространство состояло из скверов. Я решил довериться интуиции и свернул в один, но ошибся. Не найдя площади, не мог уж больше заставить себя спросить что-либо у прохожих, и просто стал проверять все скверы по часовой стрелке. Заблудился снова, потеряв памятник, нашёл его почти случайно. Всё это я делал из одного лишь упрямства и с великой ненавистью к себе. Но мысль, что я всё равно опоздал, успокаивала. Может быть, сегодня ничего и не будет. Мне, наверно, скажут прийти завтра. Я приду завтра и... Четвёртый сквер оканчивался проходной, на стене торчала большая подсвеченная (это при свете дня) цифра «2». Я прошёлся вдоль стены до следующего дома: «Площадь Героев-Воительниц 4», — гласила вывеска. Я вернулся к проходной и задумался, глядя на цифру на табличке, а охрана на проходной раздумчиво рассматривала меня.

— Что ищете? — спросила охранница так, словно я злоумышлял.

— Площадь Героев-Воительниц, дом девять.

— Такого нет.

— Как нет?

— Так нет. Что именно вам нужно?

— Экстренные психоаналитические сеансы... — сказал я.

— Что-что?

— Психоаналитик! — сказал я, стараясь говорить громко и раздельно. Почему меня никто не понимает с первого раза?

— Экстренный психоанализ, что ли?

— Да.

— Как ваша фамилия?

Я почувствовал подвох, но назвался.

Охранница повернулась ко мне спиной и зашла в будку. Она имеет в виду, что я могу идти? Иди, иди, это последний шанс уйти. Через стекло видно — в будке она листает какую-то тетрадь. Манит меня рукой. Я прохожу внутрь и предстаю перед ней. Она и другие охранники, которыми набита будка, окидывают меня взглядами подозрительно и оценивающе.

— Через двор в главный корпус, потом направо, сто девятнадцатый кабинет, — говорит она, и я становлюсь для неё снова пустым местом. Проталкиваюсь во двор через узкий проход из единообразных обтянутых чёрной формой колен, как в зрительном зале.

В коридоре стулья по-над стенами были сплошь усижены стариками. Их было человек двадцать. Запах стоял соответствующий. Все они ожидали своей очереди в сто девятнадцатый.

И здесь мне стало по-настоящему плохо, жара и запах, я не знаю, но я как будто полуспал, полуумер, перед глазами проходили яркие фантасмагорические картины убийств, одно за другим, вот мальчик, хохоча во весь зубастый рот, руками-ножницами хватает девочку и разрезает её на части, и этот мальчик — это старик, который напротив меня рассказывает про цены на яйца жирной старухе справа; а старуха — двухметрового роста девица с огромной грудью со скоростью автомобиля несётся по тротуару и взмахом кулака нокаутирует одного за другим прохожих, которые попадаются на пути, летят кровавые брызги. Громадный робот хватает горстями людей и забрасывает себе в пасть, а робот это перекошенный сухой старичок слева. Трясут какого-то человека, схватив за ногу, у него голова дёргается и зубы клацают, как велосипедная цепь при переключении скоростей, он тонко пищит. Старушка-вампир впивается зубами в бок тухлой псины. Я не могу больше видеть этого, но не могу и выбраться из мчащегося лабиринта сцен-картинок, вот тамбур поезда на полном ходу, из дверей свора девиц-старушек лёгкого поведения выталкивает юношу во фраке и цилиндре, и он катится чёрным комочком в горизонт. Я не могу уже дышать, наверно я сейчас умру; давят теперь машиной кого-то, а машина — это на самом деле слоновья нога.

И голос, произносящий моё имя, и сквозняк, и нависает тень, и я открываю глаза: надо мной склонился силуэт, я сглатываю и киваю (это же я) и вытираю пот со лба и век и только тогда уже могу его рассмотреть: тётка в белом халате, темноволосая и ярко накрашенная, я вижу, как блестит на её щеках сырой от пота тональник. Она повторяет моё имя с вопросительной интонацией. Мой голос должен прозвучать хорошо с первого раза. Я откашливаюсь.

— Да, это я.

— Опоздали, да? — спрашивает она сочувственно. Да, это та самая, с которой я говорил по телефону. Всё это визионерство — выдумки, как хорошо. Уведите меня отсюда. — Ну ничего, посидите пока, я вас позову.

Она скрывается в своём сто девятнадцатом кабинете. Невозможно так больше. Я отряхиваюсь, как собака, встаю и начинаю ходить по коридору взад-вперёд, проходя мимо стариков, рассматриваю их ноги. У некоторых старух очень изящные маленькие ступни с узловатыми старыми венами, у других — пухлые, отёчные. Старики почти все в сандалиях и дырявых носках. Я стал считать ноги и насчитал тридцать девять, когда меня позвали.

В кабинете работал благословенный вентилятор и стояло множество каких-то приборов и компьютеров. Чёрный (не бежевый!) старомодный телефон с трубкой на закрученном спиралью проводе. Тётка сначала попросила меня поставить подпись в каком-то журнале напротив моего имени. Потом стала строчить что-то в маленькой книжке. Странно, так много компов, а записи — на бумаге. Я набрался смелости:

— Скажите, а почему к психоаналитику только старые люди стоят?

— Не только старые. Вы же не старый?

— Но в основном-то старые!

— В основном — старые.

— Почему?

Она зыркнула на меня и продолжила строчить.

— А сами как думаете? — пока я думал, она закончила писать, положила ручку и стала глядеть на меня.

— Не знаю, — сказал я честно. — Я поэтому у вас спросил.

— Эти старики родились до Хранительницы, — пояснила она и стала что-то переключать в компе. — Проходите в стеклянную дверь, на кушетке раздевайтесь до трусов и ждите.

«Зачем?» — подумал я.

За стеклянной дверью был зал, в центре стояло вертикально посеребрённое металлическое кольцо в человеческий рост. Внутри него располагался как бы пластиковый стол. На него кладут людей, почувствовал я, и снова нахлынул страх, но всё это не работает! Боже, как жарко. Здесь не было вентилятора. Я разделся и неловко присел на край кушетки. Минут через пять тётка из кабинета тоже зашла в зал.

— А психоаналитик это вы? — спросил я.

— Я — оператор. Это экстренные психоаналитические сеансы, процедура полностью автоматизирована.

— А вы оператор — чего?

Она улыбается.

— Можете считать, оператор психоаналитика, так вам будет понятнее.

— Но как... то есть, психоанализ проводит машина?

— Именно так.

— Но люди сюда обращаются все с разными проблемами? Каким же образом машина... Разве настоящему живому психоаналитику не проще разобраться...

— Да у всех у вас одни и те же проблемы, — она вздыхает.

— То есть, как это...

— Послушайте, — она, кажется, немного раздражена, — если не сработает машина, вас направят к живому психоаналитику. Но машина всем всегда помогает. Не было случая, чтобы не помогла. И вам поможет. Ложитесь вот сюда, ногами в сторону двери — она показывает на стол под кольцом. То есть, головой ближе к кольцу. Я подхожу на мягких каких-то пуховых ногах и ложусь. И небо, чего я только не думаю, но больше всего во мне сейчас истомы и усталости, и я покорно ложусь, как сказала тётка. Она застёгивает на мне какие-то ремни, я было возмущаюсь и пытаюсь вырваться, но держит крепко, я прихожу в панику и, кажется, начинаю кричать и рваться, а тётка, не обращая внимания, продолжает застёгивать и застёгивать — и скрывается за стеклянной дверью, и вот я один, я осматриваю себя и пытаюсь найти застёжки, пытаюсь поднять или повернуть голову — но не получается, на ней фиксирующий обруч — небо, когда она успела? Я снова кричу, когда стол вдруг начинает двигаться в сторону кольца нет, нет, небо нет, свет и тьмаааа и вижу розовое сияние, исходящее из кольца, это же, это голос врывается ко мне в голову, яркий детский крик и розовый свет, он сметает выметает из меня память, мысли, всё моё собственное, я пытаюсь вырваться и удержаться на краю яркой белой дыры, и какие-то слова помимо моей воли через силу вылетают из гортани и, кажется, всё.

Я потом долго извинялся перед оператором за своё детское поведение. «Оператор психоаналитика» — смешное словосочетание, запомню, может, где-нибудь пригодится. Оператор отмахивалась, сказала только, чтобы я пришёл через год на профилактику (или звонил в любое время, если снова начнутся проблемы).

Невероятно, но после лечения всё действительно стало хорошо. Я живу в мире и покое, и все эти тревоги, страхи и странные мысли пропали. Я это я, обычный хороший я. Если б я не вёл записей и если б не разгром в квартире, то и не поверил бы сейчас, что думал и чувствовал нечто настолько невероятное. А по всем приметам выходило, что ничего не будет хорошо. Ну я ж говорил, что они не работают. Который раз убеждаюсь, что не работают, а всё равно даже сейчас играю в это, вот дурак.

2011