Это... с позволения сказать, издание... да, печатное издание... да... Так вот, эта книга, хотя нет, ну какая же это книга, к Металлии! Хорошо, эта книжонка... В общем, Зойсайт думал, что эта книжонка – позор написавшего её сочинителя, позор принявшего её издательства, позор напечатавшей её типографии, позор купившего и тем более прочитавшего её читателя – его, Зойсайта, позор, потому что он и купил, и прочитал. Вот так.

Каким ветром его вообще занесло в книжный магазин? Не то что бы Зой был редким гостем в книжных магазинах, но этот... Или лучше спросить, каким Ветром?.. Потому что тот Ветер был явно могуч и неслучаен, раз привел Зоя в нищую книжную лавку – живущую не столько продажей книг, сколько услугами огромного копировального аппарата – которую он уже собрался было не заметить, так нет же – взял и зашёл. Собственно, этот самый Ветер не только принёс Зоя в небогатый район Лондона, не только поставил на порог этого магазина, но и нагнал тучи, чтобы хлынул дождь, и его Повелитель заскочил переждать непогоду, и купил книгу, посчитав неприличным не отблагодарить магазинчик за услугу. Металлия видит и знает – первая попавшаяся книга. Этот самый позор, который он сейчас вертит в руках. С бездарно оформленной обложкой – надо же, они, видимо, хотели изобразить звёзды. Не попалась бы на глаза Нефриту – увидев такие звёзды, он не поленится разорить издательство. Стоп!!! Нефриту книга точно не должна попадаться на глаза – и не только и не столько из-за безграмотной россыпи белых пятнышек на обложке...

Во всяком случае, пока. Пока Зой не встретится с автором, не увидит, не поговорит... Нельзя даже намекать на эту книжку ни Нефриту, ни Кунсайто-саме – умнее будет разобраться самому. И даже в свою собственную голову не стоит пускать мысль, которая рвётся туда уже второй день. Нельзя...

Действительно безграмотная дешёвая обложка. Паршивейшая бумага. И об издательстве Зой никогда не слышал. Нет, тёмная мать Металлия, название-то какое: "Круги нашей жизни. Пути перерождения". Как там называется этот бред, который сейчас действует на смертных как повальный мор? Эзотерика? Зойсайт точно не помнил, и вспоминать совершенно не желал. Ему нет дела до того, чем кормятся мелкие издательства. Совершенно никакого дела. А короткие весенние грозы он отныне будет проводить дома, и не важно, в толпе или в пустыне придётся открыть портал.

Вот и решил. Отлично. Так что теперь вся проблема сводится к тому, что эта книжонка – первая, прочитанная Зоем по этой теме – оказалась последней правдивой среди того вороха подобной литературы, который он перерыл за двое суток. Все писали бред, отпуская поводья фантазии и радуясь, что этот праздник души ещё и принесёт гонорар. Все писали бред. А этот Джереми Дж. Джиджyн в своих "Кругах жизни" – как только что с Металлией пообщался.

Этот самый Джиджун очень толково объяснил, почему люди, перерождаясь, теряют память – да что там память! – теряют внешность, пол, характер. Этот Металлин сын Джиджун грамотно свёл всё к начальному количеству энергии у души и заподозрил существование тех, кто не только возрождается таким же, каким был в прошлой жизни, и помнит свою прежнюю биографию, но и способен управлять процессами перерождения. И если бы Джиджун не обмолвился в паре строк, что в Бога как в такового не верит, то мог бы и выйти на Металлию и её роль в перерождении четырёх таких вот сверхсуществ.

Само по себе всё это было удивительно. В том смысле, что на Земле, должно быть, полно существ, которые более-менее знакомы с этими вот самыми законами перерождения, и благополучно ими пользуются, и вообще снуют туда-сюда между этим миром и загробным в своё удовольствие. Но такие личности – а их штук десять на миллиард – вряд ли станут писать об этом книгу. Им жить хочется, и желательно не по частям. А появление заинтересованных лиц в жизни такого правдивого писателя гарантировано – стоит книге попасть на глаза другому осведомлённому существу. И кто же это рискнул, а? В любом случае, первое заинтересованное лицо – Зойсайта – автор уже получил.

Другой вопрос, что автор может быть просто человеком. Обычным смертным, который случайно узнал много интересных вещей – те же сенши совершенно не умеют заметать следы – узнал и решил поделиться с обществом. А может, ничего и не узнал, а просто сочинил красивую картину мира – с целью подзаработать – и случайно совпал с реальным ходом дел. Один в один совпал.

И ничего, кроме праздного любопытства, Зой не почувствовал бы. В конце концов, люди вряд ли гурьбой кинутся читать эту книжонку, посчитав её бредом вроде прочего такого чтива, да и практических советов там нет. Может, Повелитель Огня поискал бы автора – на досуге, естественно – может, спросил бы как дела и взял интервью. Или пропал из поля зрения писателя, даже толком не появившись, – если это светлый, не стоит связываться, тем более, что свои горе-сочинителя тоже по голове не погладят.

И только одна ма-а-аленькая деталь превратила праздный зоев интерес в жизненную цель на ближайшие дни, недели, месяцы – сколько понадобится. Очень уж знаком был огненному демону стиль этого писаки. Замечательный стиль изложения мысли – если присмотреться и вдуматься. Хитрая манера притянуть к своей теории любой, пускай самый левый факт. Уникальная способность даже в строгом доказательстве сыграть на примитивном "веришь – не веришь". Стройная композиция, доступный язык... Ничего лишнего и всё ненавязчиво просчитано...

На третьей странице буквы посыпались у Зойсайта перед глазами, выстраивая совсем другие фразы. Фразы бесконечных отчётов и объяснительных, докладов и служебных записок, и прочей, прочей канцелярской ерунды, которую один старательный демон подробно расписывал на метры... совершенно в той же стройной манере, в какой написана эта книжка. Это не было мягким ненавязчивым дежавю – нет уж, извините!!! – это было мощным потоком воспоминаний – кратких моментов и долгих часов, когда, читая текст или слушая устное пояснение, Зойсайт восхищался чутьём и логикой своего старательного друга. Из лаконичных глав ширпотребной книжки огненный демон выхватывал Его любимые фразы, обороты, сравнения...

Зойсайт заканчивал чтение уже совсем другим Зойсайтом. Заканчивал с надеждой, что неполнота его новой жизни скоро выровняется и исправится, и его личный мир, в котором он пока что обрёл старинного любовника и старинного врага, скоро пополнится старинным другом.

Но надежда была ещё очень сырой, необдуманной, иллюзорной, и Зойсайт не спешил в ней утверждаться. Он не хотел наблюдать гибель своих чаяний, глядя на неразумного светлого, или обычного человека – автора – и понимать, что вспышка его прошлого на этих страницах – случайность. Найти и увидеть – а до этого ничего не предполагать, не думать, не надеяться, не молиться – ничего. И всё-таки, пусть это будет Он, а?

И Зойсайт выгребал из книжных лавок тонны такой литературы, чтобы точно знать, как часто встречаются подобные "попадания". Пролистал уйму книг и понял – совсем нечасто. Из всей этой дряни – одна стоящая. Те самые "Круги жизни" Джереми Дж. Джиджуна. И Зойсайт шипел от ярости на шесть миллиардов населения этой жалкой планеты, которые ни-че-го не знают о мироздании, плодятся как кролики и дохнут как мухи, и при этом так мешают своей массой, своим стадом найти среди них одного стоящего... И Зойсайт со вкусом жёг их прибыльный печатный бред – как мальчишка, только постигающий силу Огня, азартно выжигал узоры на обложках и переплётах – твёрдых, мягких, красочных, тиснённых...

Нервы. Которые и у демонов не стальные.

"Вот ты мне говорил когда-то, что скучать я по тебе не буду, даже если однажды ты уйдёшь навсегда – мол, по сухарям не скучают... И простил я тебе тогда эти слова только потому, что действительно здорово обидел перед этим, и сам наговорил такого, что потом лёд к ушам приложить хотелось... Вот объясни мне, Джедди, каким это местом ты сухарь? Или я тебе не друг, или эта сволочь тебе не любовник? Или ты не умеешь смеяться, или, может быть, плакать? А к твоей действительно жуткой манере поведения мы все давно привыкли... И скучаем по тебе... Кунсайто-сама точно скучает, он нас с Нефом считает очень несерьёзными. И этот стервец тоже всякий раз кривится, когда я говорю о тебе, и пускай я никогда не признaю, что он вообще может кого-то любить, а не просто трахать, я всё равно думаю, что он тебя любит. Потому что такой идиот, как он, должен каждый день благодарить Металлию за такого умницу, как ты, Джедди. И я думаю, он благодарил, и будет благодарить ещё, если ты вдруг найдёшься... Столько лет прошло – а ты вдруг найдёшься...

Утро Джереми Джиджуна начиналось легко и в каком-то смысле беззаботно. Этим счастьем он был обязан своей полнейшей неспособности думать до первой утренней чашки чая. Отсутствие мыслей неизбежно влекло за собой отсутствие проблем. Поэтому те минуты, а порой и часы, когда Грета раздвигала в доме шторы, включала радио, терпеливо ждала, пока Джереми поваляется в своё удовольствие в кровати, потом, наконец, встанет – точнее сядет... но нет, это было совсем не важно в его недумающем утре – потом оденется – с помощью Греты, но это тоже не важно – потом позавтракает – в общем, эти минуты привычных действий сливались в одно широкое и объёмное ощущение счастья.

А потом Джереми пил заваренный Гретой чай – чёрный, очень крупный лист – наверное, самый простой, но самый любимый его напиток – а через несколько минут, уже обзаведясь ясностью в голове, ругал этот же чай последними словами, потому что мозг оживал и начинал работать не в сонном, а в привычном ритме, и проблемы, спрятанные сонливостью подальше, возвращались.

После завтрака Джереми хмуро созерцал Грету, которая невозмутимо собирала его на прогулку. Он дёргался и язвил, придирался к мелочам и вольно обсуждал подробности злосчастной гретыной биографии, которая забросила её в другую страну, да ещё сиделкой, да ещё к невозможному стервецу, которым он в приступе откровения себя признавал. Грета терпела, не шевеля ни единой ранней морщиной, коих было немало на её лице, и не без стараний Джереми. Всё это она давным-давно окрестила расплатой за спокойные утренние минуты, когда из полусонного пациента можно было вить верёвки. Не исключено, что на дне сознания Джереми так оно и было.

В конце концов, он оказывался собран для выхода и истощён собственной несдержанностью. Слегка – а иногда и не слега, а вполне старательно и серьёзно – помаявшись совестью за вспышку дурного настроения, Джереми говорил Грете что-нибудь ласковое, пару раз даже просил прощения, но она всё так же не вела бровью, отдавая дань скандинавской невозмутимости и понимая, что завтрашнее утро будет копией сегодняшнего.

Чуть позже, где-то между последними угрызениями совести и первым удовольствием от свежего воздуха, Джереми вспоминал, что он, собственно, человек выдержанный, и ровнёхонько к десяти утра превращался в сверхэтичного сухаря, который был вежлив, но холоден с Гретой – на что она, опять-таки, не реагировала – и воздержан от лишних слов, чувств, действий.

И разумеется, от лишних знакомств.

Дело было к полудню, и Джереми тоскливо предвкушал возвращение в квартиру и два традиционных телефонных звонка – один от Джулии, второй от Клары – когда это самое лишнее знакомство замаячило на горизонте.

Рыжий и глазастый, и хоть Джереми не отличался чутьём на национальность, но этот – явный француз, красивый, без эпитетов – просто красивый – экстравагантный, но очень приличный молодой человек, возможно, чуть моложе самого Джереми – и всё это Джереми установил краем глаза, велев Грете развернуть кресло к дому, как только почуял чей-то заинтересованный взгляд, как чуял всякий глаз, обращённый на него, даже исподтишка, даже на расстоянии – неизвестно чем чуял, может, кожей парализованных ног, которые были причиной большинства таких взглядов – по крайней мере, Джереми считал, что смотрят на него всегда из-за этого. Поощрять любопытство рыжего зеваки не было никакой возможности, и Джереми обрадовался, что уже едет домой, даже кресло уже развёрнуто, значит – просто домой, и это не бегство от любопытствующих, да и от людей вообще. Совсем не бегство.

– Извините, мистер Джиджун... Вы ведь Джереми Дж. Джиджун, я угадал, да?

И впрямь француз, хоть акцент очень слабый – чистая фикция, а не акцент. Хотя до произношения проклюнувшегося знакомого ошарашенному Джереми дела не было совершенно, а тем временем Грета застыла, ожидая распоряжения повернуть кресло к рыжему, не желая делать этого на свой страх и риск – вдруг нелюдимый пациент проигнорирует наглого француза.

Проблему визуального контакта рыжий решил сам: приблизился, обошёл монолит Грета-кресло и заглянул в лицо Джереми.

– Простите, что так бесцеремонно... Я видел ваше фото на макете книги, я только что от вашего издателя, специально заезжал за вашими координатами, звонил вам, но...

Рыжий спотыкался на словах, так и не дождавшись извиняющей улыбки, которой разрешил бы ситуацию кто угодно – но не Джереми.

– ...но никого не было дома – трубку не брали.

Француз был смущён, и причину этого смущения Джереми не гадал, а знал по опыту. И дело вовсе не в случайной встрече на пороге, когда один человек явно информирован о другом, а этот другой понятия не имеет о первом – неприятная ситуация, да, но ничего смертельного. Нет, рыжий был обескуражен тем, что фото на макете представляло Джереми совсем не во весь рост... без коляски, то есть. А завязать на улице разговор с жизнерадостным ровесником – пустяк для общительного француза – и потревожить покой мирно гуляющего инвалида, которого увечье мгновенно делает стариком – это совсем разные вещи.

Но от шока Джереми слегка отошёл.

– Доброго дня, мсье...

Рыжий, который не поздоровался и не представился, смущённо откликнулся:

– Эмабль. Антуан Эмабль. И вам доброго дня, мистер Джиджун... мистер Джиджун?..

Джереми кивнул, наблюдая, как от простого обмена приветствиями француз как заново родился, после чего засиял улыбкой – уже не смущённой, а очень даже ясной и искренней. С тоской и радостью пополам, Джереми признал в этой улыбке свою собственную – такую, какой она была до... В общем, до.

– Я собственно, по делу, мистер Джиджун. Видите ли, я прочитал вашу книгу, после чего сразу бросился звонить издателю, а потом...

И тут же, у крыльца, последовал рассказ о мытарствах несчастного мсье Эмабля, который искал Клару – мисс Уэзэкок в варианте рыжего – и даже нашёл её, а потом долго беседовал, выясняя место пребывания автора, и видел тот самый макет, а потом... но на этом месте болтливый француз остановился, дабы набрать в грудь воздуха, чем и воспользовался Джереми, вклинившись в монолог и пригласив нового знакомого в дом и на чай.

Эмабль умолк. Грета – лучшее из её каменных лиц – начала разворачивать кресло с целью этого самого Эмабля аккуратно объехать, но он смущённо пискнул и отскочил в сторону, уступая дорогу.

В общем, переждав новый поток объяснений и извинений в лифте, Джереми добрался-таки до квартиры, где тут же замедлил речь гостя гретыным чаем, после чего даже сумел поддержать беседу, вставляя реплики чётко в те секунды тишины, когда Эмабль делал глоток.

И всё-таки, несмотря на излишнюю болтливость, на кошмарную, по мнению Джереми, привычку жестикулировать вообще и с чашкой горячего чая в руке особенно – несмотря на всё это собеседником Эмабль – то есть, уже Антуан, с французами невозможно не перейти на "ты" – так вот, собеседником Антуан был чудесным, и Джереми, пленник убитого лица и убивающего акцента Греты, да ещё двух телефонных звонков в день, неосознанно дёргал кадыком, как человек, дорвавшийся до воды и шумно, помногу её глотающий. Он простил Антуану и бестактное знакомство, и смущение от вида коляски, и неумение – да и нежелание – сказать два слова о погоде, прежде чем перейти к делу.

И когда затрещал телефон, Джереми заметил это только краем уха, если заметил вообще, и не расслышал старательно произнесённого Гретой в трубку "Он занят" и её же лаконичного ответа на последовавший вопрос "Гость".

– ...удивительная вещь, на самом-то деле. Я же не просто так её в руки взял – я ведь подкован в современных теориях мироздания и мироощущения, перелопатил горы книг по эзотерике, но твоё видение – это же не бред сумасшедшего, как у половины писак, это же стройное доказательство, и я не смог подобрать действительно стоящего примера, который плохо уложился бы в твою теорию. Я просто не представляю, как ты до всего этого дошёл, ты же в предисловии не объявил себя грозным и мудрым, как это принято у твоих братьев по цеху, не сказал, что провидишь прошлое и будущее, или, допустим, хочешь поделиться секретом нирваны или бессмертия...

Глоток.

– А я и не собирался ничем таким делиться и ничего такого не провижу. Я просто думал, а потом опять думал, и придумал объяснение, которое показалось мне разумным.

– ...совершенно не представляю. Это нужно быть гением, или просто жить в исключительной гармонии с миром, чтобы такое, да ещё так написать. И знаешь, помимо содержания, совершенно покоряет форма. Я не представлял, что можно так лаконично, такими единственно верными словами писать о вещах такой сложности. Я как-то уже привык, что на такой уровень выходишь с запасом слов и выражений, и толчёшь в ступе одно и тоже, объясняя и так и эдак, сначала терминология – потом на пальцах...

Глоток.

– Да ничего подобного. "Словам тесно, мыслям просторно" есть у каждого мало-мальски грамотного сочинителя.

– ...совершенно не праздно интересуюсь. Я ведь собираюсь писать что-то вроде антологии распространённых эзотерических воззрений, проникающих в широкие массы. Не лучшая затея, по мнению моего профессора, но я верю в себя, а теперь и в тебя, потому что собираюсь многократно приводить в пример твои "Круги жизни" и вообще процитировать несколько твоих фраз для вящей наглядности. Почему же и рванул сюда, своими глазами взглянуть на залог успеха моих праведных трудов...

Глоток.

– Действительно, не самая лучшая задумка, особенно в рамках твоей кафедры. Но чем смогу помочь – буду только рад. Не зря же ты летел из Парижа...

Джереми даже забыл грустить о брошенной после травмы учёбе. Антуан своим приездом в какой-то мере причастил его к тому миру, где идёт напряжённая работа мысли, где добиваются успеха сопоставляя, анализируя, наблюдая, подводя итоги. К тому миру, частью которого Джереми искренне надеялся и даже собирался стать, но – не случилось ему.

Второй телефонный звонок игнорировать было никак нельзя. Звонила Клара, интересовалась "симпатичным и культурным французским мальчиком, который замечательно настойчиво требовал у неё его, Джереми, адрес, но дала она нехотя, знает же, какой Джереми нелюдимый, но, может, этот милый мальчик его растормошит..."

Конечно, нехотя. Как может случиться такое, что его издатель в короткие сроки отпустит от себя миловидного парня? Совершенно никак...

...Антуан испарился мгновенно: допивал вторую чашку чая, и вот уже секунду спустя его как и не было, и только руки Греты, прибирающей посуду, намекают, что кто-то здесь был, и даже пил чай, а за чаем, возможно, разговаривал... И возможно, чем-то украсил размеренное, разделённое на части, как сухой апельсин – на очень мелкие дольки, существование. Это была первая мысль после ухода гостя. Вторая, конечно, была о Джулии и её безответном звонке, а ещё о том, что распорядок дня совершенно испорчен, прямо таки исковеркан, и никакого теперь рабочего настроя, появляющегося после полудня, не возникнет, и есть не хочется, значит, обед тоже к чертям, а ведь...

И третья мысль была бы опять об убогости собственной жизни – хотя как о жизни, о ней думалось трудно – и была бы о серости дней, из которых абсолютно каждый – будний, и о прочем безрадостном... Но в этот момент сквозь исчезающий запах чая и новорожденный запах посудомоечного средства пробился странный аромат, оставленный, как потом догадался Джереми, его внезапным гостем, – приятный аромат, кажется, цветочный, и, наверное, всё-таки вишнёвый, хотя не совсем, и в тон этому почти вишнёвому аромату хотелось закрыть глаза и увидеть чахлое, но так красиво расцветающее деревце... И любая – третья по счёту после ухода гостя – мысль, какой бы она ни собиралась быть, была снесена и раздавлена внезапнейшим ощущением дежавю – самого редкого чувства для прагматика с отличной памятью.

Пытаясь побороть это неприятное ощущение чего-то памятного, но забытого, Джереми позвал Грету, оторвав её от посудомоечной машины, и велел достать совсем ненужную книгу с самой верхней полки. Грета молча кивнула, не желая, видимо, лишний раз нервировать его своим акцентом, сбегала за табуреткой, разулась и залезла, потянувшись к книгам.

– Грета, а ты уже открывала сегодня окно?

Кивнуть, одновременно рассматривая с запрокинутой головой корешки, не было совсем никакой возможности.

– Да.

Джереми тоскливо рассердился на неё за акцент, помешавший ей произнести внятно даже такое короткое слово. Антуану, с его чудесным английским, Грета, определённо, не чета.

– А вишня где-нибудь поблизости цветёт?

Грета нашла-таки нужный том, и, потянувшись за ним рукой, выдохнула:

– Поблизости – нет.

Проворнейшим образом соскочила с табуретки, вызвав у Джереми привычную зависть этому ловкому движению. Протянула ему книгу и добавила, стараясь выговаривать слова чётче обычного:

– И вообще – уже отцвела.

Антуан Эмабль – это по одной версии, а по другой – очень даже Зойсайт – лежал на диване. То есть, он не совсем лежал, потому что диван был короткий – на таких положено не лежать, а сидеть – и ноги пришлось немилосердно согнуть в коленях, и теперь они начали затекать. Хотя не совсем так, начали затекать они полчаса назад и к сему моменту затекли основательно, ибо демон совершенно не следил ни за временем, ни за собственным физическим состоянием.

Придавленный и оглушённый, и совсем недавно прекративший истерику, и убитый миром, и готовый за это убить мир, демон, отгородившись пока что от этого мира завесой, не следил ни за чем, кроме как за ходом собственных безрадостных мыслей.

Пинать что-нибудь ногами расхотелось час назад, запинать этими же ногами кого-нибудь до смерти расхотелось полтора часа назад, а запинать до теоретически невозможной смерти саму Судьбу никогда не хотелось вообще, ибо это не метод борьбы с нею.

И огненный демон лёг на диван с намерением подумать, но сначала получилось только скулить, а потом – опять скулить, но уже молча.

И, наконец, пришёл долгожданный момент, когда здоровая рефлексия охладила здоровую ярость, и Зойсайт начал думать. То есть думать – потом, а сначала вспоминать, как и что было, и к чему это привело.

...Дочитав груду барахла, по недоразумению названную книгами, Зой в порыве чувств окрестил произведение Джереми Дж. Джиджуна едва ли не священным писанием своей демоновой жизни. А что, по содержанию очень даже подходило, ибо объясняло некоторые из законов его существования. Успокоив нервы и прижав "Круги жизни" к сердцу под пиджаком, он вдруг понял, что в Бирмингеме – на родине книжки – никогда не бывал и портал туда не откроет. Пришлось сначала до Лондона, и только потом уже, поездом...

"Но всё это мелочи и пустяки, о Металлия, какие же это мелочи, и мой поход в издательство, и алчные глазки Клары Уэзэкок – Джедди, да как же это ты с ней работаешь, она же сожрала бы тебя в присест – хотя твоё... состояние – это ещё и непрошенная защита от женской назойливости – нет, потом, об этом потом... И макет новой книги Джереми Дж. Джиджуна, хорошего издания в чудном переплёте – ты стал слегка популярен, Джедди, с этой твоей писаниной – и твоё фото на обложке ещё не изданной твоей книги – это тоже мелочь, потому что я ведь не сомневался, я ни минуты не сомневался... То есть сомневался, что это ты, но всё равно... И почему я так спешил, почему вылетел оттуда, торопясь тебя увидеть, пощупать, убедиться!.. Я же мог заметить явные нервы этой твоей мисс Уэзэкок, и шёпот, и натянутость – я же всё мог заметить, но не заметил – и всё равно это тоже мелочи...

А вот ты в инвалидной коляске, и щуришься от солнца, щуришься от весны, которую обожаешь... обожал... и смотришь на меня, как на змею, которую не привлечь бы движением, ужалит ведь, и смотришь косо, мельком, а мы же играли в гляделки, часто играли, переростки... И эта мумия у тебя за спиной, я же просто не помню ни одной настолько страшной юмы во всём Королевстве... И знаешь, Джедди, всё это – уже не мелочи.

Когда эмоции схлынули на задворки сознания, Зойсайт начал подводить итоги, стараясь не обозвать их страшными или плачевными.

Во-первых, его интересовало – и это было самым важным – слышал ли Джереми Зов? Сколько ему лет-то, этому Джереми? Двадцать пять... ну, может, двадцать шесть. Самого Зойсайта Металлия начинала мучить Зовом годам к двадцати, но Джедайта – позже, много позже. Наверно, Богиня исходила из самых первых их воплощений, вспоминая, когда и кто из них начал служение впервые, но демоны этого почти не помнили – много жизней отделяло их от тех дней.

Во всяком случае, на измученного человека, которому мерещится рядом высшая сила, которого Зовёт совершенно конкретная, но неизвестная ему точка планеты – Храм, который извёлся от осознания чего-то неведомого и ищет, в лихорадке, сквозь кошмары, ищет это неведомое – Зойсайта вывернуло от воспоминаний – так вот, на такого человека Джереми Дж. Джиджун не похож. Значит, Богиня его ещё не Звала, спасибо ей...

Но ведь Позовёт. Посылая Зов каждому перерождённому демону, то есть пока ещё смертному, Металлия работает как часы – и Джедайта не спасёт его инвалидность, Металлия – это не Клара, она в покое по состоянию здоровья не оставит. И Джереми, истрёпанный новыми страшными ощущениями, рано или поздно доберётся до Храма – он в очередной раз поймёт, как понимал в каждом своём рождении, что Храма ему не миновать, и придёт туда. И Храм его впустит. И начнётся Испытание.

Зойсайт хорошо помнил, как после каждого Испытания он сам, уже демон – с левитацией, телепортацией и ещё кучей возможностей – на четвереньках выбирался из Храма, яростно уповая, что на выходе его встретит кто-нибудь сильный и хорошо вооружённый. Встретит – и убьёт на фиг, раз и навсегда убьёт, потому что жить жизнью, в которой есть такие Храмы и такие Испытания, и вообще такие Боги – жить такой жизнью выползающий из святого места Зой не хотел.

Вот когда Зойсайта швырнуло в ледяной пот, липкий и будто растворяющий кожу.

Джедайт услышит Зов. Отыщет Храм. Завалит Испытание. Уйдёт навсегда.

Плохо. Дела обстоят плохо, и ему, Зою, плохо, а Джереми – совсем плохо, даже можно сказать, паскудно.

Что б Небытие было особенно мерзким и жестоким для тебя, Берилл, что бы ты оказалась в самом жутком и бездонном его углу за то, что придумала эти варварские законы!!!

Надо было думать выход, но он не думался совершенно, ибо не расстроенному и перепуганному огненному демону менять космический порядок вещей, даже за часы лихорадочной работы мысли.

Не пустить Джереми в Храм нельзя. Зов истерзает его, иссушит, сведёт с ума, а закрыться от воли Зовущей Богини нечем, ещё не был изобретён способ, и не будет изобретён – и Джедайт погибнет, раздавленный Зовом, ослушавшийся Богиню, погибнет – и не вернётся, потому что погибнет как смертный, а значит и переродится как смертный – другое тело и сознание, и никаких шансов вернуть память и силу, потому что смертного, простого смертного, Металлия уже не Позовёт. А значит, от визита в Храм не отвертеться, и ему, Зою, придётся отпустить Джедайта на его окончательную смерть, или не отпустить, но смотреть, как именно Джедайтом он умирает в последний раз... А убить самому Джереми Дж. Джиджуна, чтобы переродился здоровым – это, конечно, милосерднее, чем отдать Зову, но тоже нельзя, потому как он смертный, и Джедайт в нём опять-таки будет потерян навсегда.

Почему, почему они, сильные демоны, Повелители вечных Стихий, непобедимые в единстве своей Четвёрки – почему они живут с такими оговорками, почему каждый раз, умирая, могут только уповать на Судьбу, надеясь, что ничего не приключится с ними, смертными и беспамятными, и своевременно услышат они шёпот Храма, и доберутся до него без проблем, и достойно встретят Испытание, чтобы обрести память и силу, и привычную сущность демона... Ох, Джедди, скольких мелочей – жизненно важных для тебя же мелочей – ты не написал в своей книжке!..

И вылечить Джереми до Зова нет никаких шансов, да хоть когда-нибудь вылечить – нет шансов, потому что о наличии у него ног Зойсайт догадался только по пледу на коленях, который явно не для красоты, а что-то там такое, похожее на ноги, прикрывает. И тусклая, бесцветная аура обычного смертного будто распилена на две половины: одна – как положено, серая и безрадостная человеческая, а другая... вот если бы не сгусток мёртвой черноты на этом месте, Зой поклялся бы, что другой половины и вовсе нет.

Плохо.

Зойсайт понял, что будет терзаться, всё это время терзаться, пока не произойдёт то, чего не избежать – и будет он плакать, и не пускать Джереми в Храм, а потом отпустит всё равно, чтобы там... И всё это время, до последнего момента, Зойсайт будет искать выход, будет искать до той минуты, когда в голове у него что-то зашумит, сообщая о гибели, бесповоротной гибели одного из Четвёрки – а может и не зашумит, может звякнет, или вообще ничего не произойдёт, а просто придёт осознание ущербности собственной жизни – от той минуты и до своей же окончательной смерти.

И на миг или два – успокаивая нервы – Зойсайт представил Джереми Дж. Джиджуна совсем другим – вставшим вдруг с кресла, признавшим в Антуане Эмабле его, Зоя, живущим нормальной – не скудной человеческой, а нормальной!!! – жизнью. И этот новый Джереми, который совсем уже не Джереми, а Джедайт, всплеснул в зоевой душе настолько жгучее желание видеть его как раз таким, что огненный демон всерьёз напряг волю, не желая выть.

"...И мы соберёмся все вчетвером, и устроим аукцион, на котором я буду продавать твоё кресло, и я точно знаю, кто его купит – Нефрит, мажор этот сволочной, любую цену перебьёт... И будет его жечь – жечь свою самую дорогую покупку – а я стану давать советы и мы погрызёмся, а ты крутанёшь пальцем у виска, но всё равно засмеёшься... Металлия, что за дрянь в голову лезет-то!!!"