Bishoujo Senshi Sailormoon is the property of Naoko Takeuchi, Kodanshi Comics, and Toei Animation.
Юма Антрацит
Хотелось пожить...
А утро было добрым. Никто не сжег до старого, лысого кирпича их свежеоклеенную комнату, никто не потревожил их крепкий, молодой сон. Никто на рассвете не помешал их любви.
После завтрака Мако решительно оделась и непреклонно сказала:
- Я - в универ. А ты - на стоянку.
Да, Максвел Стентон зарабатывал честные деньги в почетном качестве охранника на автостоянке.
Ни в какой универ Мако не пошла. Она выбралась за город, отошла метров двадцать от обочины трассы в сторону заморенного жарой леска и села на поваленное дерево. Да, лучшего места было не придумать. Мако закрыла глаза и сосредоточилась. Медленно. Натужно и неохотно действительность двинулась и поплыла, как перегруженный плот, как намокшее одеяло. Давно не приходилось Сэйлор-Юпитер упражняться в этом умении. Мир отплывал до тех пор, пока вовсе не исчез из восприятия, осталась одна пленяющая, окутывающая сердце пустота безвременья.
- Плутон! – тоскливо позвала Мако. Ответа не было.
- Спишь ты, что ли, на работе?
Мрачная фигура выступила из пустоты:
- “Что случилось, почему кричат?”
Мако выпятила нижнюю губу и вздула свою длинную челку:
- “Стадион в единстве завопил!”
- Ну, и чего он там вопит?
- У него есть один вопрос.
- У целого стадиона – один вопрос? Какое облегчение для прорицателя!
- Да, у целого стадиона моих догадок и страхов – только один вопрос к тебе, о великая и всемогущая!
- Не подлизывайся, и так знаю: спросишь гадость и втянешь меня в большую гадость, и выйдет из этого, разумеется, гранд-ГАДОСТЬ.
-Это что, уже пророчество?
Повелительница времени покачала головой:
- Нет, Мако, не надо быть пророком, чтоб предвидеть плохое. Ладно, поупражнялись в остроумии, и хватит. Зачем пришла?
- Я выдержала прямой удар Марс. Приняла грудью и выдержала. Что это? Макс говорит – совпадение, но…
Глаза Плутон сразу сделались тяжелыми и светонепроницаемыми, как замшелые камни:
- Ты можешь выдержать множество ударов множества Марсов. Вот что, Мако, запомни то, что я сейчас скажу. Никогда не бейся на смерть с Банни, Харукой и Зойсайтом.
- Странноватый список получается.
- Ты слушать будешь или комментировать?
- Извини.
- Разумеется, словосочетание “ярость горящих” тебе ни о чем не говорит.
- Еще бы мне о чем-то говорил такой высокий штиль! Ой, прости, пожалуйста!
- Мако, Ярость горящих – это древняя сила, может быть, самая древняя. Нет ничего способного противостоять ей в битве на смерть. Яростью горящих бьются те, кто чувствует близкую гибель любви. Их великой любви, их единственной любви. На этом уровне психического противостояния невозможно предсказать исход поединка, потому что нет у любви степеней сравнения. На этом уровне равны шансы у маленькой дурочки и у могущественного генерала. Помни, когда бьешься на смерть, ты неуязвима для всех, кроме таких же, как сама.
- Подожди! Ты сказала - Банни, это понятно, Харука и Зойсайт. А Кунсайт? Как же ты рыжего назвала, а его забыла?
- Я ничего не забываю. У тебя достаточно своих проблем, чтобы волноваться о персоне Ледяного короля. Запомни то, что я тебе сказала и не морочь себе голову лишней информацией.
Уже почти вернувшись, уже почти ощутив запах и звуки реальности, уже когда темная фигура стала мутнеть и размываться, Мако спросила:
- Плутон, ты на моей стороне?
Бледно-перламутровые губы воина теней сложились в печальную улыбку:
- Время всегда на стороне проигравшего, потому что забытые поражения лучше забытых побед.
Мако резко открыла глаза:
А в это время лорд Джедайт пил светлое пиво из высокого, невыносимо холодного бокала, на веранде кафе, под нежно-голубым зонтиком. Гликерия, русская борзая, лежала под столиком у его ног, и утонченное, аристократическое уродство ее радовало глаз высокомерного, замкнутого демона. Собака смотрела вдоль нарядной, летней улицы круглыми и влажными, как свежевымытый виноград, глазами.
Пиво было ледяное и слабое, оно легко вливалось в горло лорда Джедайта, покрывая сознание приятным. Туманным ледком отчужденности, непричастности к текущим событиям.
“Неужели, это – обо мне, - с ужасом подумал Джедайт, - ледяной и слабый. Кого тебе жаль, Джеди, самоуверенного пижона Нефрита, стабильно не первого при любых обстоятельствах, от постели, до дворцовых революций, себя?” И снова – темные глаза, уже отмеченные отчуждением смерти, руки, прижатые к искалеченной груди: “Хотелось пожить…” “Да что же это? Отчего же мне так тяжело?!” - думает лорд Джедайт, и влажные виноградины собачьих глаз усугубляют эту тяжесть.
Девушка в длинной юбке темно-зеленого шелка и строгой белой блузе, со скрипичным футляром в руках, легонько трогает спинку стула напротив:
“Этого еще не хватало!” - Джедайт подымает от бокала ледяной взгляд. Ровно никакого эффекта. Девица усаживается и кладет не стол инструмент, издали подманивает тонким пальцем официанта:
- Апельсиновый сок, пожалуйста.
Маленький, очень смуглый подавала, подобострастно скаля большие, очень белые зубы, уносится и тут же приносится со стаканом сока. Девица улыбается ему. Ни снисхождения, ни кокетства, - грустная, чуть усталая симпатия. Джедайт без стеснения начинает ее рассматривать. Она в ответ подымает взгляд от стакана. Удар. Память пронизывает больно, как живую плоть. Очень белое лицо. Страшный блеск диадемы на лбу, нестерпимо нарастающий гул, гул, от которого хочется зажать уши, оказаться где-то очень далеко, и, сквозь прибывающую мощь стихии, голос. Высокий и горестный. Как вопль чайки: “Высокая волна!”
Джедайт напрягся, но Сэйлор-Нептун сидела напротив совершенно спокойно, потягивая апельсиновый сок через соломинку.
- Что тебе нужно, Нептун?
Она отодвинула стакан и положила обе руки на стол, будто демонстрируя, что не собирается перевоплощаться:
Это был сказано так спокойно, что у Джедайта зубы заныли от злости. Он хотел сказать, или нет, сделать, что-то настолько страшное, что…, что сразу забыл, увидев вот какую картинку: Гликерия, существо, умудрившееся превзойти в замкнутости и высокомерии даже своего хозяина, встала, сделала пару шагов и положила узкую морду с глазами-виноградинами на колени скрипачке. Такого Джедайту не приходилось видеть никогда. Повелитель иллюзий сидел и, во все глаза, пялился, как завороженный. Мичиру опустила руку и утопила пальцы в шелковистой, холеной шерсти:
- Ты не сможешь их убить.
И, вместо того, чтобы сделать страшное, Джелайт выкрикнул, налегая грудью на стол:
Тут Лорд Джедайт пережил второе за сегодняшний день потрясение: два маленьких кулака с силой грохнули по пластиковой столешнице и чайчиный голос выдал:
Мичиру тут же покраснела и затравленно оглядела притихшую веранду. Нет, она испугалась и даже устыдилась вовсе не изумленных взглядов посетителей и большезубого официанта. Мичиру стало страшно собственной, абсурдной уверенности, что перед ней сидит и порет мистическую чушь о роке и предназначении не один из четырех верховных демонов, а ее фанатичная, неуправляемая Харука. Захотелось сперва выкричать в это заостренное, аскетическое лицо весь немалый запас ненормативной лексики, почерпнутый в европейских университетах, а потом прижать эту встрепанную светловолосую голову к своему плечу и долго повторять:
Джедайта потрясло не то, что сказала хрупкая скрипачка, чему уж тут потрясаться, но то, как она это сказала. Как будто они знали друг друга сто лет, гораздо больше, чем сто лет, как будто она хотела утешить его. УТЕШИТЬ! ЕГО!
И тут Мичиру устала. На нее временами нисходила эта уютная, непротивленческая усталость. Мичиру встала, расплатилась за сок и, как-то буднично, сказала:
И третье потрясение постигло Джедайта, когда собака поднялась на свои тонкие, стройные лапы и, предварительно скосив на хозяина виноградный взгляд, двинулась за скрипачкой. Это было слишком. Трижды пришибленный Джедайт понуро замкнул мини-процессию, позорно, как последний смертный, расплатившись.
Солнце заливало улицы Гранады, как яичница раскаленную сковороду. Молодой человек, девушка и собака долго передвигались по этому жаренному ландшафту, пока не остановились в тени ограды старого сада. Собака легла и вывалила язык, Мичиру, немало не заботясь о сохранности праздничного шелка, уселась на траву, Джедайт секунду поколебался, затем сел поодаль:
Она скорчила кислую гримасу и передразнила:
Мичиру улыбнулась:
- И ошибется, - медленно произнес Джедайт.
Джедайт закрыл глаза и откинулся затылком на садовую ограду:
Она молчала. Джедайту показалось, что она сейчас заплачет, генерал чуть повернул голову и посмотрел. Глаза, темные. Как штормовое море и ясные, как январское солнце, встретились. Мичиру не заплакала:
Джедайт посмотрел на собаку, Мичиру перехватила его взгляд:
Джедайт поднялся, ощущая себя непривычно легким. “Так вот что они чувствуют! Наверное, - это и правда, счастье? “Так спокойно приготовились…””. Он протянул руку в белой перчатке и Мичиру спокойно оперлась на нее.
Пивная банка, порядочно помятая вчерашними пинками Мако и Нефрита, валялась посреди мостовой. Нет, это была чистая случайность, что Мичиру задела ее носком туфельки. Чистая случайность!
Белая, южная пыль щедро оседала не щегольские сапоги и выходные туфли, на генеральский мундир и нарядную шелковую юбку. Вокруг, с неприличным, щенячьим лаем, носилась благородная Гликерия. Сшибаясь в порыве наподдать жестянку в один и тот же момент, отпихиваясь друг от друга локтями и плечами, успевая подхватить друг друга на грани падения, они неслись по улице, и оглушительные вопли “Высокая волна” и “Власть иллюзии”, несопровождаемые боевой распальцовкой, звучали подобно азартному “Оле! Оле!”.
В соседнем сквере девушка в узком оранжевом платье закрыла выпуск эротических комиксов и встала, капризно кривя губы. Новенькие крокодиловые лодочки были тесноваты Зойсайту. Он проводил глазами несущихся по улице гонителей пивной банки, в очередной раз, лениво подумал: “Надо бы стукнуть Кунсайту. Хотя…” Ну, не плевать ли ему, Зою, на всю эту историю с Нефритовой любовью? А Джед… А что Джед? Он такой скрытный, что свежие краски их юношеской дружбы сильно полиняли. Нет, никому он не станет стучать, он досмотрит этот спектакль без помех. Кроме того, приятно сознавать, что кое-какие события в этом мире происходят вопреки расчетам ее (в душу мать) величества.
Черные пряди обрамляют сосредоточенное лицо, глаза провожают удаляющуюся компанию из двоих “людей”, собаки и пивной банки, пальцы, ощупью, перемещаются по кнопкам. Через несколько секунд безобидная, маленькая мобилка, за сотни километров, говорит ровным голосом:
-
Мако задрала голову и адресовала будке охранника длинный, мелодичный свист. Из будки высунулся Нефрит. Мако мотнула головой, мол, спускайся, тот обнял пространство широким жестом и возвел глаза к небу, мол, работа! Мако сделала вид, что плюнула и растерла ногой, Нефрит упер кулаки в бедра, мол, из-за кого я здесь корячусь? Мако изобразила на лице искреннее раскаяние, Нефрит ухмыльнулся, мол, то-то, и стал спускаться.
Нефрит нахмурился:
Плутон. Ну, за каким демоном, не побоимся этого слова, все пророки – метафористы? Хоть бы один оказался добропорядочным автором простенького, подростковго фэнтези, чтобы все было разложено по полочкам: вот это “плюшки” для хороших, а это “кирпичи” для плохих. Так нет, сплошные подтексты да иносказания, тьфу, символизьм, прости господи!
Нефрит обнял ее и затих, ощущая щекой биение жилки на ее виске:
прорекукукнула вполне ясно: сила проверяется только в поединке.
Сосредоточься! Хватит корчить фаталиста! Можешь не рассказывать мне, что, не к ночи будь помянут, лорд Отмороженное Чувство Юмора подсадил тебя на Лермонтова. Давай мыслить здраво, в духе нормальных героев. Ведь можно попытаться не драться с теми, кого назвала Плутон.
Нефрит вскочил, засунул руки в карманы и нервной побежкой замотался вдоль шлагбаума:
- Как ты себе это представляешь? Ну, ладно Зой, ему на всю нашу надрывную лирику класть его рыжий хвостик. А Харука? А Банни? Этих правдолюбиц возом не объедешь, только на таран.
Вдруг Мако замерла и, даже, рот приоткрыла от неожиданной мысли:
- Макс! А ты? Ты! Про тебя Плутон тоже не говорила!
Нефрит спокойно выдержал ее потрясенный взгляд:
- Она же не могла предположить, что ты соберешься драться и со мной.
- Я? – Мако захлопала ресницами, потом расхохоталась. Она хохотала и хохотала, пока Нефрит не взял ее голову в ладони и не прижал к своему плечу.
- Макс, я хочу жить! Но я не хочу жить без тебя.
- Значит, мы выживем. Улыбайся, воин! Нечисть боится смеха, а все, кто против нас – нечисть, что темные, что светлые. И знаешь что, посиди-ка со мной, вечером вместе домой пойдем.
- Ага, а завтра вместе пойдем за газетами, и за хлебом. Так и будем ходить, как тяни-толкай, спинами срастемся.
- Что поделаешь, любовь зла. А если серьезно, не надо терять друг друга из виду, потому что вместе мы… - Он замолчал, и вдруг, со смехом, подхватил Мако на руки. – Вместе мы – банда!
Медленный, плывучий туман безвременья лениво и влажно скользил, вплетаясь в черно-зеленые пряди и в серебряные, и в красно-каштановые. Голоса в тумане звучали тускло, безжизненно.
- Все бы ладно, но Джедайт! Эксперимент выходит из-под контроля.
- Отнюдь. Думаю, срыв Джедайта сделает эксперимент более наглядным, только и всего.
- Но последствия…Плутон, ты никогда не была склонна к авантюризму, скажи !
- Прости, Кунсайт, но я вынуждена
поддержать Берил. Эксперимент прерывать нельзя. “Ярость горящих” слишком серьезная сила, чтобы оставаться не изученной. Пусть случится сейчас, когда мы готовы и держим изолирующее кольцо. Кто знает, может, все совсем не так страшно, а мы держим эту дрянь в параметрах вселенской энтропии.
- Говно это все, - задумчиво заметила Берил, - впрочем, пышный цветок власти всегда растет из говна.
Кунсайт и Сейлор-Плутон улыбнулись одинаковыми, ледяными улыбками.
* * *
В небольшой кофейне было сильно накурено,
несмотря на распахнутые окна. Две высокие, не
по-цыгански строгие девицы в зеленых фартуках
разносили заказы. Большинство посетителей было
смугло и черноволосо, но сероватая,
урбанистическая печаль на лицах напоминала, что
это, отнюдь, не табор. Джедайт и Мичиру сели,
собака улеглась под столом.
заходила послушать старика Хорхе. Это было пять лет назад. Странно, что Долорес меня еще помнит.
На середину зала, где не было ни сцены, ни, даже, небольшого возвышения, вышел очень старый человек. Он был мало похож на цыгана: седые волосы коротко подстрижены, небольшие глаза светлы и ярки на обесцвеченном временем лице. Только в губах угадывалось жестокое сладострастие его народа. Хорхе поднес к плечу скрипку, медленно, точно боялся расплескать, и заиграл.
Короткие светлые пряди, горячие темные глаза, плечи сотрясаются в тяжелых, мужских рыданиях: “Я не могу жить без тебя!” Жить… Жить… Жить… Играет Хорхе, невыносима гармония его струн. Видения всегда приходили к Мичиру под скрипку Хорхе. Девушка с тетрадью у открытого окна, запертая, замурованная в благовонной толще средневекового этикета. Какая звездная бездна, с черными дырами и метеорами, вращается в ее голове… Иероглифы, мелкие, как черные звезды, падают на алые просторы бумаги… Жить… Молодой офицер умирает от чахотки в госпитале, в тысяча восемьсот шестьдесят затертом году. Он мал ростом, он сирота, он фехтовальщик каких мало, он хотел славы, хотел любви, хотел… Жить… Жить… Жить… И снова – горячие глаза: “Я не могу жить без тебя!” “Прости, Харука. Я не могу любить тебя. Я умру за чужую любовь. Чужую?” Бледный, точеный профиль, светлые волосы, ресницы опущены. Харука? Ресницы подняты.
Джедайт увидел, что она плачет. Ручейки слез тянулись по ее щекам, длинные и медленные, как такты скрипичного плача:
- Жить…
Демон улыбнулся ей:
себя, и за Нефрита… Я так устал, что готов умереть сто раз. Только – никаких полумер! Никаких свежемороженых интеллектов в резерве у сильных мира сего! Раз и на всегда. Безвозвратно. Без-воз-врат-но.
И тут он, наконец, услышал скрипку. Она проломилась, точно через лед, она хлынула ярко, точно свет, и при этом свете лорд Джедайт отчетливо увидел… Боже, как пусто!
Только влажные глаза собаки смотрели откуда-то из тьмы, только безудержно и заразительно хохотал юный водитель ярко-красной машины, только плакало пронзительным чаячьим голосом, незнакомое существо в уголке его сознания, готовясь умереть за чужую любовь. За чужую?
К столику подошла старая, желто-белая, точно ущербная луна, цыганка:
- Погадаю на судьбу, милые. – И, прежде, чем оба успели возразить, сухие пальцы старухи завладели их руками. Она долго молчала, потом вдруг обернулась и, перекрывая музыку и гул голосов, прокаркала:
Смычок взметнулся и замер, и, в образовавшейся тишина, старуха потребовала:
И скрипка заставила их улыбаться.
Мичиру прищелкивала в такт пальцами, потом щелкнула замками футляра, выхватила свой инструмент и пошла во вокруг старика гулкой чечеткой, вторя ему сильным, молодым смычком.
Когда, минут через пятнадцать, она рухнула на стул и спрятала лицо на плече Джедайта, цыганкин голос прокаркал совсем рядом:
-
Токио был холоден и чист. Стекла небоскребов, отражавшие ровное, пасмурное небо, казались возведенными из полированной стали. Харука впервые ощутила, насколько чужд и высокомерен этот знакомый, этот, родной прежде, город. Она стояла на горбатом мостике в старом перке, глубоко засунув руки в карманы куртки и подняв воротник. Холодное выдалось в Японии лето.
Харука смотрела поверх деревьев, на дальние высотные дома, и сталь отраженного неба, двойным отражением, мерцала в ее глазах, только гораздо темнее, точно в глазах генерала Урануса сгустились тучи.
Рэй шла по родному городу и, с удовлетворением, отмечала, что случайные прохожие уступают ей дорогу. Она наделена великим правом вершить судьбу мира, и она не употребит это право во зло. Она, Рэй, желает этому миру только хорошего, она ясно видит впереди светлый и праведный путь человечества. Как можно предпочесть этому великому ощущению верного пути, великой жертвы, примитивное взаимотяготение полов?
Оставшись одна, Харука достала платок и нарочито обстоятельно высморкалась. Ветер, ее стихия. Это же надо, чтобы генерала Урануса продуло! Подумать только, насморк, и даже глаза слезятся. Глаза… Печальные, безысходно спокойные глаза Мичиру:
И печальные, утешающие пальцы в светлых, встрепанных волосах:
Харука посмотрела на свои руки, сильные, обветренные, в ссадинах, руки мотоциклиста, превосходящие силой руки многих мужчин. “Господи, как бороться за порядок и справедливость во вселенной, если нет в тебе самом порядка, если ты сам обойден справедливостью? Джедайт… Быть не может!” Белые лица, искаженные яростью – навстречу друг другу, белые лица, подсвеченные мощнейшим разрядом боевой магии: “Высокая волна!” “Властью иллюзии!” Враги. Мичи потом говорила, что не успела его рассмотреть. Это было к лучшему. Харука успела. Как смела природа отдать этому демону ее лицо?! Как смела судьба подсунуть Мичи эту бездушную копию?! Столько лет эти губы твердили о любви, чтобы тем достался ее вкус?! Какая странная легкость! Как будто мир отпускает Харуку, как будто мир забывает Харуку… Металлические перила проламываются под ударом кулака:
- Нет! Меня так просто не забудешь!